Весёлые рассказы для детей, 2-3 класс. Литературное чтение
Рассказы о школе и школьниках для детей начальной школы
Каждый день, кроме субботы и воскресенья, вы ходите в школу. Что вас там ожидает? В первую очередь, конечно, уроки. Интересные и скучные, любимые и не очень. И на них вы получаете оценки, которые в столбик выстраиваются у вас в дневнике. Ах, как приятно, когда вы можете ими гордиться!
А ещё в школе вас ждут одноклассники и учителя. Скорее всего, есть среди них ваши друзья, а есть и те, с кем вам неинтересно. Но самое замечательное то, что, каким бы ни был ваш класс, с ним обязательно случаются смешные истории!
Здесь вы встретите лишь некоторые из таких историй, записанные внимательными и весёлыми детскими писателями. Остальные забавные случаи вы можете вспомнить или придумать сами!
Марина Дружинина «Лекарство от контрольной»
Классный выдался денёк! Уроки закончились рано, погода отличная. Мы ка-а-ак выскочили из школы! Ка-а-ак начали кидаться снежками, прыгать по сугробам и хохотать! Всю жизнь бы так веселился!
Вдруг Владик Гусев спохватился:
— Братцы! Завтра же контроша по математике! Готовиться нужно! — И, отряхиваясь от снега, поспешил к дому.
— Подумаешь, контроша! — Вовка швырнул снежок вслед Владику и развалился на снегу. — Я предлагаю её пр-ропустить!
— Как это? — не понял я.
— А вот так! — Вовка запихнул в рот снег и широким жестом обвёл сугробы. — Вон сколько тут анти- контролина! Препарат сертифицирован! Лёгкая простуда на время контрольной гарантирована! Завтра поболеем — в школу не пойдём! Здорово?
— Здорово! — одобрил я и тоже принял противоконтрольного лекарства.
Потом мы ещё попрыгали по сугробам, слепили снеговика в виде нашего завуча Михаила Яковлевича, съели по дополнительной порции антиконтролинчика — для верности — и отправились по домам.
Утром я проснулся и сам себя не узнал. Одна щека стала раза в три толще другой, и при этом ужасно болел зуб. Вот тебе и лёгкая простуда на один день!
— Ой, какой флюс! — Бабушка всплеснула руками, увидев меня. — Немедленно к врачу! Школа отменяется! Я позвоню учительнице.
В общем, противоконтрольное средство сработало безотказно. Это, конечно, меня порадовало. Но не совсем так, как хотелось бы. У кого хоть когда-нибудь болели зубы, кто попадал в руки к зубным врачам, тот меня поймёт. А доктор к тому же «утешил» напоследок:
— Зуб поболит ещё пару дней. Так что терпи и не забывай полоскать.
Вечером звоню Вовке:
— Как дела?
В трубке раздалось какое-то шипение. Я с трудом разобрал, что это Вовка отвечает:
— У меня голос пропал.
Разговора не получилось.
На следующий день, в субботу, зуб, как и было обещано, продолжал ныть. Каждый час бабушка давала мне лекарство, и я старательно полоскал рот. Болеть ещё и в воскресенье никак не входило в мои планы: мы с мамой собирались идти в цирк.
В воскресенье я вскочил чуть свет, чтоб не опоздать, но мама тут же испортила мне настроение:
— Никакого цирка! Сиди дома и полощи, чтоб к понедельнику выздороветь. Не пропускать же опять занятия — конец четверти!
Я — скорее к телефону, Вовке звонить:
— Твой антиконтролин, оказывается, ещё и антицирколин! Цирк из-за него отменился! Предупреждать надо!
— Он ещё и антикинол! — сипло подхватил Вовка. — Из-за него меня в кино не пустили! Кто же знал, что будет столько побочных действий!
— Думать надо! — возмутился я.
— Сам дурак! — отрезал он.
Короче говоря, мы совсем разругались и отправились полоскать: я — зуб, Вовка — горло.
В понедельник подхожу к школе и вижу: Вовка! Тоже, значит, подлечился.
— Как жизнь? — спрашиваю.
— Отлично! — хлопнул меня по плечу Вовка. — Главное, контрошу-то проболели!
Мы расхохотались и пошли в класс. Первый урок — математика.
— Ну что, Ручкин и Семечкин, выздоровели? — обрадовалась Алевтина Васильевна. — Очень хорошо! Скорее садитесь и доставайте чистые листочки. Сейчас будете писать контрольную работу, которую пропустили в пятницу. А мы пока займёмся проверкой домашнего задания.
Вот так номер! Антиконтролин оказался форменным обдурином!
Или, может, дело не в нём?
Марина Дружинина «Звоните, вам споют!»
В воскресенье мы пили чай с вареньем и слушали радио. Как всегда в это время, радиослушатели в прямом эфире поздравляли своих друзей, родственников, начальников с днём рождения, днём свадьбы или ещё с чем-нибудь знаменательным; рассказывали, какие они расчудесные, и просили исполнить для этих прекрасных людей хорошие песни.
— Ещё один звонок! — в очередной раз ликующе провозгласил диктор. — Алло! Мы слушаем вас! Кого будем поздравлять?
И тут... Я ушам своим не поверил! Раздался голос моего одноклассника Владьки:
— Это говорит Владислав Николаевич Гусев! Поздравляю Владимира Петровича Ручкина, ученика четвёртого класса «Б»! Он получил пятёрку по математике! Первую в этой четверти! И вообще первую! Передайте для него лучшую песню!
— Замечательное поздравление! — восхитился диктор. — Мы присоединяемся к этим тёплым словам и желаем уважаемому Владимиру Петровичу, чтобы упомянутая пятёрка была не последней в его жизни! А сейчас — «Дважды два — четыре»!
Заиграла музыка, а я чуть чаем не поперхнулся. Шутка ли — в честь меня песню поют! Ведь Ручкин — это я! Да ещё и Владимир! Да ещё и Петрович! И вообще, в четвёртом «Б» учусь! Всё совпадает! Всё, кроме пятёрки. Никаких пятёрок я не получал. Никогда. А в дневнике у меня красовалось нечто прямо противоположное.
— Вовка! Неужели ты пятёрку получил?! — Мама выскочила из-за стола и бросилась меня обнимать- целовать. — Наконец-то! Я так мечтала об этом! Что же ты молчал? Скромный какой! А Владик-то — настоящий друг! Как за тебя радуется! Даже по радио поздравил! Пятёрочку надо отпраздновать! Я испеку что-нибудь вкусное! — Мама тут же замесила тесто и начала лепить пирожки, весело напевая: — Дважды два — четыре, дважды два — четыре...
Я хотел крикнуть, что Владик не друг, а гад! Всё врёт! Никакой пятёрки не было! Но язык совершенно не поворачивался. Как я ни старался. Уж очень мама обрадовалась. Никогда не думал, что мамина радость так действует на мой язык!
— Молодец, сынок! — замахал газетой папа. — Покажи пятёрочку!
— У нас дневники собрали, — соврал я. — Может, завтра раздадут или послезавтра...
— Ну ладно! Когда раздадут, тогда и полюбуемся! И пойдём в цирк! А сейчас я сбегаю за мороженым для всех нас! — Папа умчался, как вихрь, а я кинулся в комнату, к телефону. Трубку снял Владик.
— Привет! — хихикает. — Радио слушал?
— Ты что, совсем очумел? — зашипел я. — Родители тут голову потеряли из-за твоих дурацких шуток! А мне расхлёбывать! Где я им пятёрку возьму?
— Как это где? — серьёзно ответил Владик. — Завтра в школе. Приходи ко мне прямо сейчас уроки делать.
Скрипя зубами, я отправился к Владику. А что мне ещё оставалось?..
В общем, целых два часа мы решали примеры, задачи... И всё это вместо моего любимого триллера «Арбузы-людоеды»! Кошмар! Ну, Владька, погоди!
На следующий день на уроке математики Алевтина Васильевна спросила:
— Кто хочет разобрать домашнее задание у доски?
Владик ткнул меня в бок. Я ойкнул и поднял руку. Первый раз в жизни.
— Ручкин? — удивилась Алевтина Васильевна. — Что ж, милости просим!
А потом... Потом случилось чудо. Я всё решил и объяснил правильно. И в моём дневнике заалела гордая пятёрка! Честное слово, я даже не представлял, что получать пятёрки так приятно! Кто не верит, пусть попробует... В воскресенье мы, как всегда, пили чай и слушали передачу «Звоните, вам споют». Вдруг радиоприёмник опять затараторил Владькиным голосом:
— Поздравляю Владимира Петровича Ручкина из четвёртого «Б» с пятёркой по русскому языку! Прошу передать для него лучшую песню!
Чего-о-о-о?! Только русского языка мне ещё не хватало! Я вздрогнул и с отчаянной надеждой посмотрел на маму — может, не расслышала. Но её глаза сияли.
— Какой же ты у меня умница! — счастливо улыбаясь, воскликнула мама.
Марина Дружинина «Непослушные цыплята»
На уроке музыки Глафира Петровна строго сказала:
— Дети! Сегодня я вам продиктую новую песню. А вы записывайте всё очень тщательно, не пропуская ни единого словечка! Итак, начали! Цып-цып, мои цыплятки...
А в это время Петька Редькин решил пощекотать Владика Гусева. Владик взвизгнул и подпрыгнул. А Петька захихикал.
— Как вы себя ведёте? Безобразники! — рассердилась Глафира Петровна. — Вы у меня дождётесь! — И продолжала: — Цып-цып, мои касатки, вы — пушистые комочки...
А в это время Владик Гусев решил дать сдачу Петьке Редькину. И тоже его пощекотал. И теперь уже Петька взвизгнул и подпрыгнул. Глафира Петровна рассердилась ещё больше и крикнула:
— Совсем обнаглели! Распустились! Если не исправитесь, то ничего хорошего из вас не получится! Только хулиганы и бандиты! Срочно подумайте над своим поведением!
И стала дальше диктовать про цыплят.
А Петька Редькин подумал-подумал над своим поведением и решил его исправить. То есть перестал щекотать Владика и просто выдернул у него из-под носа тетрадку. Они начали тянуть несчастную тетрадку каждый к себе, и она в конце концов разорвалась. А Петька и Владик с грохотом свалились со стульев.
Тут терпение Глафиры Петровны лопнуло.
— Вон отсюда! Негодники! — закричала она страшным голосом. — И чтоб завтра же привели родителей!
Петька с Владиком чинно удалились. Глафире Петровне больше никто не мешал. Но она уже не могла успокоиться и всё повторяла:
— Накажу! Ух, накажу негодников! Надолго запомнят!
Наконец мы дописали песню, и Глафира Петровна сказала:
— Вот Ручкин сегодня хорошо себя ведёт. И слова, наверное, все записал.
Она взяла мою тетрадь. И стала вслух читать. И лицо у неё постепенно вытягивалось, а глаза округлялись.
— «Цып-цып, мои цыплятки, я вас накажу, вы у меня дождётесь! Цып-цып, мои касатки! Безобразники, как вы себя ведёте? Вы, пушистые комочки, совсем обнаглели! Мои будущие квочки! Из таких, как вы, вырастают бандиты и хулиганы! Подойдите же напиться и подумайте над своим поведением! Дам вам зёрен и водицы, и чтоб завтра же привели родителей! Ух, накажу этих негодников! Надолго запомнят!»
...Класс захлёбывался и всхлипывал от смеха.
Но Глафира Петровна и не улыбнулась.
—Та-ак, Ручкин, — произнесла она металлическим голосом. — За урок тебе — двойка. И чтоб без родителей ты в школу не являлся.
...Ну за что, спрашивается, двойка? За что родителей в школу? Я же записал всё, как просила Глафира Петровна! Ни словечка не пропустил!
Виктор Заяц «Коньки»
Как только ударили морозы и в городе стали готовить лёд, Колька принялся выпрашивать у мамы канадские коньки с клёпаными лезвиями. Он каждый день приходил в спортивный магазин и подолгу стоял у витрины. Колька убеждал маму, что такие коньки есть почти у всех ребят и ему стыдно за то, что он один, как сирота, стоит в валенках на воротах.
Наконец за неделю до Нового года мама сказала:
— Вот если до праздника не получишь ни одной двойки — так и быть, подарю тебе коньки.
Колька твёрдо пообещал:
— Не получу!
Но очень скоро сообразил, что проучиться неделю без двоек для него, Коли Пузакова, дело совершенно нереальное. А так хотелось в каникулы ходить с ребятами на каток и играть в хоккей.
Но, будучи двоечником, он всё же был человеком рассудительным, находчивым и не мелочным.
— Если не избавиться от школы — плакали мои конёчки, — рассуждал Колька. — Прогулять не получится, а притворяться всю неделю больным невозможно. Уже пробовал.
Он действительно в первом классе хотел уйти с уроков и притворился, что заболел. Но медсестра его разоблачила и привела в класс.
— Головой крутит, — жаловалась она учительнице. — И говорит: «У меня голова кружится».
«Ну что ж, — думал Колька, — придётся заболеть по-настоящему. Только бы до физкультуры дотянуть».
А уроки физкультуры были последними.
«Только бы дотянуть!» — думал Колька и дотянул.
На перемене он подошёл к Витьке и сказал:
— Витька! Давай простудимся и заболеем!
— Зачем? Всё равно скоро каникулы.
— А так на неделю больше!
— Давай.
Физкультура проходила в лесу, за стадионом «Авангард». Нужно было бегать на лыжах вокруг озера. Кто пробегал три круга, того учительница отпускала кататься с горы.
Колька с Витькой лыжи-то принесли, но быстренько зарыли их под большим дубом на краю леса. А потом и сами стали по очереди закапываться в снег, но не под дубом, а возле лыжни — они были партизаны. Как только пробегал кто-нибудь из одноклассников, Колька с Витькой с криками «Ура! За Родину!» на него набрасывались и валили в снег. Девочки громко пищали, но на самом деле были рады и спешили поскорее опять попасть в засаду. Потом Кольку ранило, и Витька волоком тащил его через всё озеро в полевой госпиталь.
— Потерпи, командир, — говорил Витька. — Ещё немного осталось.
— Брось меня здесь, — отвечал Колька. — Мне не дотянуть.
Но до горки они всё же дотянули. А как дотянул и — воткнули в вершину палку, будто это земная ось, объявили себя белыми медведями и стали тереться об неё спинами. Они налепили снежков и сказали, что это полярные яблоки. Пока Витька эти яблоки ел, Колька бегал вокруг на четвереньках, рычал и набрасывался на всех, кто к Витьке приближался.
Хоть уроки давно кончились, мало кто из ребят пошёл домой, все по-прежнему веселились на горке. Расходиться начали только в сумерки.
— Тебя проняло? — спрашивал Колька.
— Нет, — отвечал Витька, стуча зубами.
— И меня не проняло.
— А давай тогда закаляться! — придумал Витька.
— Зачем?
— Чтоб заболеть!
— Давай, — ответил Колька, хотя вовсе не хотел закаляться, он замёрз и думал поскорее пойти домой. — Витька! — сказал он. — А мы лыжи найдём?
— Не знаю, — ответил Витька. — Побежали быстрее, пока совсем не стемнело!
Целый час ребята в потёмках лазили по сугробам, но лыжи найти не могли. Витька плакал:
— Меня мамка убьёт! Лыжи новые!
— Может, подтем дубом? — говорил Колька.
Но под тем дубом тоже не было.
И когда Витька уже совсем замёрз и ему стало всё равно — накажет его мама или нет, Колька закричал:
— Нашёл!
Уставшие, но очень довольные, ребята вышли из леса.
Утром Колька проснулся с надеждой, что у него поднялась температура. Он долго держал градусник под мышкой то с правой, то с левой стороны. Но градусник упрямо показывал тридцать шесть и шесть. Это была первая неудача начавшегося дня.
Утро было сырым и пасмурным. С крыш капало, снег таял. «Наверное, и каток растаял», — думал Колька, плетясь в школу. Теперь он уже не знал, хорошо это или плохо.
Вторая неприятность случилась в начале урока: девочки сообщили Катерине Ивановне, что Витька Зайцев простудился и заболел.
— Повезло! — прошептал Колька.
На уроке изучали материк Австралию. Катерина Ивановна задавала ребятам вопросы о природе этого материка, его географическом положении, населении. Колька всё это время успешно прятался за спинами ребят, но вдруг услышал:
— Коля Пузаков, расскажи нам, пожалуйста, о животном мире Австралии.
— В Австралии животный мир такой... — начал Колька. — Там животные все помешанные и сумчатые, например утконос.
Колька, надеясь заболеть, не выучил ни одного урока и был рад, что хоть что-то ответил.
— Ты, наверное, хотел сказать, что животные в Австралии редкие, а не помешанные.
— Да! Редкие.
— Ну, продолжай.
Колька никак не ожидал, что Катерина Ивановна заставит его продолжать. Он напрягся и сказал:
— Ещё там есть летучие мыши... Летучие лисицы... — Потом помолчал и добавил: — И летучие зайцы.
Мало того что Колька получил двойку, так ещё и опозорился на весь класс.
На втором уроке был диктант, назывался он «Зимой на катке».
— Как назло, — ворчал Колька. — Не могли тему другую найти!
На большой перемене случилась драка. Колька, хоть и не был зачинщиком, в драке принимал активное участие. В результате ему в клочья изодрали тетрадь по музыке. Колька сидел и рыдал. Если бы порвали тетрадь по математике или по русскому языку, он бы и не огорчился. Но тетрадь по музыке была единственная, где у него были только четвёрки и пятёрки. Ребята Кольку жалели и некоторые дарили ему новенькие тетрадки. Он тетрадки собирал, аккуратно подписывал и складывал в портфель, но рыдать при этом не переставал.
На уроке истории Колька опять опозорился: он сказал, что древние славяне обрабатывали землю тракторами.
А на математике Колька понял, что терять уже нечего, и принялся безобразничать. Добезобразничался до того, что учительница поставила ему двойку и выгнала из класса.
После уроков Колька не пошёл в спортивный магазин — сразу отправился домой.
Возле дома его встретила бабушка:
— Беги скорее в молочный и купи сметаны!
Пошёл Колька в молочный, а бабушка вдогонку:
— Банку не разбей и деньги не потеряй!
Прошло много времени, а Кольки всё не было.
Сначала бабушка на него сердилась, а потом стала переживать. И, когда магазин закрылся на обед, отправилась на поиски внука.
А Колька в это время уныло бродил возле магазина. Выяснилось, что он, во-первых, разбил банку, а во-вторых, потерял все деньги.
— Балбес! — сказала бабушка и пошла домой.
Кольке было всё равно, балбес он или нет. Он до
самых сумерек провалялся на диване, ни о чём не думая и ничего не желая.
Пришла с работы мама и спросила:
— Ты чего в потёмках валяешься?
— Ничего, — ответил Колька.
Мама включила свет, внимательно на него посмотрела и сказала:
— Мне принеси дневник, а себе поставь градусник.
Через пять минут Колька лежал в постели, напичканный лекарствами. Ему было плохо. Пришла тётя Наташа с третьего этажа и сделала Кольке укол. От этого стало легче, но не особенно.
Когда тётя Наташа ушла, мама спросила:
— Нарочно вчера по сугробам лазил, чтоб заболеть?
Колька промолчал. Тогда мама пошла в маленькую комнату и чем-то там долго шуршала. А когда вернулась, в руках у неё были коньки, именно те, которые Колька так вожделенно рассматривал.
Проболел он не одну, а три недели, как раз все каникулы. Каждый день Колька надевал коньки и бродил в них по квартире.
А Витька, наоборот, выздоровел очень быстро. Все каникулы он проводил с ребятами на катке. Когда Колька об этом думал, то вздыхал и говорил:
— Повезло.
Виктор Заяц «Сыщики»
Колька шёл из школы домой и изображал сыщика. Всю дорогу он двигался строевым шагом и внимательно смотрел в глаза прохожим. Прохожие понимали, что он сыщик, и сторонились, особенно когда Колька заглядывал им в сумки.
Сегодня Кольке повезло: он умудрился получить пятёрку, да ещё и по математике. Колька очень любил свою маму и знал, что она обрадуется. Огорчало одно: Витька в это время болел и в школу не ходил. «А то бы вместе поиграли», —думал Колька. Но Витька был не из тех людей, которые в болезни сидят дома, — он уже поджидал Кольку возле подъезда. По походке своего друга он сразу всё понял и тут же заявил:
— Они не ходят без орденов.
А у Кольки орденов не было, поэтому он возразил:
— Ходят.
Но, когда Витька вытащил из кармана целую горсть разных значков, всё же нацепил себе на грудь десять штук.
Витька сказал:
— Ты будешь капитан, а я майор.
— А кто главнее? — спросил Колька.
— Майор, конечно.
— А почему ты главнее?
— А чьи значки?
— Ну ладно.
Потом они сделали себе из бумаги погоны. Колька на своих написал «Капетан», а Витька «Моёр» и нарисовал много звёздочек.
После этого они отправились к соседнему дому на поиски преступников. Там на лавке сидел Колькин сосед Мишка Лычагин и чистил таранку.1 Ребята спрятались в кустах и по условному сигналу стали подкрадываться к лавке. Они решили, что Мишка — очень подозрительное и даже преступное лицо. А Мишка увидел, как крадутся ребята, решил, что сейчас у него отнимут таранку, и попытался бежать. Но Витька с Колькой его поймали, и началась схватка. Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы Мишка не закричал:
— Бабушка!
Мишкина бабушка работала на заводе охранником и на крик своего внука прибежала в полной боевой форме — с петлицами и при ремне. Витька с Колькой немедленно скрылись в кустах, но ещё долго оттуда следили за Мишкиной бабушкой. Они завидовали её форме. Но бабушка профессиональным глазом обнаружила слежку и решительно двинулась в кусты. Пришлось ребятам с позором убегать.
За дворами был колхозный рынок, ребята туда и прибежали. Здесь их просто поразило огромное количество подозрительных лиц. Колька подошёл к одному прилавку и стал рассматривать яблоки. Тётка из-за прилавка недовольно за ним наблюдала.
— А не скрываете ли вы контрабанду? — спросил Колька.
— Иди отсюда! — ответила тётка. — Сыщик.
Витька потянул Кольку за рукав и сказал:
— Капитан, вы ведёте себя слишком открыто. Нам надо законспирироваться.
И они законспирировались. Колька увидел на рынке свою бабушку, которая тащила две тяжёлые сумки с продуктами. Бабушка поманила его и достала из сумки купленный для внука гранат. Но Колька не хотел себя выдавать и, приложив к губам палец, прошептал:
— Тихо!
Потом они с Витькой скрылись в толпе. Особенно подозрительным показался длинный дед, который продавал мочалки. Напротив деда был пустой прилавок с дыркой, через которую ребята и вели своё наблюдение. Они по очереди выходили из засады и прохаживались мимо мочалок. Витька даже взял одну, понюхал, отошёл в сторону и сказал:
— Странно...
В дырку они увидели, как Колькина бабушка всё ещё ковыляет по рынку с двумя тяжёлыми сумками.
Витька сказал:
— Капитан, не исключено, что на вашу бабушку будет совершено нападение! Надо обеспечить охрану!
— А как же дед? — спросил Колька.
— Надо подумать, — ответил Витька.
— Опа! — всполошился Колька. — Я ей передатчик в сумку вложу!
Он схватил свой портфель и побежал за бабушкой. На ходу Колька вытащил пенал (будто передатчик) и уже хотел сунуть его в сумку, но так быстро и радостно бежал, что не заметил под ногами трубу, зацепился за неё ботинком и покатился прямо под ноги собственной бабушке.
Витька видел из засады, как в воздухе мелькнули бабушкины ноги, как перекосились подозрительные лица рыночных торговцев и как по асфальту покатились помидоры и яблоки. Потом сбежались люди и всё загородили. Тогда Витька вылез из-под прилавка и направился к толпе. Ему навстречу выскочила худая собака с куском колбасы и выбежала за ворота. Витьке открылось невесёлое зрелище: в луже из подсолнечного масла сидел Колька, рядом валялся гранат и ощипанная курица. Напротив Кольки сидела его бабушка, она крепко прижимала к груди мокрую сумку, из которой торчал обломок колбасы. Витька был сыщик — он сразу догадался, куда девалась вторая колбасная половина.
Колька опомнился первый, но опомнился, правда, не совсем. Он медленно встал, поднял гранат, молча пошёл и спрятался в засаде. Витька видел, как его друг, выполняя задание, полностью перепачкался маслом и пылью, потерял половину орденов и притом лишился одного погона. Ему стало жалко Кольку, и он сказал:
— За проявленный героизм вы тоже получаете звание «майор»! — И сорвал с Кольки погон.
Колька тихо сказал:
— Ладно.
Когда с рынка все разошлись и чуть стемнело, ребята отправились домой. Колька нарочно ждал темноты, чтобы люди не видели, какой он грязный. Но вдруг на полдороге он замер, поднял голову к небу и зарыдал:
— Портфель потерял!
Они снова побежали на рынок, но портфеля не нашли. Витьке было жалко своего друга. Колька сидел на прилавке и растирал грязными руками слёзы. Он заплакал бы ещё сильнее, если бы знал, что происходило у него дома.
Сначала к Колькиной маме пришла Мишкина бабушка и сказала, что, если Колька ещё раз нападёт на Мишу, она заявит в милицию. Потом едва добравшаяся до дому Колькина бабушка испуганно сообщила:
— Колька рассудком подвинулся.
И в довершение явился дед с мочалками. Он нашёл Колькин портфель, прочитал на дневнике адрес и вернул маме.
Колька долго стоял возле своей двери и тихо плакал. Он помнил, как хорошо сегодня начинался день и как грустно всё закончилось.
Когда Колька позвонил, дверь открыла мама, и он учуял запах валерьянки. Из последних сил Колька всё же решил оправдаться. Но мама стала тихо над ним смеяться. От этого Колькины нервы не выдержали, и он разрыдался на весь подъезд.
Тогда мама крепко-крепко прижала Кольку к себе, погладила его растрёпанную, вздрагивающую голову и спросила:
— Ну что, много шпионов наловил, сыщик?
Виктор Драгунский «Кот в сапогах»
- Мальчики и девочки! — сказала Раиса Ивановна. — Вы хорошо закончили эту четверть. Поздравляю вас. Теперь можно и отдохнуть. На каникулах мы устроим утренник и карнавал. Каждый из вас может нарядиться в кого угодно, а за лучший костюм будет выдана премия, так что готовьтесь.
И Раиса Ивановна собрала тетрадки, попрощалась с нами и ушла.
А когда мы шли домой, Мишка сказал:
— Я на карнавале буду гномом. Мне вчера купили накидку от дождя и капюшон. Я только лицо чем-нибудь занавешу, и гном готов. А ты кем нарядишься?
— Там видно будет.
И я забыл про это дело. Потому что дома мама мне сказала, что она уезжает в санаторий на десять дней и чтоб я тут вёл себя хорошо и следил за папой. И она на другой день уехала, а я с папой совсем замучился. То одно, то другое, и на улице шёл снег, и всё время я думал, когда же мама вернётся. Я зачёркивал клеточки на своём календаре.
И вдруг неожиданно прибегает Мишка и прямо с порога кричит:
— Идёшь ты или нет?
Я спрашиваю:
— Куда?
Мишка кричит:
— Как — куда? В школу! Сегодня же утренник, и все будут в костюмах! Ты что, не видишь, что я уже гномик?
И правда, он был в накидке с капюшончиком.
Я сказал:
— У меня нет костюма! У нас мама уехала.
А Мишка говорит:
— Давай сами чего-нибудь придумаем! Ну-ка, что у вас дома есть почуднее? Ты надень на себя, вот и будет костюм для карнавала.
Я говорю:
— Ничего у нас нет. Вот только папины бахилы для рыбалки.
Бахилы — это такие высокие резиновые сапоги. Если дождик или грязь — первое дело бахилы. Нипочём ноги не промочишь.
Мишка говорит:
— А ну надевай, посмотрим, что получится!
Я прямо с ботинками влез в папины сапоги. Оказалось, что бахилы доходят мне чуть не до подмышек. Я попробовал в них походить. Ничего, довольно неудобно. Зато здорово блестят. Мишке очень понравилось. Он говорит:
— А шапку какую?
Я говорю:
— Может быть, мамину соломенную, что от солнца?
— Давай её скорее!
Достал я шляпу, надел. Оказалось, немножко великовата, съезжает до носа, но всё-таки на ней цветы. Мишка посмотрел и говорит:
— Хороший костюм. Только я не понимаю, что он значит.
Я говорю:
— Может быть, он значит «мухомор»?
Мишка засмеялся:
— Что ты, у мухомора шляпка вся красная! Скорее всего, твой костюм обозначает «старый рыбак»!
Я замахал на Мишку:
— Сказал тоже! «Старый рыбак»!.. А борода где?
Тут Мишка задумался, я вышел в коридор, а там стояла наша соседка Вера Сергеевна. Она, когда меня увидела, всплеснула руками и говорит:
— Ох! Настоящий кот в сапогах!
Я сразу догадался, что значит мой костюм! Я — Кот в сапогах! Только жалко, хвоста нет! Я спрашиваю:
— Вера Сергеевна, у вас есть хвост?
А Вера Сергеевна говорит:
— Разве я очень похожа на чёрта?
— Нет, не очень, — говорю я. — Но не в этом дело. Вот вы сказали, что этот костюм значит «Кот в сапогах», а какой же кот может быть без хвоста? Нужен какой-нибудь хвост! Вера Сергеевна, помогите, а?
Тогда Вера Сергеевна сказала:
— Одну минуточку...
И вынесла мне довольно драненький рыжий хвостик с чёрными пятнами.
— Вот, — говорит, — это хвост от старой горжетки. Я в последнее время прочищаю им керогаз, но, думаю, тебе он вполне подойдёт.
Я сказал: «Большое спасибо» — и понёс хвост Мишке.
Мишка, как увидел его, говорит:
— Давай быстренько иголку с ниткой, я тебе пришью. Это чудный хвостик.
И Мишка стал пришивать мне сзади хвост. Он шил довольно ловко, но потом вдруг ка-ак уколет меня!
Я закричал:
— Потише ты, храбрый портняжка! Ты что, не чувствуешь, что шьёшь прямо по живому? Ведь колешь же!
— Это я немножко не рассчитал!
И опять как кольнёт!
— Мишка, рассчитывай получше, а то я тебя тресну!
А он:
— Я в первый раз в жизни шью!
И опять — коль!..
Я прямо заорал:
— Ты что, не понимаешь, что я после тебя буду полный инвалид и не смогу сидеть?
Но тут Мишка сказал:
— Ура! Готово! Ну и хвостик! Не у каждой кошки есть такой!
Тогда я взял тушь и кисточкой нарисовал себе усы, по три уса с каждой стороны — дпинные-дпинные, до ушей!
И мы пошли в школу.
Там народу было видимо-невидимо, и все в костюмах. Одних гномов было человек пятьдесят. И ещё было очень много белых «снежинок». Это такой костюм, когда вокруг много белой марли, а в середине торчит какая-нибудь девочка.
И мы все очень веселились и танцевали.
И я тоже танцевал, но всё время спотыкался и чуть не падал из-за больших сапог, и шляпа тоже, как назло, постоянно съезжала почти до подбородка.
А потом наша вожатая Люся вышла на сцену и сказала звонким голосом:
— Просим Кота в сапогах выйти сюда для получения первой премии за лучший костюм!
И я пошёл на сцену и когда входил на последнюю ступеньку, то споткнулся и чуть не упал. Все громко засмеялись, а Люся пожала мне руку и дала две книжки: «Дядю Стёпу» и «Сказки-загадки». Тут Борис Сергеевич заиграл туш, а я пошёл со сцены. И когда сходил, то опять споткнулся и чуть не упал, и опять все засмеялись.
А когда мы шли домой, Мишка сказал:
— Конечно, гномов много, а ты один!
— Да, — сказал я, — но все гномы были так себе, а ты был очень смешной, и тебе тоже надо книжку. Возьми у меня одну.
Мишка сказал:
— Не надо, что ты!
Я спросил:
— Ты какую хочешь?
— «Дядю Стёпу».
И я дал ему «Дядю Стёпу».
А дома я скинул свои огромные бахилы и побежал к календарю — зачеркнул сегодняшнюю клеточку. А потом зачеркнул уж и завтрашнюю.
Посмотрел — а до маминого приезда осталось три дня!
Виктор Драгунский «Синий кинжал»
Это дело было так. У нас был урок — труд. Раиса Ивановна сказала, чтобы мы сделали каждый по отрывному календарю, кто как сообразит. Я взял картонку, оклеил её зелёной бумагой, посредине прорезал щёлку, к ней прикрепил спичечную коробку, а на коробку положил стопочку белых листиков, подогнал, подклеил, подровнял и на первом листике написал: «С Первым маем!»
Получился очень красивый календарь для маленьких детей. Если, например, у кого куклы, то для этих кукол. В общем, игрушечный. И Раиса Ивановна поставила мне пять. Она сказала:
— Мне нравится.
И я пошёл к себе и сел на место. В это время Лёвка Бурин тоже стал сдавать свой календарь, а Раиса Ивановна посмотрела на его работу и говорит:
— Наляпано.
И поставила Лёвке тройку.
А когда наступила перемена, Лёвка остался сидеть за партой. У него был довольно-таки невесёлый вид. А я в это время как раз промокал кляксу, и, когда увидел, что Лёвка такой грустный, я прямо с промокашкой в руке подошёл к Лёвке. Я хотел его развеселить, потому что мы с ним дружим и он один раз подарил мне монетку с дыркой. И ещё обещал принести мне стреляную охотничью гильзу, чтобы я из неё сделал атомный телескоп.
Я подошёл к Лёвке и сказал:
— Эх ты, Ляпа!
И состроил ему косые глаза.
И тут Лёвка ни с того ни с сего как даст мне пеналом по затылку. Вот когда я понял, как искры из глаз летят. Я страшно разозлился на Лёвку и треснул его изо всех сил промокашкой по шее. Но он, конечно, даже не почувствовал, а схватил свой портфель и пошёл домой. А у меня даже слёзы капали из глаз — так здорово поддал мне Лёвка, — капали прямо на промокашку и расплывались по ней, как бесцветные кляксы...
И тогда я решил Лёвку убить. После школы я целый день сидел дома и готовил оружие. Я взял у папы с письменного стола его синий разрезальный нож из пластмассы и целый день точил его о плиту. Я его упорно точил, терпеливо. Он очень медленно затачивался, но я всё точил и всё думал, как я приду завтра в класс и мой верный синий кинжал блеснёт перед Лёвкой, я занесу его над Лёвкиной головой, а Лёвка упадёт на колени и будет умолять меня даровать ему жизнь, и я скажу:
«Извинись!»
И он скажет:
«Извини!»
А я засмеюсь громовым смехом, вот так:
«Ха-ха-ха-ха!»
И эхо долго будет повторять в ущельях этот зловещий хохот. А девчонки от страха залезут под парты.
И когда я лёг спать, то всё ворочался с боку на бок и вздыхал, потому что мне было жалко Лёвку — хороший он человек, но теперь пусть несёт заслуженную кару, раз он стукнул меня пеналом по голове. И синий кинжал лежал у меня под подушкой, и я сжимал его рукоятку и чуть не стонал, так что мама спросила:
— Ты что там кряхтишь?
Я сказал:
— Ничего.
Мама сказала:
— Живот, что ли, болит?
Но я ничего ей не ответил, просто взял и отвернулся к стенке и стал дышать, как будто я давно уже сплю.
Утром я ничего не мог есть. Только выпил две чашки чаю с хлебом и маслом, с картошкой и сосиской. Потом пошёл в школу. Синий кинжал я положил в портфель с самого верху, чтоб удобно было достать.
Перед тем как пойти в класс, я долго стоял у дверей и не мог войти — так сильно билось сердце. Но всё-таки я себя переборол, толкнул дверь и вошёл. В классе всё было как всегда, и Лёвка стоял у окна с Валериком. Я, как его увидел, сразу стал расстёгивать портфель, чтобы достать кинжал. Но Лёвка в это время побежал ко мне. Я подумал, что он опять стукнет меня пеналом или чем-нибудь ещё, и стал ещё быстрее расстёгивать портфель, но Лёвка вдруг остановился около меня и как-то затоптался на месте, а потом вдруг наклонился ко мне близко-близко и сказал:
— На!
И он протянул мне золотую стреляную гильзу. И глаза у него стали такие, как будто он ещё что-то хотел сказать, но стеснялся. А мне вовсе и не нужно было, чтобы он говорил, просто я вдруг совершенно забыл, что хотел его убить, как будто и не собирался никогда, даже удивительно.
Я сказал:
— Хорошая какая гильза.
Взял её. И пошёл на своё место.
Сергей Георгиев «Алексей Алексеевич»
Перед началом урока в спортивный зал заглянул Мишка Пёрышкин, ученик седьмого «Б». Алексей Алексеевич, учитель физкультуры, раскладывал возле дальней стены кожаные маты для прыжков в длину.
— Какой у нас сейчас мировой рекорд? — без предисловий спросил Пёрышкин.
— Нормальный рекорд, больше восьми метров, — ответил Алексей Алексеевич.
Мишка Пёрышкин вошёл, молча отмерил шагами метров двенадцать, коротко разбежался и прыгнул в длину.
— Ну как? — спросил он, поднимаясь с мата.
— Неплохо, — согласился Алексей Алексеевич. — Мировой рекорд побит.
Ученик Пёрышкин огляделся по сторонам и спросил:
— В высоту, надеюсь, больше трёх метров никто ещё без шеста не прыгал?
— Двух с половиной, — успокоил Мишку учитель физкультуры. — Прыгнешь?
— Запросто!
Мишка установил планку на полметра выше мирового рекорда, коротко разбежался — и легко взял высоту.
— Неплохо, — согласился Алексей Алексеевич.
И ничего больше не сказал.
Мишка Пёрышкин решил помочь учителю.
— Ещё бег на сто метров... — начал подсказывать он. — Тяжёлая атлетика... Конная выездка...
Алексей Алексеевич наконец понял:
— Намекаешь, что тебе уже не обязательно посещать уроки физкультуры?.. — цокнул он языком.
Ученик Пёрышкин смущённо потупился.
— Знаю я эти ваши фокусы! — досадливо махнул рукой Алексей Алексеевич. — Придумал бы что-нибудь поинтереснее! — И зычно скомандовал: — А ну, марш переодеваться!
Сергей Георгиев «Коржиков»
Падал первый, ещё не зимний снег. Он скоро растает, но мальчишки во дворе уже лепили снежную бабу.
Я забрал из школы дочь, мы шли с ней, взявшись за руки, и болтали о разных пустяках.
— Пап, — спросила вдруг Танюха как бы между прочим. — Ты смог бы слепить снежок и добросить его до нашего окна?
Мы живём на шестом этаже. Я задумался. Наверное, добросил бы, но кто его знает. Хвастать и уж тем более врать не хотелось.
Я пожал плечами.
— А вот Коржиков запросто добросит! — с какой- то непонятной гордостью сообщила мне дочь.
— Кто такой?
Мальчишки, которые лепили снеговика, толкали перед собой последний ком, за комом оставался чёрный петляющий след с пожухлыми торчащими травинками.
— Коржиков — это очень знаменитый человек, — объяснила Таня. — Новенький. В нашем втором «Б»...
Во втором «Б» классе все люди были знаменитыми и просто замечательными, и потому я решил уточнить, чем же знаменит именно этот доселе неведомый мне Коржиков.
Выяснилось вот что. Когда ни один человек в школе не смог ответить, как кричит кенгуру, и учительница Людмила Александровна тоже этого не знала, и даже директор, который вообще всё на свете обо всём знает, тот тоже не смог объяснить, как кричит кенгуру, — только отважный Коржиков не растерялся, и теперь вся школа умеет кричать, будто стадо перепуганных кенгуру.
Но это ещё далеко не главное. Выяснилось, что вовсе даже не стоит бояться, если из лесу вдруг выбегут динозавры и все соберутся на школьном дворе. Потому что навстречу им храбро выйдет — кто?..
— Коржиков... — робко предположил я. — Он разгонит всех динозавров хворостиной и восстановит порядок?
— Вовсе нет! — рассмеялась моя дочь. — То есть выйдет Коржиков, конечно! Правильно! Только он никаких динозавров палкой гонять не станет, он их приручит!
Выяснилось, что первый правильный шаг в этом направлении Коржиков уже сделал. Он подобрал в подъезде бездомного котёнка, принёс его к себе и теперь воспитывает. Чтобы котёнку было совсем хорошо, Коржиков дома никогда не кричит, как кенгуру, даже наоборот, иногда негромко мяукает, и котёнок думает, будто Коржиков — его мама. А коржиковские родители, получается, для котёнка бабушка и дедушка. И очень жаль, что у Коржикова нет братьев и сестёр, а то бы котёнку повезло совсем сказочно — у него появились бы родные тёти и дяди.
— Молодец Коржиков, — согласился я.
— Знаешь, папа, на кого он похож, этот Коржиков? — спросила дочь и сама же немедленно ответила. — На тебя, когда ты был маленьким! Я тебя маленького таким как раз и представляю!
Снежная баба у нас во дворе была готова, мальчишки затащили последний рыхлый ком наверх, на два других. Вот и голова на месте.
— Понятно, — сказал я. — Очень даже может быть.
Вечером, когда Танюшка уже уснула, я вышел прогулять нашего пса.
Снег ещё лежал, не успел за день растаять.
Я слепил плотный снежок, оглянулся по сторонам — не видит ли кто — и со всей силой залепил снежком в окно нашей кухни на шестом этаже. И негромко крикнул бегемотом, когда попал.
Завтра к нам должен прийти Коржиков. Его Танюха пригласила в гости. Не опростоволоситься бы.
Лев Давыдычев «Несчастный человек на свете»
Иван Семёнов — несчастный, а может быть, самый несчастный человек на всём белом свете. Почему? Да потому, что, между нами говоря, Иван не любит учиться и жизнь для него — сплошная мука. Представьте себе крепкого, рослого мальчишку с наголо остриженной и такой огромной головой, что не всякая шапка на неё налезет. И этот богатырь учится хуже всех в классе. А честно говоря, учится он хуже всех в школе. Обидно? Ещё как! Кому обидно? Да всему классу! Да всей школе обидно! А Ивану? А ему хоть бы хны! Вот так тип! В прошлом году играл он в белого медведя, целый день на четвереньках ходил по снегу — заболел воспалением лёгких. А воспаление лёгких — тяжёлая болезнь. Лежал Иван в постели еле живой и хриплым голосом распевал:
Пирамидон-мидон-мидон!
Аспирин-пирин-пирин!
От лекарства пропаду-ду-ду!
Только в школу не пойду-ду-ду!
Долго лежал Иван. Похудел. И едва выпустили его на улицу, он давай кота Бандюгу ловить: хотел дрессировкой подзаняться. Бандюга от него стрелой, Иван за ним, поскользнулся — руку вывихнул и голову чуть не расколол. Опять его в постель, опять он еле живой, опять хриплым голосом поёт- распевает:
На кровати я лежу-жу-жу!
Больше в школу не хожу-жу-жу!
Лучше мне калекой быть-быть-быть!
Лишь бы в школу не ходить-дить-дить!
Хитрый человек этот Иван Семёнов! Уж совсем поправился, а как врач придёт — Иван застонет, глаза закатит и не шевелится.
— Ничего не могу понять, — растерянно говорит врач, — совершенно здоровый мальчик, а стонет. И встать не может. Ну-ка, встанем!
Иван стонет, как раненый на войне, медленно опускает ноги с кровати, встаёт.
— Вот и молодец, — говорит врач. — Завтра можешь идти в школу.
Иван — хлоп на пол. Только голова состукала. Его обратно в кровать. А план у Ивана был простой — болеть как можно дольше. И всех бы он, Иван Семёнов, перехитрил, если бы не муха. Муха, обыкновенная муха подвела Ивана. Залетела она в комнату и давай жужжать. Потом давай Ивану на нос садиться. Он её гонял, гонял — никакого результата. Муха оказалась вредной, ехидной и ловкой. Она жужжит. Иван чуть не кричит. Извела муха Ивана. И спокойненько уселась на потолок. «Подожди, — решил Иван, — сейчас я тебе напинаю». Он подтащил стол, на стол поставил стул, взял полотенце, чтобы прихлопнуть муху, и — залез. А муха улетела. Иван от злости давай по потолку полотенцем хлопать! Вспотел даже.
В это время в комнату вошёл врач. Ну и попало Ивану, невезучему человеку, так попало, что с тех пор он мух бьёт кулаком, да изо всех сил! ОСТАВИЛИ ИВАНА во втором классе НА ВТОРОЙ ГОД! Все Ивана жалели. А он? А он хоть бы хны! Ну не получается у него учёба! Вот сядет он уроки готовить, обмакнёт перо в чернила, вздохнёт — клякса. Иван её промокашкой хлоп! Клякса посветлеет, но станет ещё больше. Иван снова обмакнёт перо, снова вздохнёт, и — снова клякса. Смотрит он на кляксы и мечтает. Хорошо бы сделать так, чтобы голова отвинчивалась. Пришёл бы в класс, спокойненько сел бы на своё место, отвинтил бы свою собственную голову и спрятал бы её в парту.
Идёт урок. Ивана, конечно, не спрашивают: не может же человек без головы говорить! Ведь говорит-то он ртом, рот-то у него в голове, а голова — где? В парте! Звонок на перемену. Иван привинчивает голову и носится по школе. Звонок на урок. Иван голову — вжик! вжик! вжик! — и обратно в парту. Сидит. Красота!
Думал Иван, думал и придумал однажды замечательную штуку. Пришёл он как-то в школу, сел за парту и молчит. Минуту молчит, вторую молчит, третью... Пять минут прошло, а он — молчит!
— Что с тобой? — спрашивают ребята.
Иван отвечает:
— З-з-з-з-з-з... — И голова у него дёргается.
— Заболел? — спрашивают ребята.
Иван кивает.
— Чем заболел?
Иван мелом на классной доске пишет:
ЗАЙКА
Ребята ничего не понимают. Колька Веткин говорит:
— Да ты и не похож на зайца.
Иван весь задрожал и:
— З-з-з-з-з-з...
— Заикой он стал! — догадался Паша Воробьёв. — Заикой, а не зайкой.
Иван обрадованно закивал. Как только в класс вошла Анна Антоновна, ребята загалдели:
— Семёнов болен!
— Он заикой стал!
— Говорить не может!
И всем классом, хором:
— З-з-з-з-з-з...
— Тише, — сказала Анна Антоновна, вызвала Ивана к доске и стала спрашивать.
А Иван отвечал так:
— Трр... бр... др... — голова у него дёргалась.
— Молодец, — сказала Анна Антоновна, — правильно ответил. Ставлю тебе пять с плюсом.
— Пять с плюсом?! — радостно переспросил Иван, который ни разу в жизни и четвёрки-то не получал.
А ребята захохотали. Громче всех Колька Веткин. Вызвали отца Ивана в школу. Ох и попало потом зайке-заике! И сказал он друзьям:
— Хватит. Точка. Не могу больше так жить. Буду проситься на пенсию. Со здоровьем у меня из-за этой учёбы совсем плохо. Сегодня же напишу заявление.
— А куда, куда заявление? — с огромной завистью спросил Колька. — Отвечай давай, если совесть у тебя есть!
— Совесть у меня есть, не беспокойся, — со вздохом проговорил Иван. — Но не имею я права каждому рассказывать, куда заявление о пенсии писать буду.
От обиды и возмущения Колька весь задрожал и крикнул:
— Всегда ты такой! Собакой лаять научишь, ручки в пол втыкать научишь, а на пенсию один отправишься?!
— Ты соображай, — посоветовал Иван. — Если все на пенсию уйдут, кто же учиться будет?
И он ушёл, опустив свою большую голову. Весь вечер трудился Иван над заявлением. Вот что у него получилось:
Вминистерство.
Учительница Меня Мучеит. За каждую ашипку ставит пару. Прашу принятмеру и асвабадит Меня ату- чёбы. Спасибо. Хачю палучит пеньсию. За это квам опять спасибо и привет.
Иван Семёнов.
На конверте он написал:
Сталица Москва
Вминистерство насчётпеньсии...
ат Ивана Семёнова сприветом квам заивление
Через день почтальон принёс письмо обратно и сказал Ивану:
— Нет такого адреса. И ошибок больно много. Рано тебе ещё жаловаться. И пенсию рано просить. Сначала школу окончи, поработай, потом жалуйся сколько тебе угодно.
Много разных историй с Иваном было, всех не расскажешь. Но вы уже, конечно, поняли, какой это несчастный человек.
Ирина Антонова «На букву «Л»»
Петрова разбудил солнечный зайчик, настырно скакавший по лицу. Мальчишка улыбнулся тёплому весеннему лучику и стал бодро собираться в школу.
Заталкивая в портфель учебники, Петров вдруг наткнулся на тетрадь по литературе. И его словно током ударило. Настроение сразу испортилось.
Накануне вечер он провёл на улице. Переделал кучу важных дел: сломал качели; обрызгал из лужи девчонок; покатался на отнятом у дошкольника скейтборде; нарисовал в подъезде портрет Ивановой. Затем поужинал, посмотрел боевик и, вполне довольный, лёг спать.
Ему и в голову не пришло, что завтра литература и нужно выучить стихотворение. А ведь Ольга Борисовна предупреждала, что спросит именно его, Петрова, — ведь надо же исправить двойку!
Он стал лихорадочно искать учебник, чтобы прочитать то, что задали. Но тот, как назло, куда-то запропастился.
И вот теперь, повесив буйную головушку, Петров тащился в школу. Он сосредоточенно думал, усиленно шевелил мозгами в поисках ответа на вечный вопрос — что делать? Может, прогулять?
«Отпрошусь у Ольги Борисовны. Скажу, заболел. А к следующему уроку стих непременно выучу».
— Привет, Петров! — прервал его размышления Тарасов.
— Здорово! — отозвался одноклассник.
— А у тебя шнурки развязаны.
- Где?
Петров машинально посмотрел на ноги. Он носил ботинки без шнурков. Специально для ленивых, как говорила мама.
— Первый апрель — никому не верь! — прокричал Тарасов и заспешил дальше.
«Сегодня же первое апреля! — ударил себя по лбу Петров. — Ольга Борисовна ни за что в болезнь не поверит! Что делать?»
Знать бы, как стих называется. Да автора назвать. Да первые строчки продекламировать. А потом сказать: мол, учил, но забыл. Может, и обошлось бы.
Петров напряг память, стараясь припомнить, на какую хоть тему было стихотворение. Но в голову предательски полезли совсем уж никчёмные строчки: «Любовь», «Любить», «Любимым быть...».
Это единственное стихотворение, которое Петров выучил самостоятельно. Он тогда был влюблён в Сидорову и даже подумывал признаться ей в любви. Из той же литературы он знал, что признаваться лучше стихами. Как Пушкин, например...
Но Петров — не Пушкин. Сам сочинять не умеет. Вот и откопал стихотворение в «Мурзилке»... Как же оно называлось? Кажется, «На букву «л». А написала его... Точно! Агния Барто.
А что если?..
Петрова осенила гениальная идея! Он догнал Тарасова.
— Классно ты меня разыграл! — похвалил Петров товарища.
— Ха! — обрадовался тот. — Я уже пол класса в дураках оставил. Я ещё и не то могу...
— А училку по литературе разыграть слабо? — подзадорил Петров.
— Ольгу Борисовну? А что, есть идея? — заволновался Тарасов.
— Могу поделиться, — сдержанно ответил Петров и стал рассказывать: — Сегодня она обещала вызвать меня к доске. Так вот, когда Ольга Борисовна у меня спросит, что на дом задано, я отвечу: стихотворение Барто «На букву «л». Она, конечно, не поверит. А ты подтвердишь! А если ещё и весь класс... Представляешь, как у неё лицо вытянется?!
— А вдруг она заставит тебя стих рассказывать? Что тогда?
— Ну и прочту. Я его назубок знаю!
— А если литераторша директора позовёт?
— Мы её остановим. Скажем: «Шутка! Первый апрель — никому не верь!»
— Ну ты даёшь! — восхитился Тарасов.
— Что, сдрейфил? — боясь, что Тарасов и впрямь сдрейфит, спросил Петров.
— Кто? Я? — возмутился Тарасов. — А чего мне бояться? Шутка ведь! Пойдём поговорим с ребятами.
— А с девчонками?
— Девчонок я беру на себя!
И мальчишки сломя голову побежали к школе.
Ольга Борисовна вошла в класс. Ученики необычно тихо встретили её, чем сильно встревожили.
«Что-то здесь не так!» — открывая журнал и пробегая глазами строчки с фамилиями, решила она. Хитрые улыбки и многозначительные переглядывания убедили учительницу, что ребята что-то задумали.
— Хорошо, — сказала она. — Начнём новую тему. Откройте тетради и запишите название.
По тому, как разочарованно заёрзали за партами пятиклассники, Ольга Борисовна удовлетворённо отметила, что сегодня урок им сорвать не удалось. Она успокоилась и продолжила объяснение.
Успокоился и Петров. Он с облегчением вздохнул и унёсся мечтами в облака, туда, где нет никакой литературы, да и других предметов, впрочем, тоже.
Урок подходил к концу. Оставалось минут десять до звонка.
— А теперь, — сказала Ольга Борисовна, — посмотрим, как вы справились с домашним заданием. К доске пойдёт... — Класс замер. — ...Петров, — назвала учительница.
Петров так и рухнул с облаков на парту.
— Стихотворение выучил?
— Конечно, Ольга Борисовна, — отрапортовал он.
— Иди рассказывай. И дневник прихвати.
Петров встал у доски, приосанился, как народный
артист перед публикой, и начал:
— Агния Барто. «На букву «л».
— Погоди, Петров, какая буква?.. — удивилась Ольга Борисовна.
— «Л», — повторил Петров. — Барто.
— Какая Барто?
— Агния, — уверенно кивнул мальчик.
— Я знаю, что Барто — Агния! — рассердилась Ольга Борисовна. — Позволь узнать, какое стихотворение я просила выучить?
— «На букву «л». Агния Барто, — упрямо твердил Петров.
— Не морочь мне голову. Садись — два!
Тихо веселившийся до этого класс вдруг загудел потревоженным ульем.
— За что?!
— Это несправедливо!
— Вы сами задали!
Только отличница Иванова не возмущалась. Она пыталась приструнить не в меру разошедшуюся Сидорову.
Ольга Борисовна посмотрела на класс. Потом лукаво сказала:
— Ну, хорошо. «На букву «л» так «На букву «л». Читай, Петров.
Петров снова принял позу артиста и начал. Постепенно он всё больше и больше воодушевлялся. Видимо, вспомнил, как был влюблён в Сидорову. Даже глаза засияли.
Когда он закончил, класс потрясённо помолчал, а потом разразился аплодисментами.
Ольга Борисовна поставила оценку.
— Молодец, Петров, — возвращая дневник, сказала она. — Садись. Пять!
Петров победителем вернулся на своё место. Раскрыл дневник, чтобы полюбоваться. И брови его медленно поползли вверх. Вместо пятёрки он увидел жирную двойку.
— Ольга Борисовна, вы же сказали, пять...
— Первый апрель — никому не верь! — весенне улыбнулась учительница.
Ирина Антонова «Подарок»
Витя Тарасов с утра был озабочен. Его приглашал сил к себе на день рождения Саша Скворцов. Хотелось подарить другу что-то особенное, чтобы угодить, поразить и обрадовать.
Тарасов долго перебирал в голове разные варианты. И вдруг его осенило: Скворцов обожает собак! Сто раз Саша твердил ему об этом! А когда на уроке литературы им читали рассказ Чехова «Каштанка», Скворцов даже плакал. Тихо так. Никто не заметил, только он, Тарасов, это видел, но промолчал.
И ещё. У Скворцова была особенность — при виде собаки застыть столбом и стоять так, пока она не скроется из виду. Об этом весь класс знал.
Отличная идея! Тарасов подарит Скворцову щенка!
Даже на примете подходящий имеется. У соседки Марьи Ивановны месяц назад ощенилась Марта. Десять забавных щенят. Тарасов иногда заходил поиграть с ними и одного приглядел для себя. Но родителей уговорить пока не удалось. Так что этого щенка он подарит другу!
Со спортивной сумкой в руках Тарасов позвонил в квартиру соседки.
— Марь Иванна, я за щенком. У друга сегодня день рождения! — выпалил Витя, когда пожилая женщина открыла дверь.
— А родители друга согласны? — первым делом поинтересовалась Марья Ивановна,
— Согласны? — Глаза Тарасова сделались круглыми. — Да они просто мечтают о собаке! — для убедительности закричал он.
— Ну, тогда проходи.
Соседка проводила Витю в комнату, где на подстилке возле Марты возился с мячиком лохматый щенок.
— Вот этот подойдёт? — спросила Марья Ивановна.
Тарасов растерянно поискал по сторонам.
— А где остальные? — залезая под диван, поинтересовался он.
— Разобрали. Вот только этот остался, — сказала Марья Ивановна. — Не подойдёт, что ли? — насторожилась она.
— Подойдёт, подойдёт, — затараторил Тарасов, сажая щенка в сумку. — У вашей Марты всегда щенки самые лучшие. Спасибо, Марь Иванна.
И выскочил за дверь.
Тарасов нетерпеливо трезвонил в квартиру друга. Дверь открыла Сидорова.
— Привет! Все собрались? А где Сашка?
Сидорова ничего не ответила, а молча провела
Тарасова в комнату.
Возле празднично накрытого стола переминались с ноги на ногу растерянные одноклассники. Именинник столбом застыл рядом. Взгляд его был устремлён в одну точку, словно он увидел там нечто и не может от этого нечто оторваться.
Не обращая ни на кого внимания, Тарасов достал из сумки щенка и протянул другу.
— Держи, Саша! С днём рождения! — захлебнулся восторгом он.
Но Скворцов не отреагировал.
— Ты чего? — испугался Тарасов. — Ты же мечтал... я знаю! — неуверенно начал он, переводя взгляд на одноклассников.
И тут позади него раздалось задорное тявканье. Тарасов обернулся.
На диване с полотенцами на головах и держась за сердце сидели Сашины родители. По ним и по дивану бегали девять лохматых Мартиных щенков.
— Здрасьте... — только и смог вымолвить Тарасов.
Марк Тарловский «Гипноз»
- Пойдёт отвечать...
Затаив дыхание, Лёнька Волосков впивается в учебник. От волнения он видит всего два слова: «Так как...»
Карандаш учителя медленно скользит по журналу. Ученики с фамилиями на «а» и «б» распрямляют спины — карандаш ползёт по «в»...
«Быстрее», — торопит Волосков.
Карандаш застревает.
«Так как, — бормочет Волосков, — так как...»
— Пойдёт...
«Только не меня... Если не вызовут, буду учить каждый день!»
Карандаш дёргается, как грузовик в канаве, и тихо, почти незаметно сползает книзу:
— Корякин!
Вздох облегчения.
— Я не выучил, — уныло сообщает Корякин.
«Болван! — стонет Волосков. — Никогда не учит!
Хоть бы раз!..»
— Почему? — хмурится учитель.
— Голова весь день болела...
«Голова у него болела! — с ненавистью фыркает Волосков. — Весь день в футбол гонял! Голова... Треснуть бы по этой голове!»
— А может быть, ты помнишь что-нибудь? Материал нетрудный... Подумай, Корякин, это ведь уже вторая двойка.
— Иди, — шепчет Волосков, — материал ерундовый, рассказывать нечего...
— И класс тебе поможет, — продолжает учитель.
— Конечно, поможем! — восклицает Лёнька. — Всё время будем помогать!
— Нет, — говорит Корякин голосом человека, которому уже ничто не поможет. — Не могу.
— Иди! — шипит Волосков и толкает Корякина в спину. — Вторая пара, балда!
— Ну что ж, садись. — Учитель склоняется над журналом. — Вопрос тот же.
«Честное слово, буду учить, — бормочет Лёнька. — Десять часов в день, если не вызовут! На улицу вообще ходить перестану! Зарядку буду делать!»
— Грачёв!
Грачёв идёт к доске.
— Вопрос лёгкий... — шепчет ему вслед на всякий случай Волосков. И нагибается к соседям: — Можете не повторять, сейчас меня вызовут...
И снова впивается в учебник. Но строчки, как безумные, — так и скачут, так и скачут! А слова в тот же миг испаряются из головы.
Тем временем ответ Грачёва близится к концу...
«Скорее бы домой, — вздыхает Лёнька, — завтра воскресенье, убрать всё нужно, помыть... и к соседям — кому что трудно... Кому у нас трудно-то? Все, как назло, молодые, здоровые... Вспомнил! Вспомнил! Есть одна старушка — в самый раз! Сделаю уроки — и к старушке. Только бы не вызвали...»
— Отвечать пойдёт... пойдёт...
Волосков устремляет на учителя пристальный, немигающий взгляд.
— Мочалкин, Мочалкин, — бормочет он и, прищурившись, выпячивает подбородок. — Мочалкин, Мочалкин... или Пашков, — тихо добавляет он, предоставляя учителю некоторую самостоятельность. — Волосков хорошо знает материал, его можно и потом спросить... Мочалкина давно не вызывали...
— Волосков!
В устах учителя фамилия звучит как выстрел в спину.
«Хотя нет, посиди пока...» — делает Волосков последнее, отчаянное усилие. Но учитель молча смотрит на него.
Получив двойку, Волосков устало откидывается на спинку парты и несколько секунд сидит, бессмысленно уставившись в потолок. Потом он медленно переводит взгляд на учителя, лицо его выражает крайнее недоумение: «Десять часов в день... Старушка.. . И до чего человек дойти может!..»
Марк Тарловский «Причина поражения»
На уроках истории учитель всегда объяснял так, словно вся его жизнь прошла до нашей эры и теперь он вспоминает молодость...
— Охота на мамонтов была опасной... Потом всё изменилось... С севера наступал лёд... Стало холодно... Пришлось надеть звериную шкуру.
Одинаково легко передвигаясь в толще веков в любых направлениях, учитель как ни в чём не бывало мог сказать: «А теперь давайте вспомним Марафонскую битву!» — вызывая этим вопросом всеобщее беспокойство...
Или сегодня:
— Восстание Спартака! Отвечать пойдёт... Зонтиков! Зонтиков медленно поднимается и застывает в глубокой печали.
— Неужели ты не помнишь, Зонтиков, как проходило восстание? — поражается учитель.
— Не помню, — качает головой Зонтиков.
— А ты помнишь, чем закончилось восстание?
— Нет, — вздыхает Зонтиков, — забыл...
— Ну а что же ты помнишь?
— Ничего не помню...
— Садись — два!
— А ты учил? — спрашивает Зонтиков у своего соседа.
Бабкин молчит. Человеку, имеющему семь двоек за четверть, глупо задавать подобный вопрос. Мрачно насупившись, он лениво заглядывает в учебник — «Восстание Спартака».
«Опять восстание! — раздражённо думает он. — То в Риме, то в Сицилии... И каждый раз поражение... И двойки, двойки...»
— О причинах поражения восстания расскажет...
Перед лицом надвигающейся катастрофы Бабкин
— Бабкин!
Весь в рубцах, ветеран Бабкин выходит к доске.
— Н-ну? — повторяет Павел Сергеевич. — Каковы же причины поражения? Как ты думаешь, Бабкин? Почему рабы потерпели поражение?
Бабкин долго и угрюмо молчит. Потом тяжело поднимает лохматую голову.
— Рабы потерпели поражение, — говорит он, — потому что не знали его причин...
После чего получает двойку и возвращается на родную, тёплую парту.
— Всё, с меня хватит, — зло шепчет он. — Больше я на историю не приду!
— Я тоже, — бормочет Зонтиков, — я тоже не приду!
Так было задумано восстание во главе с Бабкиным. Первое столкновение произошло на следующий день.
— Бабкин, — сказал директор школы после уроков, — ты знаешь, где живёт Павел Сергеевич? Вот и отлично! Отнеси ему этот конверт. Только побыстрее.
Всю дорогу Бабкин и Зонтиков шли молча. Перед дверью учителя Бабкин снял шапку и прижался ухом к замочной скважине. Сзади навалился Зонтиков... Внезапно дверь распахнулась, и упирающийся в неё Бабкин влетел в коридор и упал в объятия учителя. Позади слышался удаляющийся топот — это Зонтиков катился вниз по лестнице.
— Здравствуйте, — сказал Бабкин.
— Здравствуй. — Павел Сергеевич закрыл дверь.
— Директор сказал: «Побыстрее!» — объяснил Бабкин. — Он письмо передал...
— Ах вот оно что. — Учитель взял конверт. — Ну, спасибо... Проходи, что же ты стоишь?
Впервые за весь разговор Бабкин поднял голову. То, что он увидел, поразило его. Учитель был в рубашке, без пиджака.
— Раздевайся, раздевайся, — улыбался учитель. Плохо соображая, что делает, Бабкин разделся и прошёл в комнату. — Садись, раз в гости пришёл, будем чай пить.
Окончательно растерявшись, Бабкин уселся за стол и ничего не понимающим взглядом упёрся в колбасу.
Учитель отхлебнул из стакана. Бабкин тоже отхлебнул. И снова замер: никто ещё не видел, как учитель ест...
Внезапно он почувствовал, как подозрительно тихо в комнате, и выжидающе вскинул глаза. Ему показалось, что вот сейчас учитель поставит стакан и скажет: «Природа Древней Греции, Бабкин, была пышная — климат морской, тёплый...»
Но учитель не торопился.
— Ты почему сахар не берёшь? Не стесняйся.
— Мне и так сладко, — вздохнул Бабкин и вдруг, оглянувшись, заметил на стене карту: «Римская империя в первом веке нашей эры».
— Узнаёшь? — спросил учитель.
— Да, — уныло протянул Бабкин, — узнаю...
«После чая спрашивать будет, — решил он. — Ещё
Нашествия варваров Бабкин ждал как праздника: после него империя распалась...
Отхлебнув чай, он вздохнул: впереди ещё было «ослабление». Империя слабела веками... Это могло свести с ума.
Он снова подозрительно взглянул на учителя: «Размешает сейчас чай, да и скажет: «А ну-ка, Бабкин, покажи путь Ксеркса в Грецию». С этим вопросом Бабкин столкнулся ещё в первой четверти. Тогда, по его мнению, флотилия персидского царя Ксеркса прошла мимо берегов Греции...
Да мало ли о чём можно спросить! Бабкин даже заёрзал на стуле.
— Карта у вас, Павел Сергеевич, какая-то... — начал он неуверенно. — У нас в школе вроде другая... Меня спросить, так я ничего и не покажу...
— Карта та же, — успокоил учитель. — Ты приглядись повнимательнее.
«Ну и влип!» — думал Бабкин, напряжённо приглядываясь. На узком Апеннинском полуострове ясно чернел кружок Рима.
— Вон Рим, Павел Сергеевич! — показал вдруг пальцем Бабкин, словно столкнулся с приятной неожиданностью.
— Да, — приветливо откликнулся Павел Сергеевич. — Рим отсюда хорошо виден. А вот Карфаген почти не заметен...
— Да, — промямлил Бабкин, бороздя глазами карту вдоль и поперёк. И вдруг торопливо поднялся со стула. — Я домой пойду, — хрипло сказал он. — Там у меня пример по математике, никак решить не могу — с ответом не сходится...
На следующий день перед самым звонком Зонтиков поймал Бабкина в коридоре.
— Наконец-то! — зашептал он, оглядываясь. — Сейчас история... Куда побежим?
Бабкин нахмурился:
— Знаешь что... Я передумал...
— Как передумал? — разинул рот Зонтиков.
— Передумал, и всё!
— Но почему, почему?!
Прозвенел звонок, и они вошли в класс. Через минуту появился Павел Сергеевич. Он повесил карту «Римская империя в первом веке нашей эры», взглянул на Бабкина и улыбнулся. Бабкин покраснел и, наклонившись к Зонтикову, тихо прошептал:
— Мы с ним вчера вместе колбасу ели...
Владимир Железников «Космонавт»
Новенький сидел на последней парте. Его нельзя было не заметить: у него были ярко-рыжие волосы.
— У нас новичок, — сказал Лёвушкин.
— Откуда ты приехал? — спросил я.
— Наш дом снесли. И мы получили новую квартиру.
— Твоя фамилия?
— Княжин.
— А как ты занимался по физике?
— Это мой любимый предмет.
Всё-таки он был очень рыжий, и я невольно смотрел на его волосы и не видел лица.
Я начал объяснять новые формулы. Каждый раз, когда я поворачивался к доске, чтобы написать формулу или нарисовать чертёж, Лёвушкин шептал и хихикал за моей спиной.
— Не мешай слушать, — донёсся до меня голос Княжина.
Я оглянулся: у Лёвушкина был такой растерянный вид, точно он хлебнул горячего чаю, сильно обжёгся и не знал, толи выплюнуть этот чай, толи проглотить.
— Княжин, — сказал я, — подойди к доске и реши задачу по новой формуле.
Он быстро решил задачу и чётко, без запинки, всё объяснил. Мне понравилось, как он отвечал. Многие ребята в классе говорили лишние слова, а Княжин нет.
После звонка, когда я выходил из класса, услыхал голос Лёвушкина:
— Видали, какой? Я ему мешаю. Первый день — и уже наводит свои порядки. Академик Фок! Пошевельнуться нельзя. Рыжий, да ещё подлиза.
— Я и сам знаю, что рыжий, — спокойно ответил Княжин. — А ты дурак, раз дразнишься. Это совершенно точно.
Через неделю я увидал у старшей вожатой списки ребят, записавшихся в разные кружки. В физический кружок первым записался Княжин. «Хорошо, — подумал я. — Княжин — парень что надо».
Я полистал списки других кружков и в каждом наталкивался на фамилию Княжина. И в зоологическом, и в математическом, и в спортивном. Только в кружок по пению он не записался.
На перемене я окликнул Княжина.
— Зачем ты записался во все кружки? — спросил я. — По-моему, это несколько легкомысленно.
— Мне надо, — ответил он.
— Может быть, ты не знаешь, что увлекает тебя больше всего?
— Нет, я знаю, — упрямо ответил он. — Но мне надо. Это моя тайна.
— Тайна это или не тайна, — сказал я, — но на занятия физического кружка можешь не приходить. Если ты будешь работать в зоологическом, математическом и спортивном кружках, то на физику у тебя не останется времени.
Княжин очень расстроился и даже побледнел. Я пожалел, что так резко с ним разговаривал: всё- таки он ещё мальчик.
— Я должен всё знать, я должен быть незаменимым, — сказал он. — Я буду пилотом космического корабля. Я никому этого не говорил, но вы меня заставили.
— А-а! — протянул я. И впервые посмотрел ему прямо в лицо. Под рыжим чубом у него было выпуклый лоб, а глаза были голубые и отчаянные.
«Этот долетит, — подумал я, — этот долетит!» Я вспомнил, как во время войны прыгал с парашютом и как это страшно, когда прыгаешь в пустоту. Посмотришь на далёкую землю, на деревья, похожие всего лишь на бугорки мха, на реки с дождевой ручеёк, и хочешь ты этого или не хочешь, а подумаешь: «Вдруг парашют не откроется?» И тогда земля делается не желанной, а страшной. «А ведь тем, кто полетит в космос, будет ещё страшнее. Но этот всё равно полетит».
— Тогда я не возражаю, раз такое дело, — сказал я.
— Спасибо, — ответил Княжин.
За три месяца он не пропустил ни одного занятия физического кружка. А потом вдруг перестал ходить. И на уроках он был рассеянным и даже похудел.
— Княжин, — спросил я, — почему ты бросил кружок? Не успеваешь?
Он поднял на меня глаза. Это были глаза другого человека. Они были не отчаянные, а печальные и потеряли голубой цвет.
— Я ещё буду ходить, — ответил он.
Лёвушкин мне сказал (он подружился с Княжиным):
— У него большая неприятность. Рассказать не могу, но большая неприятность.
Я решил поговорить с Княжиным на днях, но случай свёл нас в этот же вечер. Я стоял в книжном магазине у прилавка и вдруг услыхал позади себя знакомый голос:
— Есть что-нибудь новенькое?
— Мальчик, — ответила девушка-продавщица, — не может быть каждый день что-нибудь новенькое. Ты заходил бы раза два в неделю.
Я оглянулся. Передо мной стоял Княжин, но что- то незнакомое было в выражении его лица. Я сразу не догадался, а потом понял: у него на носу красовались очки. Маленькие, ребячьи очки в белой металлической оправе.
Минуту мы стояли молча. Княжин стал пунцово-красным, у него покраснели щёки, уши и даже нос.
— А, Княжин, — сказал я.
Больше я не успел ничего добавить — он пустился наутёк.
Я бросился за ним.
— Княжин! — крикнул я. — Княжин, постой!
Какой-то мужчина посмотрел на меня, а женщина
— Держи мальчишку!
Тогда Княжин остановился. Он не смотрел на меня, снял очки и низко опустил голову.
— И тебе не стыдно? Мало ли людей носят очки и совсем не стыдятся этого. Прости меня, но, по- моему, это глупо.
Он промолчал.
— Убегать из-за такой ерунды. А Лёвушкин говорил: «У Княжина большие неприятности». Чепуха!
Тогда он поднял голову и тихо сказал:
— А ведь меня теперь в лётчики не возьмут, я узнавал — близоруких не берут, и космические корабли мне не водить. Я эти очки ненавижу.
Ах вот в чём дело! Вот почему он такой несчастный и похудевший. Разлетелась в куски его первая мечта, и он страдал. Один, втихомолку.
— Зря ты так мучаешься, — сказал я наконец. — Полетишь на космическом корабле астрономом, инженером или врачом.
— Значит, вы думаете, я всё же могу надеяться? Могу? — Он ухватился за мои слова с радостью. — Как же я сам не сообразил? Просто дурак, это совершенно точно.
Он был такой счастливый! А я подумал: «Хорошо, когда у человека ясная цель в жизни и всё впереди».
Владимир Железников «Три ветки мимозы»
Тогда он утром подошёл к столу, то увидал огромный букет мимозы. Они были такие хрупкие, такие жёлтые и свежие, как первый тёплый день!
— Это папа подарил мне, — сказала мама. — Ведь сегодня Восьмое марта.
Действительно, сегодня Восьмое марта, а он совсем забыл об этом. Вчера вечером помнил и даже ночью помнил, а сейчас вдруг забыл. Он побежал к себе в комнату, схватил портфель и вытащил открытку. Там было написано: «Дорогая мамочка, поздравляю тебя с Восьмым марта! Обещаю всегда тебя слушаться». Он вручил ей открытку, а сам стоял рядом и ждал. Мама прочитала открытку в одну секунду. Даже как-то неинтересно — как взрослые быстро читают!
А когда он уже уходил в школу, мама вдруг сказала ему:
— Возьми несколько веточек мимозы и подари Лене Поповой.
Лена Попова была его соседкой по парте.
— Зачем? — хмуро спросил он.
— А затем, что сегодня Восьмое марта, и я уверена, что все ваши мальчики что-нибудь подарят девочкам.
Ему очень не хотелось тащить эти мимозы, но мама просила, и отказывать ей тоже не хотелось. Он взял три веточки мимозы и пошёл в школу.
По дороге ему казалось, что все на него оглядываются. Но у самой школы ему повезло. Он встретил Лену Попову. Подбежал к ней, протянул мимозу и сказал:
— Это тебе.
— Мне? Ой, как красиво! Большое спасибо!
Она готова была благодарить его ещё час, но он повернулся и убежал.
А на первой перемене оказалось, что никто из мальчиков в их классе ничего не подарил девочкам. Ни один. Только перед Леной Поповой лежали нежные веточки мимозы.
— Откуда у тебя цветы? — спросила учительница.
— Это мне Витя подарил, — сказала Лена.
Все сразу зашушукались и посмотрели на Витю, а Витя низко опустил голову.
— Вот как! — сказала учительница. — Ты оберни концы веток в мокрую тряпочку или бумагу, тогда они у тебя не завянут.
А на перемене, когда Витя как ни в чём не бывало подошёл к ребятам, хотя чувствовал уже недоброе, они вдруг закричали:
— Тили-тили-тесто, жених и невеста! Витька водится с девчонками! Витька водится с девчонками!
Ребята засмеялись и стали показывать на него пальцами. А тут проходили мимо старшие ребята и все на него смотрели и спрашивали, чей он жених.
Он еле досидел до конца уроков и, как только прозвенел звонок, со всех ног полетел домой, чтобы там, дома, сорвать свою досаду и обиду.
Он забарабанил изо всех сил по двери и, когда мама открыла ему, закричал:
— Это ты, это ты виновата, это всё из-за тебя! — Он почти плакал. Вбежал в комнату, схватил мимозы и бросил их на пол. — Ненавижу эти цветы, ненавижу!
Он стал топтать их ногами, и жёлтые, нежные цветочки лопались под грубой подмёткой его ботинок.
— Это мне подарил папа, — сказала мама.
А Лена Попова несла домой три нежные веточки мимозы в мокрой тряпочке, чтобы они не завяли. Она несла их впереди себя, и ей казалось, что в них отражается солнце, что они такие красивые, такие особенные... Это ведь были первые мимозы в её жизни...
Рекомендуем посмотреть:
Нет комментариев. Ваш будет первым!