Сегель «Как я был обезьянкой»
Я. Сегель «Как я был обезьянкой»
Когда я был уже не очень маленький, но еще не совсем большой, когда мне было три с половиной года, папа в один прекрасный день сказал:
— Мы идем в цирк!
Ну я, конечно, тут же запрыгал и закричал что было сил:
— Ура! Ур-ра!
Мама тоже очень обрадовалась, но кричать и прыгать не стала: взрослые почему-то это делать стесняются.
Мы все очень любили цирк — и папа, и мама, и я, но в этот прекрасный день там было особенно интересно, так как в цирке выступал папин друг, знаменитый дрессировщик зверей Анатолий Анатольевич Дуров.
И его отец, и дяди, и племянники, и другие родственники — все были дрессировщиками. Они дрессировали самых разных животных, учили их самым невероятным штукам, и звери с удовольствием выступали в цирке перед зрителями, потому что все Дуровы очень любили своих питомцев, никогда не обижали их и не наказывали.
Сделает, например, заяц все как следует (а он умел бить в барабан), Дуров тут же дает ему морковку. А все зайцы, между прочим, любят морковку больше всего на свете, морковку и капусту.
Кошке Дуров давал молочко, медведю — мед, козе —-- березовые веники, а мышкам- сладкоежкам — сахар.
Вот только я не знаю, что он давал лисе, чтобы она дружила с петухом, и что он давал волку, чтобы тот не обижал козу. Так до сих пор и не знаю, а спросить об этом Дурова в детстве как-то не успел.
Но самое замечательное, чему научил Дуров своих животных, — это ездить на поезде!
Папа так много мне рассказывал об этом, что скоро мне даже стало казаться, что я сам, своими собственными глазами, видел этот удивительный поезд.
Все в этом поезде было точь-в-точь как в настоящем, только маленькое: впереди пыхтел настоящий, но маленький паровоз, а за ним по маленьким рельсам катились настоящие, но маленькие вагончики. На паровозе в костюме машиниста ехала обезьянка. Дуров научил ее высовываться в окошко и дергать за специальную веревочку — тогда паровоз громко гудел.
А когда поезд прибывал на станцию, Анатолий Анатольевич угощал машиниста сладкими орешками.
Только бедного слона не брали в поезд, потому что он был такой громадный, что не помещался ни в один вагон, и такой тяжелый, что мог раздавить всю железную дорогу.
Чтобы слон сильно не расстраивался, на него надели громадную красную фуражку и назначили начальником станции. Теперь, когда нужно было отправлять поезд, слон звонил в большой медный колокол, полосатый енот поднимал семафор, обезьянка-машинист давала гудок, паровоз дергал, и сразу из всех вагонных окон высовывались головы разных зверят.
А бедный слон только грустно махал своим печальным хоботом вслед поезду, тяжело вздыхал и очень жалел, что вырос такой большой и поэтому не может покататься вместе со всеми.
И вот мы идем в цирк!
Сегодня наконец я сам увижу эту замечательную железную дорогу!
Приходим к Дурову, а он сидит грустный- грустный и чуть не плачет.
— Толик, что с тобой? — говорит мой папа. — Что случилось?!
— Ах, Саша! — отвечает Дуров. — Яшенька заболел...
— Что вы! — удивилась моя мама и посмотрела на меня. — Он совершенно здоров!
— Нет, — грустно усмехнулся Дуров, — заболел не ваш сын Яша, а моя обезьянка Яшка, машинист нашего поезда.
— А что с ней? — спросила моя мама. — Может, животик?
— Не знаю, — вздохнул Дуров. — Она же не разговаривает и объяснить мне не может.
— Значит, железной дороги не будет? — спросил я.
Дуров только развел руками:
— Значит, не будет, без машиниста нам не обойтись.
— Жалко обезьянку, — сказал папа. — Ну что ж, Толик, до свидания. Передавай привет своему машинисту Яшке, пусть поправляется поскорее. А мы пойдем в зрительный зал садиться на свои места, а то скоро уже представление начнется.
Мне было очень жалко обезьянку и обидно, что не увижу железной дороги.
— Ты, Яшенька, не расстраивайся, — сказала мне моя мама. — Доктор посмотрит обезьянку, даст ей лекарство, и когда она будет опять здорова, мы еще раз придем к дяде Дурову.
Мы все встали, чтобы уходить, но тут знаменитый дрессировщик вдруг посмотрел на меня как-то особенно и сказал:
— Подождите, подождите! Мне, кажется, пришла в голову одна замечательная мысль! — И Дуров спросил меня: — Ты смелый мальчик?
Я на всякий случай прижался к маме и сказал еле слышно:
— Смелый...
— Кажется, мы спасены! — воскликнул Дуров и спросил меня: — Хочешь сегодня быть обезьянкой?.. То есть я хотел сказать — машинистом! Хочешь? А?
Я даже не знал, что сразу ответить, но мама мне помогла:
— Ну обезьянкой, наверное, нет, — сказала она, — а машинистом, наверное, да.
— Конечно, не обезьянкой! — рассмеялся Дуров. — Я только хочу просить вашего Яшеньку прокатиться в костюме нашего Яшки на нашем паровозе, вот и все. И не волнуйтесь, пожалуйста, ничего опасного. Хорошо?
— Не знаю, — сказала мама. — Надо спросить у мужчин. — И она спросила у папы и у меня: — Ну как, мальчики?
— Соглашайся, сынок! — сказал папа. — Другого такого случая в жизни не будет! Эх, был бы я сам поменьше ростом!..
В эту минуту мой папа был похож на слона, которого не брали в поезд.
— Ну, — Дуров ласково заглянул мне в глаза, — согласен?
— Хорошо, — сказал я еле слышно.
— Мы ничего не поняли, — сказала мама. — Говори, пожалуйста, громче.
— Ты же у нас смелый, — сказал папа.
И тогда я почти крикнул:
— Да!
Что тут началось!
Не успел я опомниться, как меня уже одевали в костюм машиниста, он пришелся на меня в самый раз — мы с обезьянкой Яшкой оказались одного роста. Железнодорожную фуражку мне нахлобучили поглубже, из-под лакированного козырька торчал только кончик моего носа.
А из зрительного зала до нас долетала музыка — там, наверное, уже началось представление.
Я очень любил цирк и тут же представил себе, как на ярко освещенный манеж (манежем называется цирковая сцена) вышел седой мужчина в черном костюме — шпрехшталмейстер — и объявил: «Первым номером нашей прогр-р-р-аммы!..» — и выпустил на манеж ловких и сильных акробатов. Они уже, наверное, ходят там сейчас по красному ковру на руках, делают разные сальто-мортале и всякие другие трюки!..
А потом там, на манеже, веселые жонглеры станут кидать и ловить сразу двадцать разноцветных шариков, а на голове у них в это время будет свистеть кипящий самовар.
Там будут кувыркаться и смешно падать в опилки смешные клоуны.
Там, на манеже, будет, наверное, и еще очень много интересного, но я всего этого теперь не увижу, потому что надо помогать Дурову, ведь только я могу заменить больную обезьянку.
Пока я так думал, из меня делали машиниста: чтобы никто не мог догадаться, что вместо обезьянки на паровозе едет нормальный мальчик, мне намазали лицо специальной коричневой краской — гримом, а на руки мне мама надела свои перчатки.
И наконец дядя Толя Дуров показал мне свой паровоз. Он был зеленый, с черной трубой, с блестящими медными фонарями и медными краниками.
— Все очень просто, — сказал Дуров. — Ничего не трогай, он сам поедет, когда нужно.
— А гудок? — спросил я.
— Молодец! — похвалил Дуров. — Гудок — это самое главное! Как дернешь за эту веревку, паровоз загудит. Понял?..
Ну конечно, я все понял, и мне очень хотелось хорошенько рассмотреть этот паровоз, но кругом было так много и другого интересного, что у меня просто сразу разбежались глаза.
А через минуту я уже совсем не жалел, что не попал на представление. Оказывается, Цирковые артисты, прежде чем выйти на манеж, раз по десять проделывают все свои трюки и фокусы здесь, за кулисами.
Зрители сидят себе спокойненько на своих местах и даже не подозревают, что в это время в цирковых коридорах — за кулисами — идет напряженная работа, подготовка к представлению: запрягают цирковых лошадей в яркие, праздничные сбруи, до блеска натирают цирковые велосипеды, фокусники готовят свои удивительные чудеса, а канатоходцы проверяют канаты.
Здесь, за кулисами, я увидел даже больше, чем мог бы увидеть, сидя на своем месте в зрительном зале.
Но тут все забегали, заволновались — начиналось выступление Анатолия Анатольевича Дурова.
— Будь молодцом! — сказал он мне. — Жду тебя на манеже!
Анатолий Анатольевич широко заулыбался, потому что к зрителям он всегда появлялся только с улыбкой, и вышел от нас на освещенный манеж. И тут же мы услышали оттуда радостные аплодисменты — это зрители здоровались со своим любимым артистом.
Ой!.. Мне становилось то холодно, то жарко, ведь через минуту должен буду выехать на паровозе и я...
Мама стояла рядом и то бледнела, то краснела — она волновалась больше всех.
— Наш сын уже, кажется, пахнет обезьянкой, — пошутила мама от волнения.
— Пустяки! — Папа тоже волновался. — Вечером отмоем все запахи. Ототрем!
И тут откуда-то издалека раздался громкий голос:
— Давайте железную дорогу!
Мне стало страшно, но я не заплакал, потому что машинисты не плачут, и мы покатились по какому-то темному коридору.
Потом какой-то веселый человек крикнул:
— Ну, Яшка, не бойся! Гуди побольше, машинист! Счастливого пути!
Я дернул за веревку, паровоз загудел, и из темного коридора мы выкатились на освещенный манеж.
Играла прекрасная музыка, зрители весело смеялись и громко хлопали: они ждали, когда появится поезд с дуровскими животными.
Мой паровоз гудел, и я даже не заметил, как перестал бояться.
Так мы проехали целых три круга, а потом Дуров тут же, при зрителях, угощал всех пассажиров: зайцу дал морковку, кошке — молочка, мышкам — сахару, а мне — сладких орешков.
* * *
...Как давно был этот прекрасный день!
Сейчас я, наверное, уже тоже похож на слона, которого нельзя пускать в маленький поезд...
С тех пор мне никогда не попадались такие вкусные орешки.
Рекомендуем посмотреть:
Толстой «Какая бывает роса на траве»
Перовская «Поросята, которые не хотели обедать»
Нет комментариев. Ваш будет первым!