Рассказы об обороне Ленинграда
Рассказы о защитниках Ленинграда, о Ленинградцах и о подвиге Ленинграда
Осенью 1941 года напряжённое положение сложилось под Ленинградом. В августе 1941-го немецкая группа армий «Север» перешла в наступление на город на Неве. В этот критический момент командование Ленинградским фронтом было возложено на Георгия Константиновича Жукова. Враг был остановлен, и взятие Ленинграда удалось предотвратить, но фашисты блокировали его с юга, союзные им финские войска — с севера. Город оказался в кольце. Его героическую оборону осуществляли войска Ленинградского фронта, Балтийский флот и рядовые ленинградцы.
Вражеское командование сочло, что штурм Ленинграда не нужен: горожанам грозила голодная смерть. 250 граммов хлеба — такова была дневная норма рабочего, остальные получали всего 125! В тесто для хлеба добавляли жмых, целлюлозу, пыль и труху из пустых мешков, а формы для выпечки за неимением пищевого масла смазывали техническим соляровым. И всё равно этот голодный паёк был спасением. Блокада длилась 900 дней и ночей. Но город не сдался, хотя от голода умер почти миллион человек. С сентября 1941-го по март 1943 года с тыловыми района
Попытки советских войск разомкнуть блокадное кольцо успеха не имели. Лишь в январе 1943-го на узком участке вдоль южного берега Ладоги блокада была прорвана войсками Ленинградского и Волховского фронтов. Но окончательно она была ликвидирована только в конце января 1944 года, когда объединённые силы сразу трёх фронтов (Ленинградского, Волховского и 2-го Прибалтийского) перешли в наступление и отбросили фашистов от Ленинграда. Напрасно враг надеялся, что объявленная им неприступной мощная полоса укреплений «Северный вал» окажется непреодолимой, — она была взломана, а немцы отброшены на 600—1000 километров от города.
На главной улице Санкт-Петербурга, Невском проспекте, на стене одного из домов и сегодня можно увидеть предупреждение времён блокады: «Граждане! При артобстреле эта сторона наиболее опасна».
За героизм и мужество, проявленные в битве за Ленинград, свыше 250 тысяч человек были награждены орденами и медалями, 266 самых отважных и бесстрашных — удостоены Звезды Героя.
В. Воскобойников «Первые дни войны»
22 июня 1941 года в воскресный солнечный день ленинградцы услышали по радио, что на страну напал сильный и коварный враг — гитлеровская Германия. И с этого мгновения жизнь многих людей переменилась. Прежние дни стали казаться светлыми, беззаботными. Их называли «до войны». Новые дни обещали трудности и горе. Уже в первую ночь радио на улицах тревожно предупреждало горожан: «Внимание! Внимание! Говорит штаб местной противовоздушной обороны города. Воздушная тревога! Воздушная тревога!» Это значило, что к городу приближались вражеские бомбардировщики.
Северную столицу уже давно называли городом-музеем. Поэтому с первых дней войны жители стали думать, как спасти знаменитые ленинградские памятники от вражеских бомб и снарядов.
Были жаркие дни, когда люди обычно уезжали за город или отдыхали в Летнем саду. А теперь здесь рыли траншеи. Рядом с траншеями стояли высокие треноги с лебёдками. Всеми работами руководил скульптор-реставратор Георгий Александрович Симонсон. По его команде рабочие осторожно опускали в траншеи и засыпали землёй прославленные скульптуры Летнего сада. Во время блокадной зимы скульптор Симонсон умрёт от голода, а в руках его найдут листки с планом спрятанных скульптур.
Маскировкой Исаакиевского собора, Адмиралтейства, других высоких куполов и шпилей руководил архитектор С.Н. Давыдов. Он собрал людей самых разных профессий. Это были виолончелисты М.И. Шестаков и А.Н. Сафонов, пианистка О.А. Фирсова, архитекторы В.Н. Захаров и Ю.П. Спегальский, художник Т.Э. Визель. Они натягивали на блестящие золотом купола серую одежду из мешковины, а шпиль Петропавловского собора покрыли серой краской. Теперь вражеским лётчикам стало трудно ориентироваться в огромном городе.
Точно так же покрыли маскировочной сеткой Смольный, закопали в землю знаменитых коней Клодта, которые в мирное время стоят на Аничковом мосту. Но фронт приближался к городу быстро, и многие памятники не успели снять с пьедесталов и спрятать. Тогда решили обложить их мешками с песком и обнести толстыми досками.
Памятник Петру Великому сначала тоже хотели снять с пьедестала — «Гром-камня» — и осторожно опустить на дно Невы. Но тут случилась неожиданность. К архитекторам пришёл
старый архивариус и рассказал городское предание об этом памятнике.
Оказывается, когда в 1812 году войска Наполеона заняли Москву, царь боялся, что французский император поведёт теперь армию на Петербург. Поэтому он распорядился всё самое ценное увезти в Сибирь. И первым делом — памятник Петру. Но одному жителю Пётр Великий явился во сне и сказал такие слова: «Покуда я стою в граде сём, ни один враг не ступит на землю его!» Царь повелел оставить памятник на месте.
Когда архитекторы в 1941 году узнали об этом предании, они тоже решили не трогать его. Рабочие построили из досок особо прочный каркас и засыпали двойным количеством песка.
В. Воскобойников «Голод блокады»
В некоторых местах фронт подошёл к самому городу. Несколько раз фашисты пытались прорваться к цехам Кировского завода. А в цехах под артиллерийским обстрелом ремонтировали израненные танки. Выйдя с завода, они вступали сразу в бой.
В городе кончились продукты, наступила страшная голодная и морозная зима. По карточкам в те дни выдавали только сто двадцать пять граммов хлеба — небольшой кусок, испечённый из плохой муки вперемежку с опилками. Многие жители не перенесли той зимы. Они умирали прямо на улицах, не дойдя до дома, умирали в промёрзших домах, падали без сил у станков. Многие тысячи ленинградцев лежат на Пискарёвском кладбище в братских могилах. Но город продолжал держаться.
На другом берегу Ладожского озера, на Большой земле, лежали горы мешков с мукой, штабеля ящиков с мясными консервами. Сначала, пока ещё озеро не покрылось льдом, их попробовали нагрузить на баржи. Но шторм выбросил эти баржи на берег, словно спичечные коробки. Оставалось ждать крепкого льда.
Первыми по тонкому льду пустили санный обоз, который везли лошади. Но много ли увезёшь на санях? Через несколько дней пустили шесть машин. Они шли на расстоянии друг от друга, и у кабин были открыты двери, чтобы водитель, если машина провалится в воду, успел выпрыгнуть. Среди шестерых водителей был Максим Емельянович Твердохлеб. Его машина шла третьей. Одна из машин всё-таки провалилась, шофёра успели спасти, и он неожиданно заплакал. Все сначала подумали, что он плачет от холода. Но водитель плакал от обиды — он не мог привезти голодным жителям продукты! С этого дня усталые, измученные шофёры доставляли в Ленинград днём и ночью на грузовиках муку, мясные консервы. И дорогу через Ладожское озеро, по которой шли их машины, назвали Дорогой жизни.
Скоро люди уже знали имена героев этой дороги. И одним из них был шофёр Максим Емельянович Твердохлеб.
В. Воскобойников «Максим Емельянович Твердохлеб»
Однажды на Большой земле ему сказали: — Доверяем вам очень ответственный груз. Видите ящики с надписью «Детям героического Ленинграда»? Их надо перевезти как можно быстрей. Там мандарины с юга, и морозить их нельзя, иначе они превратятся в кашу. Нужно, чтобы на Новый год каждый блокадный ребёнок получил по мандарину.
Максим Емельянович старался вести машину через озеро на большой скорости. Дорога петляла. То справа, то слева клубился морозный пар над полыньями — следами от вражеских снарядов и бомб. Когда машина прошла больше половины пути, появился вражеский самолёт, который сразу снизился и стал обстреливать её из пулемёта.
В таких случаях по инструкции полагалось оставлять машину и прятаться в сугробе. И мука, и консервы могли помёрзнуть — с ними ничего плохого бы не случилось. За подбитой машиной потом приходил трактор, а опытных водителей не хватало.
Но Твердохлеб вёз мандарины, которые полагалось скорей доставить в город! Оружия у Максима Емельяновича не было — только руль и тормоза. И всё же он решил сражаться с врагом. Твердохлеб бросал машину то вправо, то влево. То резко останавливал, а потом мчался вперёд. Скоро от лобового стекла остались осколки, он сжимал окровавленными руками обломок руля и продолжал вести машину к городу. Наконец вражеский самолёт, истратив боеприпас, улетел прочь, шофёр же, остановив машину на берегу, не мог выйти из кабины, потому что потерял сознание. Друзья разжали ему руки и вынесли его из машины. Скоро героический водитель снова возил продукты для осаждённого города. А каждый ребёнок на Новый год получил в детском саду по мандарину. В некоторых фруктах были пулевые отверстия.
В. Воскобойников «Девятьсот дней мужества»
К середине зимы ленинградцам ненамного прибавили хлебную норму, но они продолжали гибнуть от бомбардировок и артиллерийских обстрелов, от голода и страшных морозов.
Как только наступила весна и стало пригревать солнце, все, кто мог, вышли на улицы, чтобы убрать свой город. Ведь в домах не работал водопровод, а во многих дворах лежали высокие грязные сугробы снега. Мусор сбрасывали в Неву, в каналы и речки. А потом жители принялись сажать грядки. Огороды развели во дворах, в уличных садиках и больших парках. Даже на Марсовом поле ленинградцы сажали овощи.
Вся страна помогала окружённому врагами городу. И когда началась новая зима, россияне знали: Ленинград выдержит! Фашистские снаряды продолжали рваться на улицах и площадях, вражеские самолёты по-прежнему прорывались к центру, а жители мечтали об одном — соединиться со страной.
К прорыву блокады войска Ленинградского фронта готовились долго и тайно. И наконец настал час штурма.
Нева была замёрзшая, засыпанная снегом. Враги поливали свой высокий берег водой из шлангов, и он превратился в скользкую ледяную стену. 11 января 1943 года ночью наши войска тихо подобрались к вражеским позициям. А потом, когда на врагов были сброшены бомбы, когда по ним ударили пушки, прозвучала команда «Вперёд!» Бойцы бежали через Неву в атаку под звуки старинного гимна. На берегу играл сводный оркестр —- целый музыкальный полк. Первыми были сапёры. Они ставили длинные лестницы, цепляли верёвки за ледяной вражеский берег. Следом двигалась волна наступающих, за ними другая, третья...
18 января 1943 года утром на окраине рабочего посёлка воины Ленинградского фронта, почерневшие от боёв, исхудавшие, обросшие, в ободранных ватниках, обняли точно таких же солдат Волховского фронта. И весь мир узнал, что блокада —~ прорвана! Пусть узкий, но всё же постоянный коридор теперь соединял Ленинград со всей страной.
Этот день остаётся святым в памяти жителей. Так же, как и другой день, 27 января 1944 года, когда враги были окончательно отброшены от города. И ленинградцы, которые на эти годы стали воинами, погнали их дальше, в сторону Берлина.
Девятьсот героических, страшных дней длилась блокада. И каждый день враги обрушивали на город множество бомб, снарядов, но город, основанный Петром Великим, выстоял. Фашистам так и не удалось победить его жителей. Эти мужественные ленинградцы — бабушки и дедушки сегодняшних петербуржцев.
Низкий поклон им всем и вечная наша благодарная память!
А. Митяев «Тимофей Беспраздничный»
Солдат Тимофей Потапов был артиллеристом. Если говорить точнее, подносчиком снарядов. Снаряды лежат поодаль от пушки, в ровике. Когда начинается стрельба, подносчик берёт снаряд, несёт его к пушке, там передаёт другому солдату — заряжающему и сам бежит за новым снарядом.
Батарея, в которой служил Тимофей Потапов, стояла на окраине Ленинграда. Фашисты со всех сторон окружили город. Каждый день стреляли по нему. А наши артиллеристы не давали фашистам стрелять. Только фашисты открывали огонь по городу, наши начинали бить по фашистским пушкам. Немецкие артиллеристы убегали в укрытия, и пушки их замолкали. Это написать просто: «Пушки замолкали». Чтобы разогнать фашистов по окопам, нужно было немало отваги и тяжёлой воинской работы.
Вечером 6 ноября, накануне праздника Октябрьской революции, на фронте установилась тишина. Враг не стрелял. Не стреляли и мы. Тимофей Потапов и его товарищи поспешили в свой блиндаж отдохнуть. У пушек остались только часовые.
Командир батареи, проверив часовых, спустился в блиндаж к артиллеристам и приказал всем спать.
— Завтра праздник, — сказал он, — самый большой наш праздник. Фашисты, конечно, постараются испортить этот день ленинградцам. Они и не стреляют сейчас потому, что заняты подвозом снарядов, да и пушек ещё подвезут. Но мы должны сделать так, чтобы враг не стрелял по городу. Каждому придётся работать за двоих. Поэтому все ложитесь спать. Копите силы к завтрашнему дню.
Солдаты легли на земляных нарах. Укрылись шинелями. Погасили коптилку. Но не спалось им. Вспомнилось, каким хорошим был этот праздник в мирное время. Один солдат, оказалось, умел играть на флейте. Он рассказал, как играл с оркестром праздничные марши. Другой был до войны электромонтёром, он устраивал в торжественные дни иллюминацию; это очень сложно — украсить город огнями...
Все солдаты по очереди рассказывали о демонстрациях, о праздничных обедах, гуляньях. Только молчал Тимофей Потапов.
— У тебя праздников, что ли, не было? — спросили его товарищи. — Или ты уснул уже?
— Нет, не уснул, — сказал Тимофей Потапов, — праздников у меня не было. Беспраздничный я.
— Тимофей Беспраздничный! — засмеялись солдаты. — Как же может быть такое?
— Может, — ответил Тимофей Потапов. — Я ведь пекарь. Когда вы на демонстрацию ходили, я для вас пёк булки. Вы думаете, на ваш стол в праздник булки с неба падали? Вот этими руками я и тесто месил, и противни в печь ставил.
В темноте не было видно рук пекаря. Но все и так знали, что руки у него сильные, а сам он большой и добрый.
— Испеки нам к празднику по бараночке на брата, — сказал кто-то, — есть ужасно хочется...
— Правду сказать, я свою пекарню каждый раз во сне вижу, — проговорил Тимофей Потапов. — И всё хочу я взять буханку хлеба, и беру её, и отламываю, а как донесу до рта, начинается какой-нибудь другой сон, без продовольствия...
Давайте-ка лучше спать. День завтра праздничный. Нам с утра на работу.
Так солдаты и уснули.
Чуть забрезжил рассвет, как артиллеристы были у пушек. Из-за домов появился аэростат. Он был похож на сонного кита, большой, зеленоватый. Аэростат немного покачался над крышами, потом, будто стряхнул с себя сон, быстро пошёл вверх. На нём поднимался наблюдатель — смотреть, откуда будут стрелять фашисты.
Уже совсем было светло. Но фашисты не стреляли.
— Ждут, — сказал комбат артиллеристам. — Ждут, когда ленинградцы из домов на улицы выйдут.
— Ну и мы подождём...
— Началось! — вдруг крикнул комбат, прижимаясь в своём окопчике к телефону.
И без предупреждения все поняли: началось. На немецкой стороне загрохали орудийные выстрелы. В вышине, над головами наших артиллеристов, понеслись к городу снаряды.
Тимофей Потапов стоял в ровике. Он ждал, когда старший артиллерийский командир по телефону сообщит комбату местонахождение вражеской батареи. Тогда даст приказ комбат. И начнётся работа — только поспевай. Надо будет так молотить фашистов, чтобы они не выдержали и полезли в укрытия.
Тимофей Потапов бегал от ровика к пушке, от пушки к ровику. Носил снаряды, отдавал их заряжающему. После выстрела пушка тяжело подпрыгивала на месте, и из неё со звоном вылетала пустая гильза. Работа у артиллеристов шла споро. Они не успели устать ещё, когда комбат приказал прекратить огонь.
— По городу фашисты уже не стреляют, — сказал комбат, и в голосе его была радость. Он стоял в окопчике, прижимая к уху телефонную трубку. — Но теперь держись, ребята! Сейчас фашисты придут в себя, вылезут из укрытий и ударят в нас. Что думает фашистский командир? Он думает вот что: сначала уничтожу русскую батарею. Чтобы не мешала стрелять по городу. Вот что он думает.
Немецкие снаряды упали на батарею не так густо, как ожидалось. Значит, наши артиллеристы разбили несколько вражеских орудий. От такой удачи все работали у пушек очень хорошо, без страха. А опасность была кругом. То тут, то там грохотали взрывы, взлетала земляная пыль, осколки свистели и со звоном ударялись в станины пушек. К Тимофею Потапову эти страшные звуки доносились словно издалека, он почти не слышал их, потому что все его чувства были сосредоточены на исполнении команд комбата.
Всё шло хорошо. Но вдруг заряжающий не взял снаряд. Он посмотрел на Тимофея Потапова так, словно просил прощения, потом зажал руками живот и медленно повалился на бок.
— Санитара к третьему орудию! — выкрикнул что было сил Тимофей Потапов и сам вложил снаряд в пушку.
Теперь Тимофей Потапов работал за двоих: за себя и заряжающего. От ровика к пушке, от пушки к ровику бегал он, но бегал быстрее, выкраивал секунды, нужные для заряжания пушки.
Непривычная команда: «Все к шестому орудию!» — остановила Тимофея Потапова. И он побежал к шестому орудию, хотя не представлял себе в эту минуту дела более важного, чем носить снаряды.
Шестое орудие лежало на боку. Вражеский снаряд угодил под самое колесо и, взорвавшись, свалил пушку. При этом оглушило командира орудия, наводчика и заряжающего. Все трое ничего не слышали — ни человеческих голосов, ни грохота войны. Тимофей Потапов, трое контуженых, все остальные батарейцы и сам комбат навалились на пушку, страшным напряжением сил подняли её. Батарея в полном составе — все девять пушек — продолжала бой. Она стреляла по врагу так же часто, как стреляла в самом начале.
И фашистский командир не выдержал. Он решил, что его батарея посылает снаряды мимо цели. «Если бы снаряды попадали в цель, русские не могли бы так спокойно и расчётливо отвечать нам», — рассудил фашист. Он приказал изменить прицел.
Разрывы вражеских снарядов стали понемногу удаляться от наших пушек. Когда подняли они тучи щебёнки на ближнем пустыре, комбат приказал прекратить огонь.
— Пусть думают, что теперь попали в нас, что мы в блиндажи попрятались, — объяснил комбат артиллеристам свою команду и засмеялся.
За комбатом засмеялись батарейцы. Смеялся и Тимофей Потапов.
— Ребята! Отставить смех! — крикнул комбат нарочно строгим голосом. — Если мы будем только смеяться, фашисты подумают, что всех нас побили, и, чего доброго, опять ударят по городу. Нам теперь надо показать врагу, будто у нас большие потери. Мы сейчас ответим четырьмя пушками, а потом до самого вечера будем стрелять только из двух.
Наступила осенняя ночь. Стрельба стихла. Ленинградцы справили свой суровый и прекрасный праздник. Фашисты не смогли помешать им. Тысячи артиллеристов, таких, как Тимофей Потапов, приняли удар врага на себя и с честью закончили бой.
Тимофей Потапов после боя два часа отстоял ещё в карауле у пушек. Когда его сменили, он отправился в свой блиндаж. На земляных нарах было просторно: ранило солдата, который умел играть на флейте, ранило и того, который устраивал иллюминацию в праздники. Они были сейчас в госпитале.
Тимофею Потапову снова приснилась пекарня, в которой работал до войны. На этот раз привычный сон — будто он отламывает кусок хлеба, чтобы утолить голод, — не снился. Из-за усталости Тимофей Потапов и наяву-то не стал есть ужин. А снились ему огромные противни, на которых вместо хлебов лежали снаряды. Тимофей Потапов носил противни к печке и совал их в её раскалённое нутро. И было ему страшно, что снаряды на жару взорвутся. Но надо было всю печь наполнить снарядами, и Тимофей Потапов носил и носил их.
✯ Из записных книжек поэта М. Львова
...Повар Кочнев, гвардии рядовой челябинец, привёз на передовую пулемётным огнём обстрелянную кашу, солдатский хлеб, обстрелянный пулемётом. Пули в хлебе! Вот и такой хлеб ело моё поколение...
И. Никулина «Бабушкин кактус»
На невысоком столике возле окна стоял цветочный горшок. В нём жил кактус. Бабушка очень дорожила им и, посмеиваясь, ласково называла Иван Иванычем. Ромка помнил, что, когда он был ещё совсем маленьким, кактус, как и сейчас, стоял на этом месте.
Однажды Ромка спросил у бабушки:
— А кто старше — я или кактус?
Бабушка рассмеялась и сказала:
— Иван Иваныч старше даже твоего папы. Скажу по секрету: он почти мой ровесник. Однажды он спас мне жизнь и с тех пор всегда со мной.
— Как могло получиться, что кактус тебя спас? — удивился Ромка.
— А вот как... — начала бабушка свой рассказ.
Когда я была маленькой девочкой, мы с мамой и папой жили в уютной квартире в самом центре Ленинграда. Мама очень любила цветы, поэтому они стояли у нас повсюду. Китайские розы, тигровые лилии, фиалки — так украшали наш дом!
А я больше всего любила кактусы. Почему-то мне было их жаль: они напоминали маленьких ёжиков, испуганно свернувшихся в клубок. Мне
казалось, что они очень стесняются своих колючек, стоя рядом с комнатными цветами.
Я собрала все кактусы, поставила отдельно на подоконник у себя в комнате и решила, что буду коллекционировать своих колючих любимцев. И вот на мой восьмой день рождения среди прочих подарков папа преподнёс ещё один кактус. Он был кругленький, как мячик, а мягкие колючки напоминали пух. Можно было осторожно погладить его пальцем. Но самым удивительным было то, что этот кактус цвёл. Большие нежно- розовые лепестки цветка обрамляли жёлтую сердцевинку. Целый день я не могла налюбоваться на подарок. Мне он так понравился, что я даже дала ему имя — Ванечка.
Это было весной 1941 года, а через несколько месяцев началась война. Папа ушёл на фронт, и мы с мамой остались вдвоём. Прошло полгода. Наступила зима. Фашисты окружили город плотным кольцом, и началась блокада. Так же, как и всем жителям, нам с мамой было очень трудно. В квартире стоял холод — батареи не грели, а в кранах не было ни горячей, ни холодной воды. Мы с мамой брали вёдра, ставили их на саночки и шли за водой к Неве. А чтобы хоть как-то согреться, мама топила дома печку-«буржуйку».
Я, как могла, продолжала заботиться о кактусах: ставила их поближе к печке и согревала для них воду. Но, видимо, этого было недостаточно, и они один за другим погибали от холода. Я была в отчаянии, но ничего не могла поделать. Вскоре у меня остался только Ванечка.
Каждый день за окном раздавался тревожный вой сирены. Это значило, что фашистские самолёты снова летят бомбить Ленинград. Мама складывала в узелок всё самое необходимое, я заворачивала Ванечку в пуховый платок, и мы шли в бомбоубежище.
И вот однажды, когда за окном снова взвыла сирена, мама начала быстро собираться. В этот раз она особенно нервничала и всё время подгоняла меня. Когда мы вышли на улицу и прошли уже половину пути, меня будто током ударило.
— Мама, я забыла Ванечку, мне нужно вернуться! — закричала я.
Но мама крепко держала меня за руку.
— Об этом не может быть и речи! — сказала она. — Это слишком опасно!
Но я, выдернув руку, бросилась назад к дому. Я перебежала на другую сторону улицы и уже промчалась мимо двух домов, когда мама догнала меня и схватила за плечо. Волосы выбились у неё из-под платка, она запыхалась, и было видно, как она сердита.
Мама уже хотела отругать меня, но тут позади раздался страшный взрыв. Мы упали на землю, и мама прикрыла меня собой. А когда наконец поднялись и посмотрели назад, то увидели, что на той стороне улицы, по которой мы только что шли, зияет огромная воронка. Мама крепко обняла меня и заплакала.
— Если бы ты не побежала назад к дому, нас бы уже не было, — сказала она.
Когда мы вернулись домой, я сразу взяла Ванечку и тихо прошептала ему: «Спасибо!»
Потом мы с мамой сидели возле печки, крепко прижавшись друг к другу, смотрели на огонь и ждали, когда кончится бомбёжка.
Ванечка пережил с нами всю блокаду, а через два года мы дождались окончания войны.
С тех пор этот кактус всегда со мной, — закончила свой рассказ бабушка.
Какое-то время Ромка молча разглядывал кактус, будто видел его в первый раз, а потом вскочил с места и, крикнув: «Я сейчас», выбежал из комнаты.
Когда Рома вернулся, в руках он держал большой альбомный лист.
— Вот, бабуля, это тебе и Иван Иванычу.
По тёмно-серому небу летели самолёты, падающие бомбы разрывали землю, а в самом центре одиноко стояла худенькая девочка. В руках она держала кактус, на котором красовалась самая настоящая медаль.
Ромка осторожно поставил рисунок рядом с Иван Иванычем.
Бабушка ласково погладила внука по голове. — Знаешь, если бы Иван Иваныч мог говорить, он непременно сказал бы тебе «спасибо».
✯ Из ленинградских заметок Л. Пантелеева
...Это было ночью, в убежище. После бесконечно долгой, томительной и одуряющей тишины, оживляемой лишь тяжкими старческими вздохами, кашлем и зловещим постукиванием метронома, — вдруг весело и победительно запели фанфары, объявляя конец воздушной тревоги. И маленькая девочка, задремавшая на коленях у матери, откликнулась на эту благую весть и вымолвила слово, означавшее для неё и выход из этого мрачного, холодного подземелья, и возвращение в тёплую постельку, и сладкий безмятежный сон...
— Отбой! — сказала Ирочка Т.
В этот день ей исполнилось полтора года. И слово, которое она сейчас сказала, — первое слово, произнесённое ею в её маленькой, но уже такой неудобной жизни...
В. Воскобойников «Лётчик Севастьянов»
К осени 1941 года фашистские войска приблизились к Ленинграду и 8 сентября взяли его в плотное кольцо. Но жители мужественно обороняли свой любимый город. Мужчины и вчерашние десятиклассники стали солдатами. А солдатские матери, жёны и сёстры рыли окопы, делали на заводах оружие.
Днём и ночью на город налетали десятки вражеских самолётов. И тогда тревожно завывали сирены, а ночное небо прочерчивали лучи прожекторов, чтобы легче было видеть врага защитникам города — зенитчикам. В те дни все ленинградцы узнали о подвиге лётчика Алексея Севастьянова.
Лётчик Алексей Севастьянов воевал с первого дня войны. Осенью его направили в особый истребительный полк, и он стал защитником ленинградского неба. У врагов были тяжёлые мощные бомбардировщики «Хейнкель-111». Они могли со всех сторон обстреливать подлетавших истребителей из пулемётов, и сражаться с ними было непросто. Бомбардировщики стремились прорваться к центру города, чтобы сбросить бомбы на заводы, госпитали, детские сады и школы, разрушить мосты и жилые дома. Но лейтенант Севастьянов, вылетев со своими друзьями на боевое дежурство, старался их к городу не подпустить. Однако фронт был так близко, что вражеские самолёты долетали за несколько минут и часто им удавалось прорваться к центру. Почти каждую ночь поднимал Алексей Тихонович свой истребитель в небо на боевое дежурство. И почти каждую ночь над городом шли воздушные бои.
Ночь с 4 на 5 ноября началась как обычно. Армада вражеских бомбардировщиков устремилась к центру, и лейтенант Алексей Севастьянов вылетел им на перехват. Часть вражеских самолётов удалось отогнать от города. Но некоторые прорвались, и за одним таким бомбардировщиком Севастьянов бросился вдогонку. К счастью, врага было хорошо видно в тёмном небе. Наши воины поймали его в лучи прожекторов и не давали удрать в темноту. Алексей Севастьянов выжал из своей машины всю мощность и, приблизившись к врагу, решил ударить по нему очередью из пулемёта. Но только частых звуков пулемётной стрельбы он не услышал. Его пулемёт молчал. И тут Севастьянов догадался, что во время воздушного сражения израсходовал весь боевой запас. Не было у него больше для врагов пуль. И так получалось, что, догнав врага, он должен был его теперь отпустить, чтобы тот благополучно сбросил свои бомбы на дома мирных ленинградцев. Но ведь у самолёта был пропеллер! И Алексей Тихонович снова помчался вдогонку за врагом и, наконец приблизившись вплотную, ударил бешено крутящимся пропеллером по хвосту вражеского бомбардировщика. Он видел, как бомбардировщик накренился и стал падать на землю. Но и его истребитель тоже был повреждён и начал терять высоту. Алексей Севастьянов постарался увести его подальше от центра города и в последний момент выпрыгнул с парашютом.
За этим боем наблюдали трое ленинградских мальчишек. Обычно, как только в городе начинали выть сирены, предупреждавшие о воздушной тревоге, жители уходили в бомбоубежище, и улицы пустели. И только на чердаках и крышах домов обязательно стояли дежурные. Враги часто сбрасывали на город зажигательные бомбы. Эти бомбы горели жарким пламенем и давно бы сожгли город, если бы не дежурные. Такую бомбу было невозможно потушить водой, её полагалось схватить длинными щипцами, обвалять в ящике с песком и сбросить на землю. Дежурными обычно были пожилые, но ещё сохранившие силы люди или мальчики четырнадцати - пятнадцати лет. В ту ночь в доме на Кирочной улице дежурили трое мальчишек. В чердачное окно они наблюдали за воздушной битвой, потом увидели вражеский самолёт, который пытался вырваться из лучей прожекторов. Вокруг самолёта рвались снаряды, а он уверенно со стонущим воем моторов летел прямо к штабу обороны — к Смольному. И казалось, ничто не собьёт его с пути. Но неожиданно из темноты вынырнул «ястребок» — так называли тогда наши самолёты-истребители. «Ястребок» догнал вражеский «Хейнкель» и на мгновение словно приклеился к его хвосту. Потом, когда вновь отделился, «Хейнкель», завывая, полетел к земле.
А через несколько минут вдруг что-то сильно ударило по крыше — как раз там, где стояли мальчишки. И прямо на их глазах в крыше образовалась дыра, а в ней показались сначала ноги в хороших дорогих сапогах, а потом и часть туловища.
— Это же фашист! — догадался один из мальчишек. — Это он со сбитого самолёта на парашюте выпрыгнул!
Мальчишка подскочил, расстегнул кобуру, которая была на поясе у вражеского лётчика, выхватил пистолет и навёл его на врага. И когда двое других мальчишек, дёргая за ноги, поставили вражеского лётчика на песчаный пол чердака, тот, вытаращив глаза, немедленно поднял руки. Так, с поднятыми руками, они и вывели лётчика на улицу.
Их тут же окружили женщины, которые наблюдали за воздушным боем. Они чуть не разорвали вражеского лётчика, но, к счастью для него, поблизости был наш офицер.
— Это — военнопленный, — объявил офицер. — Его надо доставить в штаб и допросить.
И офицер повёл вражеского лётчика в Смольный.
Туда же через час вызвали и благополучно приземлившегося лейтенанта Севастьянова. Когда он вошёл в нужный кабинет Смольного, ему навстречу поднялся пленный враг.
— Я есть знаменитый ас. Я бомбил Мадрид, бомбил Париж и Лондон, и никто не мог меня сбить. Только вам удалось это сделать. Вы есть тоже знаменитый ас, и я хочу пожать вам руку.
— Я не знаменитый ас, а лейтенант Севастьянов, — ответил Алексей Тихонович, — и руки я вам не подам, потому что вы убивали наших мирных граждан, наших детей. А таким людям руку не подают.
Наутро все жители города знали фамилию лётчика, который протаранил фашиста и не пустил его к штабу обороны города. А обломки бомбардировщика, упавшие в Таврический сад, долго лежали там, и жители, проходя мимо, вспоминали Алексея Севастьянова.
Герой Советского Союза лётчик Севастьянов продолжал защищать от врагов ленинградское небо и погиб в неравном бою 23 апреля 1942 года. Его самолёт упал в болото, и много лет никто точно не знал, где его нужно искать.
Но ленинградские школьники решили, что обязательно найдут погибшего героя. И с помощью взрослых они начали раскопки среди торфяного болота около посёлка Рахья.
Сначала показалась груда искорёженного металла, потом — сплюснутая кабина, а там останки лётчика и документы с записью: «Севастьянов Алексей Тихонович».
В городе Петербурге есть широкая светлая улица, которая уже много лет называется улицей Алексея Севастьянова. И несколько школ носят имя героя. А в школах есть музеи, где свято сберегается о нём память.
В. Воскобойников «Немой мальчик»
Алёше было пять лет, когда началась война. Отец сразу ушёл на фронт — защищать родную страну. Мама стала жить на своём заводе, где ремонтировали раненные в бою танки. Люди работали там, сколько хватало сил, и спали рядом с цехом на раскладушках. Это называлось «перейти на казарменное положение». Старшая сестра Даша записалась в отряд, который помогал старушкам. Во время блокады многие старушки от слабости не могли выходить на улицу и стоять в очереди за блокадной нормой еды — ста двадцатью пятью граммами хлеба. Даша обходила своих старушек, покупала им по карточкам хлеб, поднималась по обледенелым лестницам в квартиры и поила их кипятком, который можно было взять внизу почти в каждом доме. К куску хлеба часто давали добавку — маленький кусочек-довесочек. И хотя Даше очень хотелось есть, она никогда к этим чужим довесочкам не притрагивалась. Ещё она почти каждый день приходила в детский сад навестить своего брата — пятилетнего Алёшу.
Пришла однажды — а вместо детского сада развалины.
— Бомба сюда попала, — объяснили прохожие, — и всех детишек вместе со взрослыми убила. Никого в живых не осталось.
Пошла Даша на завод к маме, и вместе они погоревали, поплакали.
На самом же деле Алёша остался жив — единственный из всего детского сада. Сразу после воздушного налёта по улице шёл военный, торопился на фронт. И среди развалин увидел плачущего мальчика.
Стал военный с ним разговаривать, а мальчик не отвечает, только плачет.
— Надо его хотя бы в детский дом отнести, — посоветовали прохожие, — замёрзнет ребёнок, погибнет.
Военный взял мальчика на руки, прикрыл шинелью и отнёс в детский дом, который был поблизости.
— Ваш мальчик? — спросили там.
— Не мой. Не мой мальчик. Извините, я на фронт тороплюсь, а вы уж тут сами с ним разбирайтесь.
Стали в детском доме узнавать у мальчика имя, адрес, а он не отвечает, лишь плачет.
— Военный же объяснил: «мальчик немой», — наконец догадалась воспитательница. — Запишем его пока так, а потом, может, родственники придут.
Так Алёшу и записали: «Немой мальчик. Имя и фамилия неизвестны».
Шло время. За немым мальчиком никто не приходил. А он по-прежнему не разговаривал. Лишь тихо плакал, когда начиналась военная тревога. Наконец наступил март, на улице стало теплее, и детей повезли на вокзал, чтобы отправить в эвакуацию на Урал.
В тот же день Даша собирала своих старушек. Увязала их вещи, проверила документы, посадила на грузовик и повезла к поезду. Посадила она их в вагон, стала прощаться, смотрит — а в соседний вагон сажают детей. И воспитательница проверяет их по списку.
— Немой мальчик, имя и фамилия неизвестны! Где он тут у нас? — выкрикнула воспитательница.
Оглянулась Даша на странного мальчика и видит: это же её брат, Алёша!
И Алёша тоже сразу её знал. Бросился к ней и закричал: «Даша! Даша! Я здесь!»
И воспитательницы от радости стали и смеяться и плакать.
Всего несколько минут оставалось до отхода поезда. За эти минуты Даша успела крепко обнять своего маленького братишку и узнать адрес, куда увозили детей.
А через два с половиной года, когда кончилась блокада, вместе с мамой они съездили на Урал и привезли Алёшу назад, в родной город, в родной дом.
Алёша вырос во взрослого человека и очень хорошего инженера. А Даша стала школьной учительницей.
В. Воскобойников «Таня Савичева»
В нашей Солнечной системе есть малая планета № 2127 по имени TANYA. Так назвали её астрономы в честь девочки Тани, которая жила в блокадном городе.
Когда началась блокада, Тане было одиннадцать лет. Она жила вместе с родственниками на 2-й линии Васильевского острова в доме № 13. Старшая сестра Тани Женя работала инженером на заводе. Старший брат Лёка, то есть Леонид, строил корабли. Два брата Таниного отца, дядя Вася и дядя Лёша, работали в книжном магазине. Ещё была мама Мария Игнатьевна и бабушка Евдокия Григорьевна. Обе они вели хозяйство большой семьи. И был рыжий кот Барсик — тоже член семьи.
На день рождения Тане подарили блокнотик. Этот блокнотик стал её дневником.
28 декабря 1941 года Таня сделала в нём первую запись:
«Женя умерла 28 декабря в 12.00 час. утра 1941 года».
Умирая от голода, Женя плакала и умоляла похоронить её в гробу: она боялась, что в глаза ей попадёт земля. Семья собрала всё ценное и за большие деньги купила гроб. В тот день соседи зарезали своего кота и сварили суп. Вкусный мясной запах разносился по всей лестнице. «Мы нашего Барсика есть не будем», — проговорила мама. Но через несколько дней кот исчез. Скорей всего, его съел кто-то другой.
Следующей умирала бабушка. Она уговаривала родных сразу её не хоронить, а никому не говорить, оставить в холодной комнате и получать за неё по карточкам хлеб. «Вы не бойтесь, я тихонечко там полежу», — шептала бабушка, теряя сознание. И Таня сделала новую запись:
«Бабушка умерла 25 янв. в 3 ч. дня 1942 г.».
Лёка, который носил очки с толстенными линзами, перед войной сам смастерил приёмник. Брат любил рассказывать про мировое достижение науки — телевидение и уверял, что когда-нибудь люди будут смотреть идущие в театре пьесы у себя дома. Таня не очень-то верила в такие чудеса.
«Лёка умер 17 марта в 5 час. утра 1942», — сделала Таня следующую запись.
У дяди Васи, кроме стола и кровати, ничего не было — пространство в комнате занимали книги.
Эти книги дядя Вася жёг в блокадную зиму, и у печки собиралась вся семья. На Новый год он подарил Тане «Мифы Древней Греции».
«Дядя Вася умер 13 апр. 2 ч. ночи 1942», — записала весной Таня.
А дальше шли такие записи:
«Дядя Лёша 10 мая в 4 ч. дня 1942».
«Мама 13 мая в 7.30 утра 1942».
«Савичевы умерли. Умерли все».
«Осталась одна Таня».
Мама держалась дольше всех взрослых. Она переживала, что оставит Таню одну. Но уже не вставала. И Таня сама отправилась на рынок, выменять дорогие книги на луковицу. Она надеялась, что, если мама съест луковицу, витамины помогут ей поправиться. Но мама уже не могла есть...
— Как умру, ты сразу иди к дворнику. А потом — к тёте Дусе, родственнице нашей, — еле слышно сказала мама.
Таня так и сделала. И её удалось вывезти из блокадного города в Нижегородскую область, в селение Шатки. Только болезни, полученные в голодную зиму, нагнали её и там.
Теперь в этом месте стоит ей памятник.
А дневник блокадной девочки стал важным обвинительным документом на международном суде — Нюрнбергском процессе — там, где судили гитлеровских генералов, нацистских преступников.
Но только не все умерли Савичевы! Не все! У Тани была ещё одна старшая сестра — Нина Николаевна Савичева. Вместе с заводом она уехала в эвакуацию. Письма оттуда не приходили, и её тоже считали умершей. Однако она выжила и вернулась после войны в родной город. Она и нашла печальный дневник младшей сестрёнки. И передала его в музей.
Теперь на том доме, где жила обыкновенная девочка Таня, есть мемориальная доска
В. Воскобойников «Художник Пахомов и Василий Васильевич»
В Ленинграде жил знаменитый художник Алексей Фёдорович Пахомов. Он проиллюстрировал много детских книг, которые читали все дети страны. А когда началась война, как и другие мужчины, пришёл в военкомат проситься на фронт. Но ему сказали: «Вы художник, вот и рисуйте, как сражается наша героическая армия и как жители отстаивают город». Прошло несколько месяцев, и рисунки Алексея Фёдоровича стали печатать газеты разных стран. Из его рисунков был составлен большой альбом «Ленинград в годы блокады». Там был изображён заваленный сугробами Невский проспект, троллейбусы, выглядывающие из-под снега, и жители, идущие по узким тропам. Была также очередь жителей за водой к проруби на Неве у знаменитых сфинксов, женщина, везущая больного родственника на санках, аэростат и зенитки, которые защищали город. По этому альбому историки до сих пор изучают, как выглядел город в блокаду.
Однажды Алексея Фёдоровича попросили нарисовать портрет лучшего рабочего для плаката. Плакат назывался «Всё для фронта», и рабочий должен был призывать граждан страны отдавать все свои силы для победы над врагом. Алексей Фёдорович пришёл на завод, где ремонтировали искорёженные пулемёты, которые сразу с завода увозили на фронт.
— Лучший рабочий? Есть у нас такой, — сказали ему. — Знаменитый на заводе человек. Многих обучил передовым приёмам своей работы. Идите в тот конец цеха, там его и увидите. Он бригадир, а зовут его Василий Васильевич.
Художник шёл по холодному цеху и видел женские лица, закутанные в платки, мальчишек в ватниках и кепках, надвинутых на глаза. Отопление в цехе часто выключалось, и было холодно. А он шёл и думал, что когда мужчины уходят защищать страну, то оружие, снаряжение для них делают солдатские матери, солдатские жёны и солдатские дети.
В углу цеха, куда он пришёл, работал тощий мальчишка. Из-за невысокого роста он стоял у станка на двух ящиках.
«Это ученик знаменитого рабочего, — подумал Алексей Фёдорович. — А сам бригадир, видимо, отлучился, показывает передовые приёмы».
У художника был большой блокнот, карандаши, но он решил дожидаться Василия Васильевича. А мальчишка продолжал что-то делать со стволом пулемёта, и лицо у него было очень серьёзным.
— Мальчик, давай хоть с тобой познакомимся, пока твой учитель где-то ходит, — не выдержал наконец художник. — Скажи хоть, как тебя зовут и что ты тут делаешь?
— Василий Васильевич меня зовут. Выверяю прицельную линию у пулемёта, — проговорил мальчишка, не отрываясь от работы.
И художник наконец понял, что он уже почти полчаса наблюдает за работой знаменитого рабочего. Василий Васильевич продолжал делать свою работу, а художник делал свою: рисовал его портрет.
Этот портрет четырнадцатилетнего бригадира Василия Васильевича напечатали на плакате, а плакат расклеили во многих городах страны. «Всё для фронта» — назывался он. А внизу было написано: «Василий Васильевич». И стал Василий Васильевич Иванов теперь уже знаменитым на всю страну. Поэт с композитором сочинили про него песню, ему приходили отовсюду письма. А было ему по-прежнему 14 лет. И когда на улице потеплело, он приезжал на работу на самокате. Ставил его у проходной. И все знали, что это самокат бригадира Василия Васильевича. А когда кончится смена, он на нём поедет назад в общежитие.
С тех пор прошло много лет. И однажды совсем уже старый художник, лауреат многих премий Алексей Фёдорович Пахомов снова решил нарисовать портрет лучшего рабочего для выставки «Наш современник». И пришёл на тот же самый завод.
— Лучший рабочий?! — сказали ему. —- Есть у нас такой. Идите в тот конец цеха, там его и увидите. Знаменитый человек.
Пошёл Алексей Фёдорович по тому же самому цеху. Только выглядел цех совсем не так, как в блокаду: кругом стояли современные станки, и не пулемёты там ремонтировались, а делали полиграфические машины, на которых печатают детские книги. Пришёл он на место, которое ему указали, и увидел на том же самом месте того же самого Василия Васильевича! Только он с тех пор стал намного выше, поэтому стоял у станка не на двух ящиках, да и виски стали у него седыми. Но это был тот же самый Василий Васильевич! И художник снова нарисовал его портрет. Для выставки. Такой была последняя в жизни работа академика живописи, главного художника детского журнала «Костёр» Пахомова Алексея Фёдоровича.
✯ Из автобиографии поэта Е. Винокурова
Окончание моего детства совпадает с началом войны. Я был уверен, что война кончится через месяц... Но войны хватило ещё и на мою долю. Часть школ была отдана под госпитали. Занятия в старших классах начинались в одиннадцать часов вечера. В сущности, учёбы не было. Не окончив десятого класса, сразу же наутро после встречи нового, 1943 года, я ушёл в офицерское артиллерийское училище... Осенью того же года я уже принял артиллерийский взвод. Мне не исполнилось ещё и восемнадцати лет — передо мной стояли четыре пушки и двадцать пять взрослых человек. Я стал отцом-командиром.
Рекомендуем посмотреть:
Рассказы о войне для школьников. Рассказы о штурме Берлина
Рассказы о войне для школьников
Рассказы о войне для школьников. Генерал Панфилов
Нет комментариев. Ваш будет первым!