Борис Житков «Кенгура»
На парусном судне «Зазноба» служил матросом один литвин, Заторский. Пудов на шесть дядя. Силы медвежьей. Бывает, тянут хлопцы брас; пятеро их стоит, тужатся, жилятся; Заторский подойдёт, упрётся — те только за ним слабину подбирают да на кнехт крепят.
Он откудова-то из лесов был и мужицкой повадки своей не бросал: хоть за мокрое берётся, непременно вперёд в руки поплюёт. Ноги узловатые, как коренья, и ходит, будто за землю хватается, так и гребёт.
Бить он никогда никого не бил. Возятся с ним ребята, иной раз — в штиль ведь делать-то нечего — бросаются, как собаки на медведя, а он только смеётся. Потом поплюёт в руки, сгребёт троих, что хвороста охапку, и положит не торопясь на палубу. Добрый был и неразговорчивый. Это уж когда с полчаса все молчат, он, бывало, вдруг хриплым басом заведёт: «А у нас в зиму — самая охота...» Смешно: штиль, жара, море как масло, а он про снег, про берлоги. Только это редко с ним бывало. На берег идёшь, там
в случае скандальчик или что — за ним, как за каменной горой: в обиду не даст.
Вот как-то раз сидим мы на берегу в пивной, и Заторский с нами. Денег мало, так что выпиваем потихоньку. Молчат все.
Заторский уж начал объяснять, как у них там на волка капканы ставят, а Простынёв вдруг перебивает:
— Идём в цирк!
Идём да идём — и так пристал; болтает, ломается. И ведь чёрт его знает, как он у нас на судне завёлся: в каком-то порту подобрали. Жиденький весь какой-то, скользкий, дрыгается. Ну, слякоть одна.
И вечно врёт. То говорит, что из Москвы, то он саратовский. А может быть, он не Простынёв вовсе? То у него мать — вдова, то он у тётки жил. Так его и звали: тёткин сын.
Выпил он на грош, а орёт на весь кабак: в цирк да в цирк! А по нему, шельме, видно, что это он неспроста. И всё около Заторского пляшет, за рукав тянет: ничего, мол, стоить не будет, так пустят, без денег, у него там знакомые. И крестится и ругается — это всё у него вместе.
Пошли мы — так он надоел. Знали, что врал. Так и оказалось: заплатили. С разговором, правда, а всё- таки заплатили. Сели.
Смотрим представление. Ну, как обыкновенно: лошади, клоуны. Наверху человек двоих на зубах держал. Заторский посмотрел.
— Ну, — говорит, — ежели этот кусит... — И головой только помотал.
Под конец музыка остановилась, выходит человек в вязаной фуфайке, и с ним кенгура. В рост человека зверь, серой масти. На задних лапах, как на лыжах, стоит; передние лапки короткие, как ручки. И на всех четырёх лапах у него рукавицы шарами и крепко к лапам примотаны ремешками.
У этого, что её вывел, такие же шары на руках. Вышел распорядитель на середину и говорит:
— Сейчас почтеннейшей публике австралийский зверь кенгура покажет упражнение в боксе. Редкий случай искусства.
И вот этот человек в вязанке давай наступать на свою кенгуру с кулаками.
Она живо заработала ручками — трах-трах! — лап не видно. Хозяин отбивается, но, видать, она его не очень-то садит — учёная.
Всем смешно, все хлопают. Тут снова музыка ударила, и кенгура перестала драться.
Опять выходит распорядитель, поднял руку: музыка остановилась.
— Вот, — говорит, — публика убедилась наглядно, как работает австралийский зверь кенгура! Желающие испытать свои силы могут выступить в бой без перчаток. Кенгура работает в перчатках. Если кто победит зверя, получает немедленно тут же сто рублей деньгами.
Весь цирк молчит — слышно, как фонари жужжат.
Вдруг слышу:
— Есть желающий! Здесь!
Гляжу — это Простынёв орёт. Подплясывает, тянет Заторского за рукав. Заторский застыдился, покраснел, отмахивается. Весь цирк на него пялится, орут все:
— На арену! Га! А!
Такой содом поднялся. Заторский в ноги глядит, а Простынёв, «тёткин сын», вскочил на сиденье, на Заторского руками тычет: «Вот! Вот!» — да вдруг как сорвёт с него фуражку и швырнул на арену. Заторский вскочил — в проход, вниз, через барьер, за фуражкой.
Только он на арену — кенгура прыг! И загородила фуражку. Головка у неё маленькая, собачья, стоит и кулачками пошевеливает — и около самой фуражки. Тут распорядитель махнул рукой, и барабан в оркестре ударил дробь.
Заторский что-то кричит на кенгуру — ничего за барабаном не слыхать, а кенгура на него хитро так и зло глядит и всё кулачками шевелит. Дразнит. Упёрлась хвостом в песок, хвост у неё мясистый, упористый — твёрдо стоит, проклятая. Заторский на неё рукой, как на телёнка, по-деревенски — видно, отпугнуть хотел.
Вдруг кенгура задней ногой, как лыжей, бах ему в живот. Да здорово! Заторский так и сел, глаза выпучил. Вдруг, вижу, озверело лицо, побагровел весь, вскочил да как заревёт быком — куда твой барабан! Как рванётся на кенгуру — раз! раз!
Сбил с ног и с хвоста с этого насел. Весь цирк на ноги встал, и барабан оборвался. А Заторский и себя не помнит: где и что. Сидит на кенгуре и молотит, морду ей в песок вколачивает. Хозяин к нему — куда тут!.. И распорядитель, и циркачи — все вскочили, еле оторвали. Поставили Заторского на ноги. Он огляделся, вспомнил, где это он, и бегом в проход, вон из цирка, как был — без шапки. Мы — за ним.
Нагнали его на углу. А он отдышаться, отплеваться не может. Я ему:
— Чего ты озверел-то?
— Тьфу, — говорит, — обидно... зверь... а с подлостью.
А тут Простынёв нагоняет.
— Получил? — говорит. — Половина мне, потому без меня ты и не пошёл бы!
Смотрю, Заторский снова озверел, как зарычит:
— Иди ты к...
Простынёва и след простыл. Больше мы его и не видели. А кенгуры три недели в афишах не было, так мы и в море ушли.
Рекомендуем посмотреть:
Нет комментариев. Ваш будет первым!