Русские народные сказки для 4 класса
Русские народные сказки для учащихся начальной школы
Бой на Калиновом мосту
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь с царицею; детей у них не было. Стали они бога молить, чтоб создал им детище во младости на поглядение, а под старость на прокормление; помолились, легли спать и уснули крепким сном.
Во сне им привиделось, что недалеко от дворца есть тихий пруд, в том пруде златопёрый ёрш плавает, коли царица его скушает, сейчас может забеременеть. Просыпались царь с царицею, кликали к себе мамок и нянек, стали им рассказывать свой сон. Мамки и няньки так рассудили: что во сне привиделось, то и наяву может случиться.
Царь призвал рыбаков и строго наказал поймать ерша златопёрого.
На заре пришли рыбаки на тихий пруд, закинули сети, и, на их счастье, с первою ж тонею попался златопёрый ёрш. Вынули его, принесли во дворец; как увидала царица, не могла на месте усидеть, скоро к рыбакам подбегала, за руки хватала, большой казной награждала; после позвала свою любимую кухарку и отдавала ей ерша златопёрого с рук на руки.
— На, приготовь к обеду, да смотри, чтобы никто до него не дотронулся.
Кухарка вычистила ерша, вымыла и сварила, помои на двор выставила; по двору ходила корова, те помои выпила; рыбку съела царица, а посуду кухарка подлизала.
У царицы родился Иван-царевич, у кухарки — Иван, кухаркин сын, у коровы — Иван Быкович.
Стали ребятки расти не по дням, а по часам; как хорошее тесто на опаре поднимается, так и они вверх тянутся. Все три молодца на одно лицо удались, и признать нельзя было, кто из них дитя царское, кто — кухаркино и кто от коровы народился. Только по тому и различали их: как воротятся с гулянья, Иван- царевич просит белье переменить, кухаркин сын норовит съесть что-нибудь, а Иван Быкович прямо на отдых ложится. По десятому году пришли они к царю и говорят:
— Любезный наш батюшка! Сделай нам железную палку в пятьдесят пудов.
Царь приказал своим кузнецам сковать железную палку в пятьдесят пудов; те принялись за работу и в неделю сделали. Никто палки за один край приподнять не может, а Иван-царевич, да Иван, кухаркин сын, да Иван Быкович между пальцами её повертывают, словно перо гусиное.
Вышли они на широкий царский двор.
— Ну, братцы, — говорит Иван-царевич, — давайте силу пробовать; кому быть большим братом.
— Ладно, — отвечал Иван Быкович, — бери палку и бей нас по плечам.
Иван-царевич взял железную палку, ударил Ивана, кухаркина сына, да Ивана Быковича по плечам и вбил того и другого по колена в землю. Иван, кухаркин сын, ударил — вбил Ивана- царевича да Ивана Быковича по самую грудь в землю; а Иван Быкович ударил — вбил обоих братьев по самую шею.
— Давайте, — говорит царевич, — еще силу попытаем: станем бросать железную палку кверху; кто выше забросит — тот будет больший брат.
— Ну что ж, бросай ты!
Иван-царевич бросил — палка через четверть часа назад упала, Иван, кухаркин сын, бросил — палка через полчаса упала, а Иван Быкович бросил — только через час воротилась.
— Ну, Иван Быкович, будь ты больший брат.
После того пошли они гулять по саду и нашли громадный камень.
— Ишь какой камень! Нельзя ль его с места сдвинуть? — сказал Иван-царевич, уперся в него руками, возился, возился — нет, не берёт сила.
Попробовал Иван, кухаркин сын, — камень чуть-чуть подвинулся. Говорит им Иван Быкович:
— Мелко же вы плаваете! Постойте, я попробую.
Подошёл к камню да как двинет его ногою — камень ажно загудел, покатился на другую сторону сада и переломал много всяких деревьев. Под тем камнем подвал открылся, в подвале стоят три коня богатырских, по стенам висит сбруя ратная: есть на чём добрым молодцам разгуляться!
Тотчас побежали они к царю и стали проситься:
— Государь-батюшка! Благослови нас в чужие земли ехать, самим на людей посмотреть, себя в людях показать.
Царь их благословил, на дорогу казной наградил; они с царём простились, сели на богатырских коней и в путь-дорогу пустились.
Ехали по долам, по горам, по зелёным лугам и приехали в дремучий лес; в том лесу стоит избушка на курячьих ножках, на бараньих рожках, когда надо — повёртывается.
— Избушка, избушка, повернись к нам передом, к лесу задом; нам в тебя лезти, хлеба-соли ести.
Избушка повернулась. Добрые молодцы входят в избушку — на печке лежит Баба-яга костяная нога, из угла в угол, нос в потолок.
— Фу-фу-фу! Прежде русского духу слыхом не слыхано, видом не видано; нынче русский дух на ложку садится, сам в рот катится.
— Эй, старуха, не бранись, слезь-ка с печки да на лавочку садись. Спроси: куда едем мы. Я добренько скажу.
Баба-яга слезла с печки, подходила к Ивану Быковичу близко, кланялась ему низко:
— Здравствуй, батюшка Иван Быкович! Куда едешь, куда путь держишь?
— Едем мы, бабушка, на реку Смородину, на калиновый мост; слышал я, что там не одно чудо-юдо живёт.
— Ай да Ванюша! За дело хватился; ведь они, злодеи, всех приполонили, всех разорили, ближние царства шаром покатили.
Братья переночевали у Бабы-яги, поутру рано встали и отправились в путь-дорогу. Приезжают к реке Смородине; по всему берегу лежат кости человеческие, по колено будет навалено! Увидали они избушку, вошли в нее — пустехонька, и вздумали тут остановиться.
Пришло дело к вечеру. Говорит Иван Быкович:
— Братцы! Мы заехали в чужедальную сторону, надо жить нам с осторожкою; давайте по очереди на дозор ходить.
Кинули жеребий — доставалось первую ночь сторожить Ивану-царевичу, другую — Ивану, кухаркину сыну, а третью — Ивану Быковичу.
Отправился Иван-царевич на дозор, залез в кусты и крепко заснул. Иван Быкович на него не понадеялся; как пошло время за полночь — он тотчас готов был, взял с собой щит и меч, вышел и стал под калиновый мост.
Вдруг на реке воды взволновалися, на дубах орлы закричали — выезжает чудо-юдо шестиглавое; под ним конь споткнулся, чёрный ворон на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился. Говорит чудо-юдо шестиглавое:
— Что ты, собачье мясо, спотыкаешься, ты, воронье перо, трепещешься, а ты, пёсья шерсть, ощетинилась? Аль вы думаете, что Иван Быкович здесь? Так он, добрый молодец, ещё не родился, а коли родился — так на войну не сгодился; я его на одну руку посажу, другой прихлопну — только мокренько будет!
Выскочил Иван Быкович:
— Не хвались, нечистая сила! Не поймав ясна сокола, рано перья щипать; не отведав добра молодца, нечего хулить его. А давай лучше силы пробовать: кто одолеет, тот и похвалится.
Вот сошлись они — поравнялись, так жестоко ударились, что кругом земля простонала. Чуду-юду не посчастливилось: Иван Быкович с одного размаху сшиб ему три головы.
— Стой, Иван Быкович! Дай мне роздыху.
— Что за роздых! У тебя, нечистая сила, три головы, у меня всего одна; вот как будет у тебя одна голова, тогда и отдыхать станем.
Снова они сошлись, снова ударились; Иван Быкович отрубил чуду-юду и последние головы, взял туловище — рассёк на мелкие части и побросал в реку Смородину, а шесть голов под калиновый мост сложил. Сам в избушку вернулся. Поутру приходит Иван-царевич.
— Ну что, не видал ли чего?
— Нет, братцы, мимо меня и муха не пролетала.
На другую ночь отправился на дозор Иван, кухаркин сын, забрался в кусты и заснул. Иван Быкович на него не понадеялся; как пошло время за полночь — он тотчас снарядился, взял с собой щит и меч, вышел и стал под калиновый мост.
Вдруг на реке воды взволновалися, на дубах орлы раскричалися — выезжает чудо-юдо девятиглавое; под ним конь споткнулся, чёрный ворон на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился. Чудо-юдо коня по бёдрам, ворона по перьям, хорта по ушам:
— Что ты, собачье мясо, спотыкаешься, ты, воронье перо, трепещешься, ты, пёсья шерсть, щетинишься? Аль вы думаете, что Иван Быкович здесь? Так он ещё не родился, а коли родился — так на войну не сгодился: я его одним пальцем убью!
Выскочил Иван Быкович:
— Погоди — не хвались, прежде богу помолись, руки умой да за дело примись! Ещё неведомо — чья возьмет!
Как махнет богатырь своим острым мечом раз-два, так и снёс у нечистой силы шесть голов; а чудо-юдо ударил — по колена его в сыру землю вогнал.
Иван Быкович захватил горсть земли и бросил своему супротивнику прямо в очи. Пока чудо-юдо протирал свои глазища, богатырь срубил ему и остальные головы, взял туловище — рассёк на мелкие части и побросал в реку Смородину, а девять голов под калиновый мост сложил.
Наутро приходит Иван, кухаркин сын.
— Что, брат, не видал ли за ночь чего?
— Нет, возле меня ни одна муха не пролетала, ни один комар не пищал!
Иван Быкович повёл братьев под калиновый мост, показал им на мёртвые головы и стал стыдить:
— Эх вы, сони, где вам воевать? Вам бы дома на печи лежать!
На третью ночь собирается на дозор идти Иван Быкович; взял белое полотенце, повесил на стенку, а под ним на полу миску поставил и говорит братьям:
— Я на страшный бой иду; а вы, братцы, всю ночь не спите да присматривайтесь, как будет с полотенца кровь течь: если половина миски набежит — ладно дело, если полна миска набежит — всё ничего, а если через край польёт — тотчас спускайте с цепей моего богатырского коня и сами спешите на помочь мне.
Вот стоит Иван Быкович под калиновым мостом; пошло время за полночь, на реке воды взволновалися, на дубах орлы раскричалися — выезжает чудо-юдо двенадцатиглавое; конь у него о двенадцати крылах, шерсть у коня серебряная, хвост и грива — золотые. Едет чудо-юдо; вдруг под ним конь споткнулся; чёрный ворон на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился. Чудо-юдо коня по бёдрам, ворона по перьям, хорта по ушам:
— Что ты, собачье мясо, спотыкаешься, ты, воронье перо, трепещешься, ты, пёсья шерсть, щетинишься? Аль вы думаете, что Иван Быкович здесь? Так он ещё не родился, а коли родился — так на войну не сгодился, я только дуну — его и праху не останется!
Выскочил Иван Быкович.
— Погоди — не хвались, прежде богу помолись!
— А, ты здесь! Зачем пришёл?
— На тебя, нечистая сила, посмотреть, твоей крепости испробовать.
— Куда тебе мою крепость пробовать? Ты муха передо мной!
Отвечает Иван Быкович:
— Я пришел с тобой не сказки рассказывать, а насмерть воевать.
Размахнулся своим острым мечом и срубил чуду-юду три головы.
Чудо-юдо подхватил эти головы, чиркнул по ним своим огненным пальцем — и тотчас все головы приросли, будто и с плеч не падали! Плохо пришлось Ивану Быковичу; чудо-юдо стал одолевать его, по колена вогнал в сыру землю.
— Стой, нечистая сила! Цари-короли сражаются, и те замиренье делают; а мы с тобой ужли будем воевать без роздыху? Дай мне роздыху хоть до трёх раз.
Чудо-юдо согласился; Иван Быкович снял правую рукавицу и пустил в избушку. Рукавица все окна побила, а его братья спят, ничего не слышат. В другой раз размахнулся Иван Быкович сильней прежнего и срубил чуду-юду шесть голов; чудо-юдо подхватил их, чиркнул огненным пальцем — и опять все головы на местах, а Ивана Быковича забил он по пояс в сыру землю.
Запросил богатырь роздыху, снял левую рукавицу и пустил в избушку. Рукавица крышу пробила, а братья все спят, ничего не слышат.
В третий раз размахнулся он ещё сильнее и срубил чуду-юду девять голов; чудо-юдо подхватил их, чиркнул огненным пальцем — головы опять приросли, а Ивана Быковича вогнал он в сыру землю по самые плечи.
Иван Быкович запросил роздыху, снял с себя шляпу и пустил в избушку; от того удара избушка развалилася, вся по бревнам рас- катилася.
Тут только братья проснулись, глянули — кровь из миски через край льётся, а богатырский конь громко ржёт да с цепей рвётся. Бросились они на конюшню, спустили коня, а следом за ним и сами на помочь спешат.
— А! — говорит чудо-юдо, — ты обманом живёшь; у тебя помочь есть.
Богатырский конь прибежал, начал бить его копытами; а Иван Быкович тем временем вылез из земли, приловчился и отсёк чуду-юду огненный палец. После того давай рубить ему головы: сшиб все до единой, туловище на мелкие части разнял и побросал все в реку Смородину.
Прибегают братья.
— Эх вы, сони! — говорит Иван Быкович. — Из-за вашего сна я чуть-чуть головой не поплатился.
Поутру ранёшенько вышел Иван Быкович в чистое поле, ударился оземь и сделался воробышком, прилетел к белокаменным палатам и сел у открытого окошечка. Увидала его старая ведьма, посыпала зёрнышков и стала сказывать:
— Воробышек-воробей! Ты прилетел зернышков покушать, моего горя послушать. Насмеялся надо мной Иван Быкович, всех зятьёв моих извёл.
— Не горюй, матушка! Мы ему за всё отплатим, — говорят чудо-юдовы жёны.
— Вот я, — говорит меньшая, — напущу голод, сама выйду на дорогу да сделаюсь яблоней с золотыми и серебряными яблочками: кто яблочко сорвёт — тот сейчас лопнет.
— А я, — говорит середняя, — напущу жажду, сама сделаюсь колодезем; на воде будут две чаши плавать: одна золотая, другая серебряная; кто за чашу возьмётся — того я утоплю.
— А я, — говорит старшая, — сон напущу, а сама перекинусь золотой кроваткою; кто на кроватке ляжет — тот огнем сгорит.
Иван Быкович выслушал эти речи, полетел назад, ударился оземь и стал по-прежнему добрым молодцем. Собрались три брата и поехали домой.
Едут они дорогою, голод их сильно мучает, а есть нечего. Глядь — стоит яблоня с золотыми и серебряными яблочками; Иван-царевич да Иван, кухаркин сын, пустились было яблочки рвать, да Иван Быкович наперёд заскакал и давай рубить яблоню крест-накрест — только кровь брызжет!
То же сделал он и с колодезем и с золотою кроваткою. Сгибли чудо-юдовы жёны.
Как проведала о том старая ведьма, нарядилась нищенкой, выбежала на дорогу и стоит с котомкою. Едет Иван Быкович с братьями; она протянула руку и стала просить милостыни.
Говорит царевич Ивану Быковичу:
— Братец! Разве у нашего батюшки мало золотой казны? Подай этой нищенке святую милостыню.
Иван Быкович вынул червонец и подаёт старухе; она не берётся за деньги, а берёт его за руку и вмиг с ним исчезла. Братья оглянулись — нет ни старухи, ни Ивана Быковича, и со страху поскакали домой, хвосты поджавши.
А ведьма утащила Ивана Быковича в подземелье и привела к своему мужу — старому старику.
— На тебе, — говорит, — нашего погубителя!
Старик лежит на железной кровати, ничего не видит: длинные ресницы и густые брови совсем глаза закрывают. Позвал он двенадцать могучих богатырей и стал им приказывать:
— Возьмите-ка вилы железные, подымите мои брови и ресницы черные, я погляжу, что он за птица, что убил моих сыновей?
Богатыри подняли ему брови и ресницы вилами; старик взглянул:
— Ай да молодец Ванюша! Дак это ты взял смелость с моими детьми управиться! Что ж мне с тобою делать?
— Твоя воля, что хочешь, то и делай, я на всё готов.
— Ну да что много толковать, ведь детей не поднять; сослужи-ка мне лучше службу: съезди в невиданное царство, в небывалое государство и достань мне царицу — золотые кудри, я хочу на ней жениться.
Иван Быкович про себя подумал: «Куда тебе, старому черту, жениться, разве мне, молодцу!»
А старуха взбесилась, навязала камень на шею, бултых в воду и утопилась.
— Вот тебе, Ванюша, дубинка, — говорит старик, — ступай ты к такому-то дубу, стукни в него три раза дубинкою и скажи: «Выйди, корабль! Выйди, корабль! Выйди, корабль!» Как выйдет к тебе корабль, в то самое время отдай дубу трижды приказ, чтобы он затворился; да смотри не забудь! Если этого не сделаешь, причинишь мне обиду великую.
Иван Быкович пришёл к дубу, ударяет в него дубинкою бессчетное число раз и приказывает:
— Все, что есть, выходи!
Вышел первый корабль; Иван Быкович сел в него, крикнул:
— Все за мной! — и поехал в путь-дорогу.
Отъехав немного, оглянулся назад — и видит: сила несметная кораблей и лодок! Все его хвалят, все благодарят. Подъезжает к нему старичок в лодке:
— Батюшка Иван Быкович, много лет тебе здравствовать! Прими меня в товарищи.
— А ты что умеешь?
— Умею, батюшка, хлеб есть.
Иван Быкович сказал:
— Фу, пропасть! Я и сам на это горазд; однако садись на корабль, я добрым товарищам рад.
Подъезжает в лодке другой старичок:
— Здравствуй, Иван Быкович! Возьми меня с собой.
— А ты что умеешь?
— Умею, батюшка, вино-пиво пить.
— Нехитрая наука! Ну да полезай на корабль.
Подъезжает третий старичок:
— Здравствуй, Иван Быкович! Возьми и меня.
— Говори: что умеешь?
— Я, батюшка, умею в бане париться.
— Фу, лихая те побери! Эки, подумаешь, мудрецы!
Взял на корабль и этого; а тут ещё лодка подъехала; говорит четвёртый старичок:
— Много лет здравствовать, Иван Быкович! Прими меня в товарищи.
— Да ты кто такой?
— Я, батюшка, звездочёт.
— Ну, уж на это я не горазд; будь моим товарищем.
Принял четвёртого, просится пятый старичок.
— Прах вас возьми! Куды мне с вами деваться? Сказывай скорей: что умеешь?
— Я, батюшка, умею ершом плавать.
— Ну милости просим!
Вот поехали они за царицей — золотые кудри. Приезжают в невиданное царство, небывалое государство; а там уже давно сведали, что Иван Быкович будет, и целые три месяца хлеб пекли, вино курили, пиво варили. Увидал Иван Быкович несчётное число возов хлеба да столько же бочек вина и пива, удивляется и спрашивает:
— Что б это значило?
— Это всё для тебя наготовлено.
— Фу, пропасть! Да мне столько в целый год не съесть, не выпить.
Тут вспомнил Иван Быкович про своих товарищей и стал вызывать:
— Эй вы, старички-молодцы! Кто из вас пить-есть разумеет?
Отзываются Объедайло да Опивайло:
— Мы, батюшка! Наше дело ребячье.
— А ну, принимайтесь за работу!
Подбежал один старик, начал хлеб поедать: разом в рот кидает не то что караваями, а целыми возами. Все приел и ну кричать:
— Мало хлеба, давайте еще!
Подбежал другой старик, начал пиво-вино пить, всё выпил и бочки проглотил.
— Мало, — кричит. — Подавайте ещё!
Засуетилась прислуга, бросилась к царице с докладом, что ни хлеба, ни вина недостало.
А царица — золотые кудри приказала вести Ивана Быковича в баню париться. Та баня топилась три месяца и так накалена была, что за пять вёрст нельзя было подойти к ней. Стали звать Ивана Быковича в баню париться; он увидал, что от бани огнем пышет, и говорит:
— Что вы, с ума сошли? Да я сгорю там!
Тут ему опять вспомнилось:
— Ведь со мной товарищи есть! Эй вы, старички-молодцы! Кто из вас умеет в бане париться?
Подбежал старик:
— Я, батюшка! Мое дело ребячье.
Живо вскочил в баню, в угол дунул, в другой плюнул — вся баня остыла, а в углах снег лежит.
— Ох, батюшки, замёрз, топите еще три года! — кричит старик что есть мочи.
Бросилась прислуга с докладом, что баня совсем замёрзла, а Иван Быкович стал требовать, чтоб ему царицу — золотые кудри выдали. Царица сама к нему вышла, подала свою белую руку, села на корабль и поехала.
Вот плывут они день и другой; вдруг ей сделалось грустно, тяжко — ударила себя в грудь, оборотилась звездой и улетела на небо.
— Ну, — говорит Иван Быкович, — совсем пропала! — Потом вспомнил: — Ах, ведь у меня есть товарищи. Эй, старички-молодцы! Кто из вас звездочёт?
— Я, батюшка! Мое дело ребячье, — отвечал старик, ударился оземь, сделался сам звездою, полетел на небо и стал считать звёзды; одну нашёл лишнюю и ну толкать её! Сорвалась звездочка со своего места, быстро покатилась по небу, упала на корабль и обернулась царицею — золотые кудри.
Опять едут день, едут другой; нашла на царицу грусть-тоска, ударила себя в грудь, оборотилась щукою и поплыла в море. «Ну, теперь пропала!» — думает Иван Быкович, да вспомнил про последнего старичка и стал его спрашивать:
— Ты, что ль, горазд ершом плавать?
— Я, батюшка, мое дело ребячье! — Ударился оземь, оборотился ершом, поплыл в море за щукою и давай её под бока колоть. Щука выскочила на корабль и опять сделалась царицею — золотые кудри.
Тут старички с Иваном Быковичем распростились, по своим домам пустились; а он поехал к чудо-юдову отцу.
Приехал к нему с царицею — золотые кудри; тот позвал двенадцать могучих богатырей, велел принести вилы железные и поднять ему брови и ресницы чёрные. Глянул на царицу и говорит:
— Ай да Ванюша! Молодец! Теперь я тебя прощу, на белый свет отпущу.
— Нет, погоди, — отвечает Иван Быкович, — не подумавши сказал!
— А что?
— Да у меня приготовлена яма глубокая, через яму лежит жёрдочка; кто по жёрдочке пройдёт, тот за себя и царицу возьмет!
— Ладно, Ванюша! Ступай ты наперёд.
Иван Быкович пошёл по жёрдочке, а царица — золотые кудри про себя говорит:
— Легче пуху лебединого пройди!
Иван Быкович прошёл — и жёрдочка не погнулась; а старый старик пошёл — только на середину ступил, так и полетел в яму.
Иван Быкович взял царицу — золотые кудри и воротился домой; скоро они обвенчались и задали пир на весь мир. Иван Быкович сидит за столом да своим братьям похваляется:
— Хоть долго я воевал, да молодую жену достал! А вы, братцы, садитесь-ка на печи да гложите кирпичи!
На том пиру и я был, мёд-вино пил, по усам текло, да в рот не попало; тут меня угощали: отняли лоханку от быка да налили молока; потом дали калача, в ту ж лоханку помоча. Я не пил, не ел, вздумал утираться, со мной стали драться; я надел колпак, стали в шею толкать!
Пётр и Петруша
Жил на свете такой царь, Петром звали, а по прозвищу Великий.
В одно время поехал он на охоту зверьё ловить. А Пётр, надо сказать, в царскую одежду не любил рядиться, всё больше простую носил.
Вот едет он лесом всё далее и далее и заплутался. Пристигла его в лесу тёмная ночь.
А тут — ещё беда! — напал на него медведь и растерзал его охотную собаку.
Опечалился царь Пётр.
«Эх, — думает, — остался я теперь ни при чём!»
Ну и закружил Пётр в тёмном лесу.
Всю ночь кружил, а лесу конца-краю нет.
Выехал Пётр на маленькую полянку и вдруг видит: сидит на пеньке солдат.
«Ага, — думает Пётр, — солдат-то мой!»
Пётр одним только глазом глянул на его шинельку и уже знает, какого он полка.
А солдат этот в бегах был, в лесу прятался.
— Здравствуй, служивый, — говорит ему Пётр.
— Здравствуй, не знаю, кто ты таков, — отвечает солдат.
— А я из царской свиты. Поехал с царём на охоту да и отстал, с дороги сбился. А ты откуда? Куда путь держишь?
— Тебе-то что за надобность, откуда я да куда? — говорит солдат.
— Да я по простоте спрашиваю, — говорит Пётр. — Может, дорогу мне покажешь.
— А я сам с дороги сбился, — говорит солдат. — Домой на побывку ходил да и заплутался в этом лесу.
— Ну, пойдём, будем вместе дорогу искать, — говорит Пётр. — Авось выберемся.
И отправились. Пётр — на коне, а солдат — пеший.
— Тебя как звать-то? — спрашивает царь.
— Меня — Петром, — отвечает солдат. — А тебя?
— А меня Петрушей, — говорит царь.
— А по батюшке как? — спрашивает солдат.
— А по батюшке Алексеич, — отвечает царь.
— И меня Алексеич, — говорит солдат. — Значит, мы с тобой полные тёзки.
— А ты откуда родом? — спрашивает царь.
— Оттуда-то.
— Ну и я тоже. Значит, мало что тёзки, а ещё и земляки. А что, земляк, — говорит ему царь Пётр, — как тебе в полку служится?
— Служба-то ничего, — говорит солдат, — да полковник больно зол: чуть что не по нём — сейчас драться. Пуговицу вот потерял, так он меня за эту пуговицу мукой замучил. Каждый день бил. Хоть плачь. Хоть беги.
— А ты, верно, и сбежал? — говорит царь.
Солдат и признался тут, что он бежавший.
— Да ты не робей, царь, может, и простит, — говорит Пётр.
А потом спрашивает:
— А кто у вас полковник, кто ротный?
Солдат ему всё толком и доложил: кто ротный, кто полковник.
— А как, служивый, у вас в полку пища? — спрашивает Пётр. — Говядины по скольку варят? По уставу в котёл кладут?
— Про устав одна слава идёт, — говорит солдат, — а говядина мимо плывёт.
Пётр только головой покачал.
— А кашу крутую варят? — опять спрашивает.
— Какое там крутую? — говорит солдат. — Крупинка от крупинки за версту, на ложку и не поймать.
— Да, плохая ваша жизнь, — говорит Пётр. — Я и сам сбежал бы от такой жизни!
Долго ли, мало ли плутали они по лесу и увидели преогромную сосну.
— Ну-ка, тёзка, — говорит Пётр солдату, — подержи моего коня, а я заберусь повыше, посмотрю, не видать ли где огонька.
Забрался Пётр на самую вершину, поглядел туда, сюда: всюду тьма непроглядная, только в одной стороне, далеко-далеко, огонёк светится, может, в деревне где или в избушке лесничего.
Слез Пётр на землю, вскочил на коня и говорит:
— Садись, служивый, и ты, мой конь сильный, двоих увезёт.
А солдат не соглашается.
— Нет, — говорит, — я уж лучше пешком.
Так и двинулись в путь, конный да пеший, два товарища.
Долго ли, коротко ли — выехали к огоньку.
Видят: стоит дом. Все окошки тёмные, а одно — наверху — светится.
Дом высоким забором обнесён, нигде ни входа ни выхода.
Постучались они. Стоят, ждут. Никто на стук не отвечает.
Солдат и руками и ногами в ворота колотит, а всё равно никто на стук не выходит, никто не открывает. Только огонёк в верхнем окошке погас.
«Ох, недоброе это место», — думает солдат.
А потом говорит царю:
— Послушай, тёзка, подсади-ка ты меня. Я через тын перелезу.
Так и сделали. Перелез солдат через забор и открыл ворота.
— Пожалуйста, — говорит Петру, — хлеба- соли откушать, в тепле согреться.
А сам взбежал на крыльцо и давай в дубовую дверь стучать.
— Эй, кто тут есть? — кричит.
Слышат — зашевелился кто-то в доме.
Вышла к ним старуха с фонарём в руках.
— Ты что же, старая, добрым людям не открываешь? — кричит на неё солдат.
— Ах вы, мои родимые! — говорит старуха. — Напугали вы меня. Одна я в целом доме. Хозяина нет, на охоту уехал. А место здесь дикое, сами видите, всякий тёмный люд бродит, вот и запираюсь.
— Ладно, ладно, ты зубы не заговаривай, — говорит солдат. — Куда лошадь ставить?
— Да ставьте, родимые, под навес, тут и ясли, и сено есть.
Солдат привязал лошадь, дал ей корму и в избу без спросу идёт. Пётр за ним.
— Ну, старая, — командует солдат, — подавай, что у тебя есть, мне и моему другу Апексеичу.
Старуха видит, что он шибко на неё наступает, спорить не стала, собрала из горшков да котлов остатки — и на стол. У солдата только аппетит разжёгся.
— Не больно-то для гостей ты расщедрилась!
А старуха жалостно так говорит:
— Милые вы мои, нет у меня ничего. Что наготовила — хозяин с собой увёз, а я на пустых щах весь день сижу.
— Врёшь ты, старая, — говорит солдат, — да я не верю. Может, друга моего, Алексеича, и проведёшь, а я не зря в солдатах служил, меня не обманешь. Вот сейчас я сам посмотрю, что у тебя есть.
Открыл он печку и достал оттуда на сковородке жареного гуся.
— Ах ты, старая карга! — закричал солдат. И с кулаками на старуху.
— Оставь ты её! — говорит Пётр. — Чего со старухой связываться!
— Эх, Апексеич, — говорит солдат, — пропадёшь ты со своим смиренством.
Потом подошёл к поставцу, открыл и давай снимать с полок вино и пироги, и хлеб белый.
Сели они за стол, стали угощаться. Наелись, напились, что было у старухи жарено-варено, — всё съели.
— Ну, старая, готовь ночлег, — говорит солдат. — Не видишь, мой друг Апексеич спать хочет.
— А идите, дорогие гости, на чердак, на сеновал, — говорит им старуха. — Там вам и тепло будет, и мягко.
— Это что же, для гостей и угла в доме нет? — говорит солдат. — А в другой горнице у тебя что? — И сам на дверь показывает.
— Разный хлам у меня там свален, родимый, хлам разный, — говорит старуха, а сама поплотнее дверь в соседнюю горницу прикрыла.
Солдат думает: «Что-то хитрит старая ведьма. Дай-ка я погляжу, что там за дверью».
И заглянул незаметно в щёлку. Да так и похолодел!
По стенам горницы сабли да ружья развешаны, а в углу человеческих черепов и костей — целая гора.
Тут понял солдат, что попали они прямо к разбойникам, в самое их гнездо.
Отошёл он тихонько от двери, ничем себя не выдал.
— Что ж, — говорит, — пойдём на сеновал, там ещё лучше спать.
Старуха рада, что гости хоть с глаз подальше уберутся, сена им подбросила и фонариком посветила, пока они наверх лезли.
Расстелил солдат на чердаке сено и говорит Петру:
— Ложись, Алексеич, отдыхай.
— А сам-то что не ложишься? — спрашивает Пётр.
— А дозор нести кто будет? — отвечает солдат. — Это дело солдатское. Да ты спи, спи. А я у окошечка посижу, полюбуюсь, как солнышко поднимается.
Пётр спит, а солдат у окошка сидит, в оба смотрит. «Как бы, думает, смерть свою не проглядеть».
Вдруг — бряк, стук, колокольцы звенят, копыта стучат, — с гиком, свистом едут на двор разбойники.
Посчитал их солдат, — всех разбойников пятеро: четверо молодых, а пятый старик, над всеми, верно, голова.
Старуха на крылечко выбежала, руками на них машет:
— Тише, тише вы, ко мне в силки два птенца попались. Один, видать, птица важная, одежда на нём с золотыми галунами, рог — серебряный. А другой хоть и простоват, да такой отчаянный! Одно слово — солдат.
— Ну, сынки, — говорит старшой своим сыновьям-разбойникам, — смотрите-ка, добыча сама в руки идёт!
Те смеются:
— А как же, на ловца и зверь бежит!
Распрягли они лошадей, задали им корму и
— Давай, хозяйка, есть-пить.
Старуха собрала разные остатки и выставила на стол.
— Что же ты, старая, ни гуся, ни пирогов не даёшь? — спрашивает старшой.
— Да ничего не осталось, — отвечает старуха. — Всё, что было, постояльцы съели-выпили.
— Ладно, — говорят разбойники, — получим с них расчёт за хлеб-соль. Где же они, твои гости?
— На чердаке, на сеновале, — говорит старуха. — Храпят во всё горло.
— Снять их, что ли? — один разбойничек говорит.
— Поди, не торопись, — приказывает атаман. — Пущай спят до времени.
А солдат слышит всё и давай погромче храпеть.
«Не стану, — думает, — Алексеича будить. Один справлюсь с разбойниками».
Приготовил тесак и ждёт, что будет.
Тем временем старуха затопила печь, стала обед варить.
Наелись разбойники, напились, и говорит старик старшому сыну:
— Ну, Саватейка, ты у меня первый, значит, тебе и начинать. Иди сними петушков с жёрдочек.
Взял Саватейка нож и полез наверх. А солдат не дремлет. Только разбойник просунул голову на чердак, солдат как махнёт тесаком — Саватейка и свалился замертво с лестницы.
Отец с братьями удивляются: что это Саватейки долго нет?
— Иди-ка погляди, что он там возится, — говорит старик второму сыну.
Пошёл тот в сени, видит: Саватейка под лестницей лежит.
«Видно, выпил лишнего», — думает разбойник.
И сам полез по лестнице на чердак.
Солдат и его так же встретил.
За вторым братом третий пошёл, за третьим — четвёртый. И со всеми у солдата один разговор: махнёт тесаком, разбойник и повалится.
Ждал-ждал старый разбойник сыновей и пошёл сам.
Подходит к лестнице и видит: сыновья все вповалку лежат.
Заругался старик:
— Бездельники, дармоеды, не могли отцова дела выполнить.
И полез по лестнице.
Только просунул старик голову на чердак, солдат своим тесаком — раз!
— Иди, вожак, к своей стае!
И снял ему голову долой.
Тут принялся он будить Петра:
— Вставай, тёзка. Довольно спать! Эка ты сонуля, как я погляжу!
Пётр проснулся, протёр глаза и спрашивает:
— Что, неужто рассвет уже?
— Рассвет не рассвет, — говорит солдат, — а надо нам отсюда убираться. Занесло нас с тобой в разбойничье гнездо. Они-то, разбойники, думали, что напали на лёгкую добычу, да и сами в силки угодили. Вот, гляди, все лежат.
Пётр глянул — и верно, лежат в сенях пять мёртвых тел, пять разбойников.
— Что же ты меня не разбудил? — спрашивает Пётр.
— Уж больно ты сладко спал, — говорит солдат, — пожалел я тебя будить. Для усталого человека сон — первое дело.
Стали они спускаться по лестнице.
Старуха думает, что это разбойники, и выбежала с фонарём в сени посмотреть, какую добычу они несут.
Тут солдат на неё и налетел.
— Вот, старая карга, чем ты занимаешься! А ну, признавайся, кого ещё у себя прячешь?
А сам тесаком над её головой помахивает.
Пётр смеётся, а старуха плачет.
— Ой, служивенький, никого я больше не прячу! Ой, служивенький, не губи!
Солдат и слушать её не хочет — расходился так, что и не унять.
— Открывай, — кричит, — все потайные погреба, сейчас всех вас на чистую воду выведем, всю сорную траву повыдергаем!
Открыла старуха ему все погреба и подвалы, все потайные кладовые — а там золото горами лежит.
— Ну-ка, тёзка, — говорит царь солдату, — насыпай себе казны сколько хочешь.
Солдат золотыми монетами оба кармана себе набил, и за голенища по горсти сунул, и за пазуху, — всего себя кругом деньгами обсыпал.
— Бери и ты, Петруша! — говорит.
— Мне, служивый, не надо! — отвечает Пётр. — А ты это золото и впрямь заслужил.
Для забавы только взял одну монетку царь Пётр, и всё.
Вот вылезли они из подвала. Солдат опять на старуху наступает:
— Показывай, старая карга, дорогу!
Ну, она и вывела их из лесу.
Выбрались они на большак. Тут Пётр говорит:
— Вот что, тёзка, теперь давай попрощаемся. Я вперёд один поеду. А ты, как придёшь в столицу, уж сделай милость, приходи в гости.
— Где ж мне тебя найти? — говорит солдат. — Да и поймают меня там!
— Не сомневайся, никто не тронет, — говорит Пётр. — Иди прямо во дворец и спроси Петрушу. Меня там всякий знает. — И проскакал на коне вперёд.
Подъехал Пётр к своей столице и на каждой заставе приказывает караульным, чтобы таковому солдату прохожему все честь отдавали и в город пропускали.
А беглый солдат идёт-бредёт, не торопится. Подходит он к первой заставе. Что за диво! Караульные на караул берут и честь ему воздают, ну словно самому царю.
Пожертвовал он им горсть золота, а сам думает: «Ай, Петруша, вон что сделал! Ведь недаром честь-то мне воздают! Знают, что при мне деньги имеются!»
Дошёл до другой заставы — и там то же. Караульные, как увидели его, сразу навытяжку.
— Что вы, братцы, — говорит солдат, — выпили, видно, лишнего? Рядового за офицера принимаете! Ну, коли так, уважение за уважение!
Сунул он руку в карман, достал горсть золота и раздаёт караульным.
— Выпейте за моё здоровье!
Наконец пришёл в столицу.
«А что, — думает, — пойду я во дворец, повидаюсь с Алексеичем».
Подошёл к дворцу и спрашивает у привратника:
— Как бы мне Алексеича повидать, Петрушу, он у вас в царской свите состоит, охотником.
— Извольте, — тот говорит, — я вас провожу.
И прямо в царёвы покои его ведёт.
«Ну, — думает солдат, — попал я!»
Тем временем Пётр царскую одежду скинул, охотничью надел и вышел к солдату:
— Здравствуй, тёзка!
А у того и язык не поворачивается. Тихонько так промолвил: ч
— Здравствуй, Петруша!
А потом и говорит:
— Что же ты, Петруша, со мной сделал? Царю выдал! Теперь пропала моя головушка!
— Ты не сомневайся, — говорит ему Пётр. — Мне царь обещал! Да он сам тебе скажет.
И тут же за перегородку пошёл, царскую одежду надел и опять вышел к солдату.
— Здравствуй, служивый!
Солдат честь отдал, навытяжку стал, сам ни жив ни мёртв со страху.
— Здравия желаю! — отвечает.
Он хоть не робкого десятка был, а тут оробел. В глаза царю смотрит, как по уставу положено, а видеть — ничего не видит.
Стал царь его допрашивать:
— Ты чей, откуда?
Ну, делать нечего, надо сознаваться.
— Бежавший я, — говорит солдат.
— Слыхал, — говорит царь. А потом спрашивает: — Петрушу моего знаешь?
— Знаю малость, — отвечает солдат. — Вместе в лесу бедовали.
— Это, значит, ты его от смерти спас?
Молчит солдатик.
«Я-то спас, — думает, — а он вот меня погубил».
— А скажи-ка, солдат, — опять спрашивает царь, — правду ли говорят, что Петруша этот со мной лицом схож?
Солдат глядит и сам себе не верит, ну, одно лицо! Стоит пред ним вчерашний его друг Апексеич.
— Малость смахивает, — отвечает солдат.
Тут царь вынул из кармана золотую монетку, что у разбойников взял, повертел её, с руки на руку перекинул и будто подмигнул солдату.
— Так вот, — говорит, — мне-то хорошо известно, что ты Петрушу от смерти спас. Зато и он тебя нынче спас. По уставу-то знаешь, что полагается за то, что убёг? Ну, да что там говорить! Иди в свой полк и служи, как служил, верой и правдой. Заступишь на место полковника, а полковник пускай на твоём месте послужит, разучится небось воровать.
Подал ему царь своеручное письмо, и зашагал солдат к себе в полк. А друга своего Апексеича не встречал больше никогда. Уж кого только он ни спрашивал — никто про такого знать не знал.
_________________________
Тын — забор, частокол.
Ясли — кормушка для скота.
Силок — петля для ловли птиц и мелких животных.
Тесак — рубящее и колющее оружие с широким и коротким клинком на крестообразной рукояти.
Казна — имущество, деньги.
Большак — большая (основная) дорога, в отличие от просёлочной.
Застава — в старой России место въезда в город, пункт контроля привозимых товаров, грузов и приезжающих.
Привратник — сторож у входа, у ворот.
Петух и жерновки
Жил да был себе старик со старухою, бедные-бедные! Хлеба-то у них не было; вот они поехали в лес, набрали желудей, привезли домой и начали есть. Долго ли, коротко ли они ели, только старуха уронила один желудь в подполье. Пустил желудь росток и в небольшое время дорос до полу. Старуха заприметила и говорит: «Старик! Надобно пол-то прорубить; пускай дуб растет выше; как вырастет, не станем в лес за желудями ездить, станем в избе рвать». Старик прорубил пол; деревцо росло, росло и выросло до потолка. Старик разобрал и потолок, а после и крышу снял; дерево все растет да растет и доросло до самого неба. Не стало у старика со старухой желудей, взял он мешок и полез на дуб.
Лез-лез и взобрался на небо. Ходил, ходил по небу, увидал: сидит кочеток золотой гребенек, масляна головка, и стоят жерновцы. Вот старик-от долго не думал, захватил с собою и кочетка и жерновцы и спустился в избу. Спустился и говорит: «Как нам, старуха, быть, что нам есть?» — «Постой, — молвила старуха, — я попробую жерновцы». Взяла жерновцы и стала молоть; ан блин да пирог, блин да пирог! Что ни повернет — все блин да пирог!.. И накормила старика.
Ехал мимо какой-то барин и заехал к старику со старушкой в хату. «Нет ли, — спрашивает, — чего-нибудь поесть?» Старуха говорит: «Чего тебе, родимый, дать поесть, разве блинков?» Взяла жерновцы и намолола: нападали блинки да пирожки. Приезжий поел и говорит: «Продай мне, бабушка, твои жерновцы». — «Нет, — говорит старушка, — продать нельзя». Он взял да и украл у ней жерновцы. Как увёдали старик со старушкою, что украдены жерновцы, стали горе горевать. «Постой, — говорит кочеток золотой гребенек, — я полечу, догоню!» Прилетел он к боярским хоромам, сел на ворота и кричит: «Кукуреку! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые!» Как услыхал барин, сейчас приказывает: «Эй, малый! Возьми, брось его в воду». Поймали кочетка, бросили в колодезь; он и стал приговаривать: «Носик, носик, пей воду! Ротик, ротик, пей воду!» — и выпил всю воду. Выпил всю воду и полетел к боярским хоромам; уселся на балкон и опять кричит: «Кукуреку! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые!» Барин велел повару бросить его в горячую печь. Поймали кочетка, бросили в горячую печь — прямо в огонь; он и стал приговаривать: «Носик, носик, лей воду! Ротик, ротик, лей воду!» — и залил весь жар в печи. Вспорхнул, влетел в боярскую горницу и опять кричит: «Кукуреку! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые!» Гости услыхали это и побегли из дому, а хозяин побег догонять их; кочеток золотой гребенек схватил жерновцы и улетел с ними к старику и старухе.
______________________________
Жерновок, жёрнов — ручная мельница.
Сказка о молодце-удальде, молодильных яблоках и живой воде
Жил да был царь; у царя было три сына: Федор, Егор да Иван; Иван был не совсем умен. Посылает царь старшего сына по живую воду, по сладкие моложавые яблоки; он поехал и доезжает до росстанья. Тут столб стоит, на столбе роспись: вправо идти — попить да поесть, влево идти — головушку погубить; он поехал вправо и приезжает к дому; заходит в избу, а тут девица говорит ему: «Федор-царевич! Ложись со мной спать». Он лег; она взяла да и спихнула его неведомо куда. Царь, не дождавшись его долго, другого сына посылает. Этот поехал и до того же места приезжает; входит в избу. Девица и этого так же уходила. Царь посылает третьего сына: «Поезжай ты!»
Младший сын поехал, доезжает до того же росстанья и говорит: «Для отца поеду голову губить!» — и поехал влево; доезжает до избушки, входит туда, а в избушке ягишна — сидит за пряслицей, прядет шелкову кудельку на золотое веретенце и говорит: «Куда, русская коска Иван-царевич, поехал?» Он отвечает: «Напой-накорми, тожно все расспроси». Она напоила-накормила и спрашивает; он говорит: «Я поехал по живую воду, по сладкие моложавые яблоки — туда, где живет Белая Лебедь Захарьевна». Ягишна говорит: «Едва ли достанешь! Разве я помогу», — и дает ему своего коня. Он сел и поехал; доезжает до другой сестры ягишны. Взошел в избу, она ему говорит: «Фу-фу, русской коски слыхом было не слыхать, видом не видать, а ныне сама на двор пришла; куда, Иван-царевич, поехал?» Он отвечает: «Прежде напой-накорми, тожно расспроси». Она напоила-накормила его; он и говорит: «Я поехал добывать живую воду, сладкие моложавые яблоки — туда, где живет Белая Лебедь Захарьевна». — «Едва ли достанешь!» — сказала баба и дала ему своего коня.
Царевич поехал до третьей ягишны; входит в избу, та говорит: «Фу-фу, русской коски слыхом было не слыхать, видом не видать, ныне русская коска сама на двор пришла: куда, Иван-царевич, поехал?» — «Прежде на- пой-накорми, тожно расспроси». Она напо- ила-накормила его; он и говорит: «Я поехал по живую воду, по сладкие моложавые яблоки». — «Трудно, царевич! Едва ли достанешь». Потом дает ему своего коня, семисотную палицу и наказывает: «Когда станешь подъезжать к городу, то ударь коня палицей, чтобы он перескочил за симу (крепостную стену)». Так он и сделал: перескочил за симу, поставил своего коня к столбу и идет в палаты Белой Лебеди Захарьевны. Слуги его не пускают; а он сквозь пробивается: «Я, — говорит, — Белой Лебеди записку несу». Добился до покоев Белой Лебеди Захарьевны; в то время она крепко спала, на пуховой на постели разметалася, а живая вода стояла у ней под зголовьем. Он взял воды, поцеловал девицу <...>, потом, набравши моложавых яблоков, поехал назад. Конь его скочил чрез симу и задел за край. Вдруг зазвенели все колокольчики, все прозвончики, весь город пробудился. Белая Лебедь Захарьевна забегалась — ту няньку бьет, другую колотит, кричит: «Вставайте! Кто-то в доме был, воды испил, колодезь не закрыл».
Между тем царевич пригнал к первой ягишне, переменил лошадь; а Лебедь Захарьевна за ним гонится, приехала к той ягишне, у которой царевич только что коня сменил, и спрашивает: «Куда ты ездила? У тебя лошадь потна». Та отвечает: «Ездила в поле скота выгонять». Иван-царевич переменил у второй ягишны коня; а Лебедь Захарьевна вслед за ним приезжает и говорит: «Куда, ягишна, ездила? У тебя лошадь потна». — «Я ездила в поле скота выгонять, оттого у меня лошадь спотела». Иван-царевич доехал до последней ягишны, переменил лошадь; а Лебедь Захарьевна все гонится, приезжает после него, спрашивает ягишну: «Что у тебя лошадь потна?» Та отвечает: «В поле ездила скота выгонять».
Отселе она домой воротилась; а Иван-царевич поехал к братьям. Приходит к дому, где они были; девица выскочила на крыльцо, говорит: «Добро пожаловать!» Потом зовет его спать с собою. Царевич говорит: «Напой-на- корми, тожно спать клади». Она напоила-на- кормила и опять говорит: «Ложись со мной!» Отвечает царевич: «Наперед ты ложись!» Она легла наперед, он ее и спихнул; девица полетела» неведомо куда. Иван-царевич думает: «Ну-ка вскрою эту западню; не там ли мои братья?» Вскрыл — они тут и сидят; говорит им: «Выходите, братья! Что вы тут делаете? Не стыдно ли вам?» Собрались и поехали все вместе домой к отцу. Вот дорогою старшие братья вздумали убить младшего; Иван-царевич узнал их думу и говорит: «Не бейте меня; я вам все отдам!» Они на то не согласилися, убили его и косточки разбросали по чистому полю. Конь Ивана-царевича собрал его косточки в одно место, вспрыснул живою водой; у него коска с коской, суставчик с суставчиком срослися; царевич ожил и говорит: «Долго я спал, да скоро встал!» Приходит к своему отцу в чежелкё; отец, увидавши, говорит ему: «Ты куда ходил? Поди, нужные места очищать».
Между тем выезжает Белая Лебедь Захарьевна на заповедные луга царские и посылает к царю письмо, чтобы он выдал ей виноватого. Царь посылает старшего сына. Детки Белой Лебеди, завидя его, кричат: «Вон наш батюшка идет! Чем мы будем его потчевать?» А мать говорит: «Нет, это не отец, а дядюшка ваш; потчуйте его тем, что у вас в руках». А у них было по дубинке; они так ему бока навохрили (наколотили), что едва дошел до дому. Потом царь посылает второго сына; этот идет, детки обрадовались и кричат: «Вон наш батюшка идет!» А мать говорит: «Нет, это ваш дядюшка». — «Чем же мы его будем потчевать?» — «А что у вас в руках, тем и потчуйте!» Они так же ему бока навохрили, как и старшему брату. Тожно посылает Белая Лебедь Захарьевна к царю сказать, чтобы выслал виноватого. Царь, наконец, посылает младшего сына; он бредет — на нем лаптишки худые, чежелко худое.
Дети кричат: «Вон нищий какой-то идет!» А мать говорит: «Нет, это ваш батюшка». — «Чем мы будем его потчевать?» — «А чем бог послал». Когда Иван-царевич пришел, она надела на него хорошую лопоть (одежду), и поехали они к царю. По приезде Иван-царевич рассказал отцу свое похождение; как он из ловушки братьев добыл и как они убили его. Отец рассердился, взял их разжаловал и приставил к низким должностям, а младшего сына взял к себе в наследники.
Хитрая наука
Жили себе дед да баба, был у них сын. Старик-то был бедный; хотелось ему отдать сына в науку, чтоб смолоду был родителям своим на утеху, под старость на перемену, а по смерти на помин души, да что станешь делать, коли достатку нет! Водил он его, водил по городам — авось возьмёт кто в ученье; нет, никто не взялся учить без денег.
Воротился старик домой, поплакал-поплакал с бабою, потужил-погоревал о своей бедности и опять повёл сына в город. Только пришли они в город, попадается им навстречу человек и спрашивает деда:
— Что, старичок, пригорюнился?
— Как мне не пригорюниться! — сказал дед. — Вот водил, водил сына, никто не берёт без денег в науку, а денег нетути!
— Ну так отдай его мне, — говорит встречный, — я его в три года выучу всем хитростям. А через три года, в этот самый день, в этот самый час, приходи за сыном; да смотри: коли не просрочишь — придёшь вовремя да узнаешь своего сына — возьмёшь его назад; а коли нет, так оставаться ему у меня.
Дед так обрадовался и не спросил: кто такой встречный, где живёт и чему учить станет малого? Отдал ему сына и пошёл домой. Пришёл домой в радости, рассказал обо всём бабе; а встречный-то был колдун.
Вот прошли три года, а старик совсем позабыл, в какой день отдал сына в науку, и не знает, как ему быть. А сын за день до срока прилетел к нему малою птичкою, хлопнулся о завалинку и вошёл в избу добрым молодцем, поклонился отцу и говорит: завтра-де сравняется как раз три года, надо за ним приходить; и рассказал, куда за ним приходить и как его узнавать.
— У хозяина моего не я один в науке; есть, — говорит, — ещё одиннадцать работников, навсегда при нём остались — оттого, что родители не смогли их признать; и только ты меня не признаешь, так и я останусь при нём двенадцатым. Завтра, как придёшь ты за мною, хозяин всех нас двенадцать выпустит белыми голубями — перо в перо, хвост в хвост и голова в голову ровны. Вот ты и смотри: все высоко станут летать, а я нет-нет да возьму повыше всех. Хозяин спросит: узнал ли своего сына? Ты и покажь на того голубя, что повыше всех.
После выведет он к тебе двенадцать жеребцов — все одной масти, гривы на одну сторону и собой ровны; как станешь проходить мимо тех жеребцов, хорошенько примечай: я нет-нет да правой ногою и топну. Хозяин опять спросит: узнал своего сына? Ты смело показывай на меня.
После того выведет к тебе двенадцать добрых молодцев — рост в рост, волос в волос, голос в голос, все на одно лицо и одежей ровны. Как станешь проходить мимо тех молодцев, примечай-ка: на правую щёку ко мне нет-нет да и сядет малая мушка. Хозяин опять-таки спросит: узнал ли своего сына? Ты и покажь на меня.
Рассказал всё это, распростился с отцом и пошёл из дому, хлопнулся о завалинку, сделался птичкою и улетел к хозяину.
Поутру дед встал, собрался и пошёл за сыном. Приходит к колдуну.
— Ну, старик, — говорит колдун, — выучил твоего сына всем хитростям. Только, если не признаешь его, оставаться ему при мне на веки вечные.
После того выпустил он двенадцать белых голубей — перо в перо, хвост в хвост, голова в голову ровны, и говорит:
— Узнавай, старик, своего сына!
Как узнавать-то, ишь все ровны! Смотрел, смотрел, да как поднялся один голубь повыше всех, указал на того голубя:
— Кажись, это мой!
— Узнал, узнал, дедушка! — сказывает колдун.
В другой раз выпустил он двенадцать жеребцов — все, как один, и гривы на одну сторону.
Стал дед ходить вокруг жеребцов да приглядываться, а хозяин спрашивает:
— Ну что, дедушка! Узнал своего сына?
— Нет ещё, погоди маленько.
Да как увидал, что один жеребец топнул правою ногою, сейчас показал на него:
— Кажись, это мой!
— Узнал, узнал, дедушка!
В третий раз вышли двенадцать добрых молодцев — рост в рост, волос в волос, голос в голос, все на одно лицо, словно одна мать родила.
Дед раз прошёл мимо молодцев — ничего не заприметил, в другой прошёл — тож ничего, а как проходил в третий раз — увидал у одного молодца на правой щеке муху и говорит:
— Кажись, это мой!
— Узнал, узнал, дедушка!
Вот делать нечего, отдал колдун старику сына, и пошли они себе домой.
Шли, шли и видят: едет по дороге какой-то барин.
— Батюшка, — говорит сын, — я сейчас сделаюсь собачкою; барин станет покупать меня, ты меня-то продай, а ошейника не продавай; не то я к тебе назад не ворочусь!
Сказал так-то да в ту ж минуту ударился оземь и оборотился собачкою.
Барин увидал, что старик ведёт собачку, зачал её торговать: не так ему собачка показалася, как ошейник хорош. Барин даёт за неё сто рублёв, а дед просит триста; торговались, торговались, и купил барин собачку за двести Рублёв.
Только стал было дед снимать ошейник — куда! — барин и слышать про то не хочет, упирается.
— Я ошейника не продавал, — говорит дед, — я продал одну собачку. А барин:
— Нет, врёшь! Кто купил собачку, тот купил и ошейник.
Дед подумал-подумал (ведь и впрямь без ошейника нельзя купить собаку!) и отдал её с ошейником.
Барин взял и посадил собачку к себе, а дед забрал деньги и пошёл домой.
Вот барин едет себе да едет, вдруг — откуда ни возьмись — бежит навстречу заяц.
— Что, — думает барин, — али выпустить собачку за зайцем да посмотреть её прыти?
Только выпустил, смотрит: заяц бежит в одну сторону, собака в другую — и убежала в лес.
Ждал, ждал её барин, не дождался и поехал ни при чём.
А собачка оборотилась добрым молодцем.
Дед идёт дорогою, идёт широкою и думает: как домой глаза-то показать, как старухе сказать, куда сына девал? А сын уж нагнал его.
— Эх, батюшка! — говорит. — Зачем с ошейником продавал? Ну, не повстречай мы зайца, я б не воротился, так бы и пропал ни за что!
Воротились они домой и живут себе помаленьку. Много ли, мало ли прошло времени, в одно воскресенье говорит сын отцу:
— Батюшка, я обернусь птичкою, понеси меня на базар и продай; только клетки не продавай, не то домой не ворочусь.
Ударился оземь, сделался птичкою, старик посадил её в клетку и понёс продавать.
Обступили старика люди, наперебой начали торговать птичку: так она всем показалася!
Пришел и колдун, тотчас признал деда и догадался, что у него за птица в клетке сидит. Тот даёт дорого, другой даёт дорого, а он дороже всех; продал ему старик птичку, а клетки не отдаёт; колдун туда-сюда, бился с ним, бился, ничего не берёт!
Взял одну птичку, завернул в платок и понес домой.
— Ну, дочка, — говорит дома, — я купил нашего шельмеца!
— Где же он?
Колдун распахнул платок, а птички давно нет — улетела, сердешная!
Настал опять воскресный день. Говорит сын отцу:
— Батюшка! Я обернусь нынче лошадью; смотри же, лошадь продавай, а уздечки не моги продавать; не то домой не ворочусь.
Хлопнулся о сырую землю и сделался лошадью; повёл её дед на базар продавать.
Обступили старика торговые люди, всё барышники: тот дает дорого, другой дает дорого, а колдун дороже всех.
Дед продал ему сына, а уздечки не отдаёт.
— Да как же я поведу лошадь-то? — спрашивает колдун. — Дай хоть до двора довести, а там, пожалуй, бери свою узду: мне она не в корысть!
Тут все барышники на деда накинулись: так- де не водится! Продал лошадь — продал и узду. Что с ними поделаешь? Отдал дед уздечку.
Колдун привел коня на свой двор, поставил в конюшню, накрепко привязал к кольцу и высоко притянул ему голову: стоит конь на одних задних ногах, передние до земи не хватают.
— Ну, дочка, — сказывает опять колдун, — вот когда купил, так купил нашего шельмеца.
— Где же он?
— На конюшне стоит.
Дочь побежала смотреть; жалко ей стало добра молодца, захотела подлинней отпустить повод, стала распутывать да развязывать, а конь тем временем вырвался и пошёл вёрсты отсчитывать.
Бросилась дочь к отцу.
— Батюшка, — говорит, — прости! Грех меня попутал, конь убежал!
Колдун хлопнулся о сырую землю, сделался серым волком и пустился в погоню: вот близко, вот нагонит!
Конь прибежал к реке, ударился оземь, оборотился ершом и бултых в воду, а волк за ним щукою.
Ёрш бежал, бежал водою, добрался к плотам, где красные девицы бельё моют, перекинулся золотым кольцом и подкатился купеческой дочери под ноги.
Купеческая дочь подхватила колечко и спрятала. А колдун сделался по-прежнему человеком.
— Отдай, — пристаёт к ней, — моё золотое кольцо.
— Бери! — говорит девица и бросила кольцо наземь.
Как ударилось оно, в ту ж минуту рассыпалось мелкими зёрнами. Колдун обернулся петухом и бросился клевать; пока клевал — одно зерно обернулось ястребом, и плохо пришлось петуху: задрал его ястреб!
Тем сказке конец, а мне водочки корец.
Рекомендуем посмотреть:
Нет комментариев. Ваш будет первым!