Яковлев «Учитель истории»
Юрий Яковлев «Учитель истории»
Да здравствует Дубровник – древний город, стоящий лицом к морю, спиной к горам! Да здравствуют его непрошибаемые крепостные стены светлого камня, каменные мостовые и полы в домах — тоже каменные! Фонари на цепях, кованые запоры, ржавые петли и античный фонтан для питья, похожий на железную карусель. И оцинкованные флюгерки, сидящие на трубах, как голуби. И просто голуби-сизари, живущие в закоптелых бойницах. Да здравствуют якоря с потонувших кораблей, лениво развалившиеся на причале — лапастые, с чугунной серьгой в единственном ухе! И подъемный мост с противовесами — гирляндами шаров мал мала меньше. И пушка, подавившаяся в бою собственным ядром.
Мы — туристы. Всюду суем нос. За страдания сбитых, гудящих ног, за недосыпание, за голод после завтрака — булочка, джем, кофе — мы требуем вознаграждения. Мы заглядываем в окна: как живут дубровяне? Рассматриваем сохнущее белье: что они носят на теле? Ловим носами запахи дубровниковских кухонь: что они едят? И пьем соки из гида: а? что? почему? в каком году? при каком короле? из чего? для чего? зачем?
Наш гид с непривычки — он военный, недавно вышедший в отставку, — обалдевает от вопросов. Он ищет спасения и ведет нас по улочке, под углом 45 градусов, в гору. Его хитрость заключается в том, что от одышки трудно задавать вопросы. Но он не учитывает, что отвечать еще труднее. Идем по узкой галерее, сворачиваем влево. Попадаем в тупик. С трудом выбираемся из него. И нам в глаза ударяет оглушающая голубизна — окно в море. Квадраты лазури вправлены в ржавую решетку. Мы сразу забываем «зачем?» и «для чего?», «когда?» и «кто?». Мы дышим чистой голубизной и чувствуем, как она разливается по жилам. Мы молодеем, легчаем. И камень вокруг нас легчает. Вырастает дубрава — по-хорватски «дуброва», — листья у дубов голубые, а шум их — морской.
— Трах-тах-тах! Бух! Бух!
Я оглядываюсь. В узкой улочке — стайка ребят. В руках деревянные ружья. Один мальчик в очках, с толстой книжкой под мышкой.
— Бах! Бах! Бах!
Воинственная стайка приближается. Спрашиваю:
— Кто такие?
Отвечают:
— Партизаны!
Слово «партизаны» звучит по-хорватски так же, как по-русски. Киваю на мальчика с книгой:
— А он?
Отвечают:
— Учитель истории.
Мальчишки вопросительно смотрят на меня: что я спрошу еще? Я не знаю, что спросить, и медленно говорю:
— Мы из Москвы. И среди нас тоже есть учитель истории.
Я пытаюсь подозвать нашего учителя, но он не отзывается. Затерялся в лабиринте древнего Дубровника. И «партизаны» тоже исчезают. Улочка пустеет.
Наш учитель истории, Иосиф Ионович, как галерный раб, прикован к кинокамере. Кинокамера мучает своего раба: заставляет его, прихрамывающего, взбираться на скалы, подсовываться под водопады, бегать, прыгать, приседать. При этом в его глазах загорается несерьезный огонек мальчишеского азарта, который не могут скрыть даже растущие кустами брови.
Я на минутку представил себе наших ребят, играющих в Иосифа Ионовича. И рассмеялся. Один. В пустой улочке.
Наш гид Рада мучительно искал средство отдохнуть от туристов и надумал привести нас в большой аквариум, разместившийся в подвале морского музея. Мы увлеклись рыбами и сразу забыли о «партизанах». Я никогда не видел плавающего ската, а он похож на подводную птицу, помахивающую большими эластичными крыльями. Он моргал поразительными глазами — не рыбьими и не птичьими, скорее человеческими. В них застыла какая-то таинственная мысль.
В глубоком бассейне, на дне, лежала черепаха. Огромный осенний лист: голова — черенок, рисунок на панцире — прожилки. С какого дерева занесло сюда этот лист? Почему от одинокой черепахи веет печалью? Панцирь спасает ее от солнца, от зубов хищников, от ударов, но не может спасти от одиночества...
И тут я почувствовал взгляд, сверлящий меня в спину, и оглянулся. У стены стояли «партизаны». Их, видимо, не интересовали ни скаты, ни другие рыбы. Они смотрели на нас. Молча. Не решаясь заговорить. Не «открывая огня». Что-то притягивало к нам дубровниковских ребят.
Потом они появились в храме, куда не попадал мистраль — теплый ветер с моря, и поэтому было прохладно.
Последний раз мы их видели на подъемном мосту. Я помахал им рукой. Они приветственно подняли над головой оружие. А мальчик в очках поднял книгу.
Гостиница, в которой мы остановились, называлась «Лапот». Мы тут же переименовали ее в «Лапоть». Лапоть на берегу Адриатического моря! В нескольких шагах от «Лаптя», за углом, был обнаружен маленький винный погребок. Три ступеньки вниз — и соленый дух моря сразу перебивался другим духом, таинственным и терпким, исходящим от потемневших дубовых бочек. Здесь хозяйничал бронзоволикий пожилой человек, который наливал вино с бескорыстным радушием и получал с нас деньги с заметным смущением, как бы извиняясь.
Вино было легким и прохладным. Оно не пробуждало безудержного веселья, а настраивало на элегический лад и служило нам и хозяину погребка переводчиком. Он оказался бывшим партизаном. Участвовал в битве на Неретве. И звали его совсем по-русски — Данила. Данила поддерживал беседу, а сам не забывал о своих обязанностях: подходил то к одной бочке, то к другой. У содержимого каждой бочки был свой вкус, свой цвет, свой запах. Улучив момент, я спросил Данилу о таинственных «партизанах» старого Дубровника.
— Ах, эти полетарцы! — воскликнул он. («Полетарцы» — в переводе с хорватского «птенцы».) — Эти полетарцы всегда играют в партизан. В кого же им еще играть?
— Но один из них, — заметил я, — был учителем истории.
— И в Учителя истории тоже играют, — сказал Данила. И вдруг веселье в его глазах стало угасать. Глаза похолодели. — Вы слышали про Крагуевац? Там за одну ночь фашисты расстреляли семь тысяч мирных жителей. Половина расстрелянных были школьники. Там теперь стоит памятник. Большая римская пятерка из бетона. Дети прозвали эту пятерку памятником пятому классу... Так вот, там был Учитель истории.
Разговоры моих спутников как-то сами по себе пошли на убыль. Все стали прислушиваться к рассказу Данилы. Все придвинулись к стойке, за которой он стоял, как за кафедрой. Кто-то отпил из стакана, и глоток прозвучал как выстрел.
— Так вот. Учитель истории возвращался под вечер в Крагуевац. И немецкое охранение задержало его. То ли немцы пожалели его, то ли не хотели с ним возиться. Но ему сказали: «Уноси ноги. Там тебе будет нехорошо!» — «Там мои ученики!» — возразил Учитель. «Их скоро не будет. Ни одного! Уходи!» Упрямый Учитель продолжал стоять на своем: «Я учил их. Я должен быть с ними!» Он так надоел немцам, что они решили: черт с ним, если ему хочется умереть, пусть идет!
Он боялся опоздать и всю дорогу бежал, и когда попал в Крагуевац, то еле держался на ногах. А там уже сгоняли людей в колонну. И кричали: «Шнелль, шнелль!» И слышался плач детей. Он был учителем в пятом классе. Он отыскал свой класс. Собрал всех своих учеников. И они построились парами, как строились, когда шли на урок. И к этому пятому классу пристроилось еще много детей, потому что, когда рядом учитель, не так страшно.
«Дети, — сказал Учитель, — я учил вас истории. Я рассказывал вам, как умирали за Родину настоящие люди. Теперь пришел наш черед. Не плачьте! Поднимите голову выше! Идемте! Начинается ваш последний урок истории.
И пятый класс пошел за своим Учителем.
Вино стало горьким. Мне захотелось немедленно отправиться в город-крепость, где сей час тускло горели фонари, висящие на цепях, и ставни были закрыты. Мне хотелось отыскать знакомый «партизанский отряд» и поговорить с «учителем истории». Он был необходим отряду, как подрывник, автоматчик, гранатометчик. Без него война не война. Но, вероятно, в этот час маленький «учитель истории» спал вместе с остальными «бойцами», отправленными мамами в постель.
А утром мы двинулись дальше. В Сплит.
Автобус мчался вперед по изрезанному скалистому берегу Адриатического моря, огибая бухты, фьорды, лиманы. И слева, со стороны моря, стекла автобуса были устойчиво-голубыми.
В пути ко мне подошел Иосиф Ионович и спросил, не запомнил ли я имя Учителя истории из Крагуевац. Но партизан Данила вообще не называл его имени.
— Жаль, — сказал наш учитель, — ведь его судьба очень схожа с судьбой Януша Корчака. Надо бы узнать его имя.
Но до конца путешествия так и не удалось узнать имя Учителя пятого класса. Все называли его просто Учитель истории.
Вперед, туристы! Ни минуты отдыха! Неужели вы завалитесь спать, не посмотрев дворца римского императора Диоклетиана! Говорят, сохранились сфинксы (по-хорватски — «сфинги») Рамсеса Третьего. Мы бросаем чемоданы.
И вдруг!
— Трах! Трах! Тах! Бабах!
Стайка мальчишек с деревянными ружьями. Добрдень! Здравствуйте! Неужели наши дубровниковские знакомые примчались за нами, проделав путь в четыреста километров? И лица такие же. И потертые шорты. И ружья. Но главное — среди них неизменный «учитель истории»: в очках, с толстой книгой под мышкой.
И все повторилось:
— Кто такие?
— Партизаны!
— А он?
— Учитель истории.
— А мы из Москвы. И среди нас тоже есть учитель истории...
И опять кинокамера увела своего раба по узким улочкам. И опять в нужный момент.
Отыскать дворец Диоклетиана оказалось не так-то просто, хотя, по описанию, он стоял на берегу моря. Остов разрушенного дворца оброс множеством домов, домишек, закутков — множеством семейных очагов. А внутренний двор заняло кафе.
Здесь-то под вечер мы и стали гостями местного фотографа. Сперва он просто подсел к нам и долго прислушивался к нашему разговору. Потом ушел и появился с несколькими бутылками вина. Он почти не говорил, только подливал нам вино и пожимал руки. На глазу у него была черная повязка.
И вдруг его прорвало. Он заговорил:
— Я — фотограф. Моя фамилия — Лукич. Я снимаю на открытки и делаю семейные портреты. Для моей работы хватает одного глаза. Но с одним глазом можно не только фотографировать... У фотографа много общего со снайпером... Пейте, пожалуйста. Это долматское вино. Довольно неплохое... Я брал фашиста на мушку и шептал ему, как ребенку: «Сейчас выстрелит птичка...» И птичка вылетала и в своем клюве уносила еще одну душу фашиста... Понравилось вам вино? Отправлять людей на тот свет не такое уж приятное занятие... Вам не нравится мое вино? Нет, нет, раз вы не пьете, я принесу вам бутылочку такого...
Он подмигнул единственным глазом и затрусил к своему ателье.
Я оглянулся. За моей спиной стояли «партизаны». «Учитель истории» забрался на спину древнему сфингу. Я сразу узнал его по очкам и толстой книге.
Они исчезли на улочке под названием «подожди, я первый». На этой улочке не могли разойтись два человека.
Утром мы лежали на камнях, грелись после купания. Кожа была соленой. Перед нами, на уровне глаз, полыхала живая голубизна, словно на дне моря лежало лазурное небо, без единого облачка.
И снова появились «партизаны». На этот раз они не стали прятаться, а двинулись прямо на нас, бесцеремонно перешагивая через наши ноги, внимательно оглядывая каждого из нас. Они остановились перед Иосифом Ионовичем.
— Он?
— Он.
— Лепо!
Я поднялся и стал наблюдать за ребятами. И за Иосифом Ионовичем, который сидел и улыбался ребятам. Как они нашли среди нас учителя истории? Я терялся в догадках, пока не заметил на ногах у Иосифа Ионовича старых шрамов, привезенных с войны. Они узнали его по шрамам. Они рассудили точно, что если среди нас есть учитель истории, так это тот, у кого шрамы...
Высокий черноволосый мальчик — наверно, он был у них командиром — указал на глубокий шрам и спросил:
— Это?
Иосиф Ионович сперва не понял, чего хотят от него ребята. Потом смекнул, смутился, и его глаза совсем пропали в бровях-кустах.
— Это... Я был командиром взвода. Под Волоколамском. Мы брали деревню. Я побежал первым, а немцы дали очередь с фланга... Смешно получилось. Я бегу, а очередь с фланга... Три пули... Думал, не сохраню ногу.
— Это? — Мальчик-командир указал на другую отметину.
— Мина... Под Псковом был сильный минометный огонь... Каждому досталось. Но это ничего — быстро зажило.
— Это?
— Сущая ерунда! — Иосиф Ионович махнул рукой. — Пуля только задела. Санинструктор помазал йодом, и все.
Ребята переминались с ноги на ногу. «Командир» спросил:
— Болит?
Наш учитель ответил не сразу: не знал — отделаться шуткой или сказать как есть. Его глаза выглянули из кустов. Он сказал:
— Болит сердце... А это не болит... Ломит перед дождем...
Ребята молча стояли перед ним. Они не удивлялись. Все было так, как должно быть. Учитель должен первым делать то, чему он учит своих учеников. Должен бежать вперед, даже если с фланга бьет пулемет и свистят осколки мин...
Мальчик в очках и с книгой долго рассматривал Иосифа Ионовича и незаметно двумя пальцами лохматил свои жиденькие белесые брови. Глаза маленького «учителя истории» горели, грудь поднималась и опускалась. И весь он был напряжен, словно готовился к прыжку или к отчаянному поступку, который ему предстояло совершить. Его очки были сделаны из проволоки. Под мышкой он держал старую телефонную книгу.
Рекомендуем посмотреть:
| нина шумова # 25 ноября 2020 в 12:59 0 |
|
клаааааааааааааааасс |