Александрова «Кузька»
Татьяна Александрова «Кузька»
ПОД ВЕНИКОМ КТО-ТО БЫЛ
Девочка взяла веник да так и села на пол, до того испугалась. Под веником кто-то был! Небольшой, лохматый, в красной рубахе, блестит глазами и молчит. Девочка тоже молчит и думает: «Может, это ежик? А почему он одет и обут, как мальчик? Может, ежик игрушечный? Завели его ключом и ушли. Но ведь заводные игрушки не умеют кашлять и так громко чихать».
— Будьте здоровы! — вежливо сказала девочка.
— Ага, — басом ответили из-под веника. — Ладно. А-апчхи!
Девочка так испугалась, что все мысли сразу выскочили у нее из головы, ни одной не осталось.
Звали девочку Наташей. Только что вместе с папой и мамой они переехали на новую квартиру. Взрослые укатили на грузовике за оставшимися вещами, а Наташа занялась уборкой. Веник отыскался не сразу. Он был за шкафами, стульями, чемоданами, в самом дальнем углу самой дальней комнаты.
И вот сидит Наташа на полу. В комнате тихо-тихо. Только веник шуршит, когда под ним возятся, кашляют и чихают.
— Знаешь что? — вдруг сказали из-под веника. — Я тебя боюсь.
— И я вас, — шепотом ответила Наташа.
— Я боюсь гораздо больше. Знаешь что? Ты отойди куда-нибудь подальше, а я пока убегу и спрячусь.
Наташа давно бы сама убежала и спряталась, да у нее от страха руки и ноги перестали шевелиться.
— Знаешь что? — немного погодя спросили из-под веника. — А может, ты меня не тронешь?
— Нет, — сказала Наташа.
— Не поколотишь? Не жваркнешь?
— А что такое «жваркнешь»? — спросила
— Ну, наподдашь, отлупишь, оттумачишь, вздрючишь, отдубасишь, отволтузишь, отбузуешь, выдерешь — все равно больно, — сообщили из-под веника.
Наташа сказала, что никогда не... Ну, в общем, никогда не стукнет и не поколотит.
— И за уши не оттаскаешь? А то я не люблю, когда меня за уши дергают или за волосы.
Девочка объяснила, что тоже этого не любит и что волосы и уши растут совсем не для того, чтобы за них дергать.
— Так-то оно так... — помолчав, вздохнуло лохматое существо. — Да, видно, не все про это знают... — И спросило: — Дряпать тоже не будешь?
— А что такое «дряпать»?
Незнакомец засмеялся, запрыгал, веник заходил ходуном. Наташа кое-как разобрала сквозь шуршание и смех, что «дряпать» и «царапать» — примерно одно и то же, и твердо пообещала не царапаться, ведь она — человек, а не кошка. Прутья у веника раздвинулись, на девочку посмотрели блестящие черные глаза, и она услышала:
Может, и свориться не будешь?
Что такое «свориться», Наташа опять не знала. Вот уж лохматик обрадовался, заплясал, запрыгал, руки-ноги болтались и высовывались из-за веника со всех сторон:
Ах, беда-беда-огорчение! Что ни скажешь — не по разуму, что ни молвишь — все попусту, что ни спросишь — все без толку!
Незнакомец вывалился из-за веника на пол, лаптями в воздухе машет:
— Охти мне, батюшки! Охти мне, матушки! Вот тетеха, недотепа, невразумиха непонятливая! И в кого такая уродилась? Ну да ладно! А я-то на что? Ум хорошо, а два лучше того!
Тут и Наташа потихоньку стала смеяться. Уж очень потешный оказался человечек. В красной рубахе с поясом, на ногах лапти, нос курносый, а рот до ушей, особенно когда смеется.
Лохматик заметил, что его разглядывают, убежал за веник и оттуда объяснил:
— «Свориться» — значит ссориться, ругаться, срамить, зубоскалить, позорить, измываться, издеваться, дразниться, — все едино обидно.
И Наташа поскорее сказала, что ни разу, никогда, нипочем его не обидит.
Услышав это, лохматик выглянул из-за веника и решительно произнес:
— Знаешь что? Тогда я совсем тебя не боюсь. Я ведь храбрый!
БАНЬКА
— Ты кто? — спросила девочка.
— Кузька, — ответил незнакомец.
— Это тебя звать Кузька. А кто ты?
— Сказки знаешь? Так вот. Сперва добра молодца в баньке попарь, накорми, напои, а потом и спрашивай.
— Нет у нас баньки, — огорченно сказала девочка.
Кузька презрительно фыркнул, расстался наконец с веником и побежал, держась на всякий случай подальше от девочки, добежал до ванной комнаты и обернулся:
— Не хозяин, кто своего хозяйства не знает!
— Так ведь это ванна, а не банька, — уточнила Наташа.
— Что в лоб, что по лбу! — отозвался Кузька.
— Чего, чего? — не поняла девочка.
— Что об печь головой, что головою об печь — все равно, все едино! — крикнул Кузька и скрылся за дверью ванной комнаты.
А чуть погодя оттуда послышался обиженный вопль:
— Ну что ж ты меня не паришь?
Девочка вошла в ванную. Кузька прыгал под раковиной умывальника.
В ванну он лезть не захотел, сказал, что слишком велика, водяному впору. Наташа купала его прямо в раковине под краном с горячей водой. Такой горячей, что руки едва терпели, а Кузька знай себе покрикивал:
— А ну, горячей, хозяюшка! Наддай парку! Попарим молодые косточки!
Раздеваться он не стал.
— Или мне делать нечего? — рассуждал он, кувыркаясь и прыгая в раковине так, что брызги летели к самому потолку. — Снимай кафтан, надевай кафтан, а на нем пуговиц столько и все застегнуты. Снимай рубаху, надевай рубаху, а на ней завязки и все завязаны. Этак всю жизнь раздевайся — одевайся, расстегивайся — застегивайся. У меня поважнее дела есть. А так сразу и сам отмоюсь, и одежа отстирается.
Наташа уговорила Кузьку хоть лапти снять и вымыла их мылом чисто-начисто.
Кузька, сидя в раковине, наблюдал, что из этого выйдет. Отмытые лапти оказались очень красивыми — желтые, блестящие, совсем как новые.
Лохматик восхитился и сунул под кран голову.
— Пожалуйста, закрой глаза покрепче, — попросила Наташа. — А то мыло тебя укусит.
— Пусть попробует! — проворчал Кузька и открыл глаза как можно шире.
Тут он заорал истошным голосом и напробовался мыла. Наташа долго споласкивала его чистой водой, утешала и успокаивала. Зато отмытые Кузькины волосы сверкали как золото.
— Ну-ка, — сказала девочка, — полюбуйся на себя! — И протерла зеркало, висевшее над раковиной.
Кузька полюбовался, утешился, одернул мокрую рубаху, поиграл кистями на мокром поясе, подбоченился и важно заявил:
— Ну что я за добрый молодец. Чудо! Загляденье, да и только! Настоящий молодец!
— Кто же ты, молодец или молодец? — не поняла Наташа.
Мокрый Кузька очень серьезно объяснил девочке, что он — сразу и добрый молодец и настоящий молодец.
— Значит, ты — добрый? — обрадовалась девочка.
— Очень добрый, — заявил Кузька. — Среди нас всякие бывают: и злые, и жадные. А я — добрый, все говорят.
— Кто все? Кто говорит?
В ответ Кузька начал загибать пальцы:
— В баньке я пареный? Пареный. Поеный? Поеный. Воды досыта нахлебался. Кормленый? Нет. Так что ж ты меня спрашиваешь? Ты молодец, и я молодец, возьмем по ковриге за конец!
— Что, что? — переспросила девочка.
— Опять не понимаешь, — вздохнул Кузька. — Ну, ясно, сытый голодного не разумеет. Я, например, ужасно голодный. А ты?
Наташа без лишних разговоров завернула добра молодца в полотенце и понесла на кухню.
По дороге Кузька шепнул ей на ухо:
— Я таки наподдал ему как следует, этому мылу твоему. Как жваркну его, как дряпну — больше не будет свориться.
ОЛЕЛЮШЕЧКИ
Наташа усадила мокрого Кузьку на батарею. Рядом лапти положила, пускай тоже сохнут. Если у человека мокрая обувь, он простудится.
Кузька совсем перестал бояться. Сидит себе, придерживая каждый лапоть за веревочку. Наташа придвинула к батарее стул и сказала:
— Закрой глаза!
Кузька тут же зажмурился и не подумал подглядывать, пока не услышал:
— Пора! Открывай!
На стуле перед Кузькой стояла коробка с пирожными, большими, прекрасными, с зелеными листочками, с белыми, желтыми, розовыми цветами из сладкого крема. Мама купила их для новоселья, а Наташе разрешила съесть одно или два, если уж она очень соскучится.
— Выбирай, какое хочешь! — торжественно сказала девочка.
Кузька заглянул в коробку, наморщил нос и отвернулся:
— Это я не ем. Я — не козел.
Девочка растерялась. Она очень любила пирожные. При чем тут козел?
Ты только попробуй, — нерешительно предложила она.
И не проси! — твердо отказался Кузька и опять отвернулся. Да как отвернулся! Наташа сразу поняла, что значит слово «отвращение». — Поросята пусть пробуют, лошади, коровы. Цыплята поклюют, утята-гусята пощиплют. Ну, зайцы пусть побалуются, леший пообкусывает. А мне... — Кузька похлопал себя по животу, — мне эта пища не по сердцу, нет, не по сердцу!
— Ты только понюхай, как пахнут, — жалобно попросила Наташа.
— Чего-чего, а это они умеют, — согласился Кузька. — А на вкус трава травой.
Видно, Кузька решил, что его угощают настоящими цветами: розами, ромашками, колокольчиками.
Наташа засмеялась.
А надо сказать, что Кузька больше всего на свете не любил, когда над ним смеются. Если над кем-нибудь еще, то пожалуйста. Можно иногда и самому над собой посмеяться. Но чтоб другие смеялись над ним без спроса, этого Кузька терпеть не мог. Он тут же схватил первое попавшееся пирожное и отважно сунул его в рот. И сейчас же спросил:
— Фафа фефеф или фто фофофаеф?
Девочка не поняла, но лохматик, мигом расправившись с пирожным и запустив руку в коробку, повторил:
— Сама печешь или кто помогает? — и давай пихать в рот одно пирожное за другим.
Наташа задумалась, что она скажет маме, если Кузька нечаянно съест все пирожные.
Но он съел примерно штук десять, не больше. И, на прощание заглянув в коробку, вздохнул:
— Хватит. Хорошенького понемножку. Этак нельзя: все себе да себе. Надо и о других подумать. — И начал считать пирожные: — Тут еще осталось Сюра угостить, Афоньку, Адоньку, Вуколочку. И Сосипатрику хватит, и Лутонюшке, и бедненькому Кувыке. Я их тоже сначала обману: ешьте, мол, ешьте, угощайтесь! Пусть тоже думают, что цветами потчую. Вот умора! Всем на потешение, всем на удивление! И угостим, и насмешим, то-то все будут рады-радехоньки!
Нахохотавшись всласть, Кузька обернулся к Наташе И заявил, что олелюшечек никак не хватит.
— Чего не хватит? — рассеянно спросила девочка. Она все думала, что сказать маме о пирожных, а еще думала про Адоньку, Афоньку, Вуколочку.
— Олелюшечек, говорю, на всех не хватит. Не красна изба углами, а красна пирогами. Этаких вот, с цветами! — Кузька даже рассердился и, видя, что девочка не понимает, о чем речь, ткнул пальцем в пирожные. — Вот они, олелюшечки, кулабашечки, переженчики, скоканцы, ботанцы, — эти самые пироги цветочные! Я ж говорю, невразумиха ты непонятливая, а еще смеешься!
ТО ТЕПЛО, ТО ХОЛОДНО
— Дверь обить не желаете? — спросил незнакомый дяденька. — Черная клееночка имеется и коричневого цвета. Да ты одна, что ли, дома, девочка? Спрашивать надо, спрашивать, когда дверь отпираешь, и чужим не открывать. Говоришь вам, говоришь, учишь вас, учишь, — ворчал дяденька, стучась в соседнюю дверь.
Наташа вернулась в кухню. Кузьки на подоконнике не было, коробки с пирожными тоже, только лапти сохли на батарее.
Кузенька! — позвала Наташа.
Ку-ку! — откликнулись из угла.
Там под раковиной был аккуратный белый Шкафчик, куда ведро ставят для мусора. Из
— Ах вы, сени мои, сени! Сени новые мои! — вопил он, приплясывая, когда Наташа заглянула в шкафчик. — Добро пожаловать! Будьте как дома! Ну не чудо ли и не красота! Гляди, какой славный домик я себе отыскал! Как раз по росту. И олелюшечки уместились! И гости поместятся, если по одному будут приходить. А что внутри он белый, так мы его раскрасим. На этой стенке лето нарисуем, на той осень, здесь весну, бабочки летают. А дверь пусть остается белой, как зима. Место тихое, укромное, кто не надо — не заглянет.
— Заглянут, — вздохнула Наташа. — Сюда ведро помойное ставят.
— Глупости какие! — сказал Кузька, вылезая из шкафчика. — Изгваздать такую красоту! Ума нет.
— А куда ж мусор бросать?
— А вон куда! — И Кузька показал в окно.
Девочка не согласилась. Что ж это будет?
Идет по тротуару прохожий, а на него сверху очистки всякие падают, объедки, огрызки, окурки...
— Ну и что? — сказал Кузька. — Отряхнулся и пошел себе дальше.
И тут в дверь опять постучали.
— Здравствуйте! Я ваша соседка, — сказала незнакомая женщина в переднике. — У вас не найдется коробки спичек?
Наташа, загораживая дорогу в кухню, сказала, что спичек нет и никого нет.
— А почему дверь открываешь, не спрашивая? — улыбнулась соседка и ушла.
В кухне на батарее сох один лапоть. Кузька снова исчез.
— Кузенька! — позвала Наташа.
Никто не ответил. Она опять позвала. Откуда-то послышался шорох, тихий смех и приглушенный Кузькин голос:
— Идет мимо кровати спать на полати.
Искала Наташа, искала — Кузька будто провалился.
Надоело ей искать.
— Кузенька, где ты?
Послышалось хихиканье, и неизвестно откуда ответили:
— Если я скажу «холодно», значит, там меня нету, а скажу «тепло», там я и есть.
Наташа вышла в коридор.
— Эх, морозище-мороз отморозил девке нос! — заорал невидимый Кузька.
Девочка вернулась в кухню.
— Мороз не велик, а стоять не велит!
Она заглянула в белый шкафчик под раковиной.
— Стужа да мороз, на печи мужик замерз!
Наташа сделала шаг к газовой плите, и погода сразу улучшилась:
— Сосульки тают! Весна-красна, на чем пришла? На кнутике, на хомутике!
У плиты наступило лето. Открыв духовку, Наташа увидела на противне Кузьку, который вопил, не жалея голоса:
— Обожжешься! Сгоришь! Удирай, пока не поздно!
Это ты сгоришь! — сказала Наташа и стала объяснять про газовую плиту и про духовку.
Не дослушав объяснений, Кузька вылетел наружу как ошпаренный, подобрал коробку с пирожными, обул лапоть и сердито пнул Плиту.
— Вот беда-беда-огорчение! Я-то думал, это будет мой домик, тихонький, укромненький, никто туда не заглянет. А сам, страх подумать, в печи сидел! Ах ты батюшки!
Наташа стала его утешать.
— Я твоей плиты не боюсь, зря не укусит, — махнул рукою Кузька. — Я огня боюсь.
Кузька сел на коробку с пирожными и пригорюнился:
— И лаптей жалко, и рубахи, а больше всего своей головушки. Я ж молоденький, семь веков всего, восьмой пошел...
— Семь лет, — поправила Наташа. — Как мне.
— У вас годами считают, — уточнил Кузька, — у нас — веками, в каждом веке сто лет. Вот моему дедушке сотый век пошел. Не знаю, как ты, а мы с огнем не водимся. Играть он не умеет, шуток не любит. Кто- кто, а мы это знаем. Дедушка нам говорил: «Не играйте с огнем, не шутите с водой, ветру не верьте!» А мы не послушались. Поиграли раз — на всю жизнь хватит.
— Кто поиграл?
— Мы поиграли. Сидим как-то у себя дома под печкой. Я сижу, Афонька, Адонька, Сюр, Вуколочка. И вдруг...
Но тут в дверь опять постучали.
Рекомендуем посмотреть:
Русская народная сказка «Заяц-хваста»
Русская народная сказка «Хаврошечка»
Русская народная сказка «Царевна-лягушка»
Нет комментариев. Ваш будет первым!