Несбит «Добрый маленький Эдмонд»

Э. Несбит «Добрый маленький Эдмонд»

Эдмонд был мальчиком. Люди, не любившие его, говорили, что он самый надоедливый мальчик, которого они когда-либо встречали; но его бабушка и другие друзья уверяли, что у него попросту очень пытливый ум. Бабушка его часто добавляла даже, что он самый лучший из всех мальчиков на свете. Но ведь она была очень стара и очень добра.

Эдмонд больше всего любил все разузнавать и рассматривать. Его пытливый ум побуждал его разбирать часы и смотреть, что заставляет их идти, вырывать замки из дверей, чтобы узнать, что заставляло их держаться. Эдмонд также был именно тем мальчиком, который разрезал резиновый мяч, желая посмотреть, что заставляет его прыгать; понятно, он ровно ничего не увидел, так же, как и вы сами, когда проделали этот же опыт.

Он совершенно самостоятельно изобрел весьма остроумный и новый фонарь, сделанный из репы и стакана, и когда он вытащил свечу из подсвечника, стоявшего в спальне его бабушки, и вставил в фонарь, то последний дал великолепный свет.

На следующий день ему пришлось пойти в школу, где его выпороли за то, что он пропускал уроки без разрешения, несмотря на то, что он совершенно откровенно объяснил, что был слишком занят устройством фонаря и потому не имел времени побывать в школе.

Но на следующий за этим день Эдмонд встал очень рано и взял с собою завтрак, который бабушка приготовила ему для школы: два крутых яйца и яблочный пирожок, — взял также свой фонарь и пошел прямо, как летит стрела, к горам, с намерением исследовать пещеры.

В пещерах было очень темно, но его фонарь великолепно осветил их; и это были замечательно интересные пещеры со сталактитами, сталагмитами, разными окаменелостями и всеми теми вещами, о которых можно прочесть в поучительных книгах для детей. Но в данное время Эдмонд совсем не интересовался всем этим. Он жаждал узнать, что производило звуки, так сильно пугавшие людей, а в пещерах не было ничего, что могло бы разъяснить ему этот вопрос.

Побродив немного, он уселся в самой большой из пещер и стал тщательно прислушиваться; ему показалось, что он в состоянии отличить три разных сорта звуков. Во-первых, слышался какой-то тяжелый, грохочущий звук, точно какой-нибудь очень толстый старый господин спал после обеда; в то же самое время слышался второй, более тихий сорт грохота; затем можно было расслышать еще какое-то клохтанье и тиканье, похожее на то, которое мог бы издать цыпленок ростом со стог сена.

«Мне кажется, — заметил Эдмонд сам себе, — что клохотанье блйже всего ко мне!»

Он поднялся с места и стал еще раз осматривать пещеры. Но он ничего не нашел и только при последнем обходе заметил какое-то отверстие в стене пещеры, приблизительно на половине ее высоты. Будучи мальчиком, он, конечно, вскарабкался и заполз в него; отверстие оказалось входом в скалистый коридор. Теперь клохтанье раздавалось гораздо громче прежнего, грохот же едва можно было расслышать.

— Наконец-то я что-то открою! — сказал Эдмонд и пошел дальше.

Коридор извивался и загибал то в ту, то в другую сторону, но Эдмонд отважно шел дальше.

— Мой фонарь горит все лучше и лучше, — заметил он немного спустя, но в следующую же минуту убедился, что не весь свет исходит из его фонаря. Это был какой-то бледно-желтый свет, проникавший в коридор довольно далеко впереди, сквозь что-то, похожее на щель в дверях.

— Это, вероятно, огонь внутри земли, — сказал Эдмонд, который не мог не узнать об этом в школе.

Но совершенно неожиданно свет впереди слабо вспыхнул и погас, — клохтанье тоже прекратилось.

В следующую секунду Эдмонд завернул за угол и очутился перед скалистою дверью. Дверь была неплотно притворена. Он вошел и очутился в круглой пещере, напоминающей по форме купол церкви. Посреди пещеры виднелось углубление, похожее на огромный таз для умывания, а в середине этого таза сидело очень большое бледное существо. У этого существа было человеческое лицо, тело грифа, большие, покрытые перьями крылья, змеиный хвост, петушиный гребень и перья на шее.

— Что вы за существо? — спросил Эдмонд.

— Я — бедный, умирающий от голода галогриф, — ответило бледное существо очень слабым голосом, — и я умру скоро! Ах, я знаю, что умру! Огонь мой погас! Не могу себе и представить, как это случилось; я, вероятно, уснул. Один раз в столетие мне необходимо помешать его семь раз кругом хвостом, чтобы он продолжал гореть, а мои часы, должно быть, идут неверно. И вот теперь я умираю.

Мне кажется, я уже сообщил вам, что Эдмонд был очень добрым мальчиком.

— Утешьтесь, — сказал он. — Я зажгу ваш огонь!..

С этими словами он ушел и вернулся через несколько минут с огромной охапкой сухих веток с растущих на горе сосен, и при помощи их и пары учебников, которые он забыл потерять до сих пор и которые по недосмотру сохранились в целости в его кармане, он развел костер вокруг всего галогрифа. Дрова ярко вспыхнули, и, немного спустя, в тазу загорелось что-то, и Эдмонд увидел, что там была какая- то жидкость, которая горела, точно спирт. Теперь галогриф помешал его своим хвостом и помахал в нем крыльями; немного жидкости брызнуло на руки Эдмонда и довольно сильно обожгло их. Но галогриф стал румяным, сильным и веселым; его гребень покраснел, перья заблестели, и он поднялся и закричал «Ку-ка- ре-ку!» — очень громко и отчетливо.

Доброе сердце Эдмонда возликовало, когда он увидел, что здоровье его нового знакомого настолько поправилось.

— Не благодарите меня — я в восторге, что мог помочь вам! — сказал он, когда галогриф начал благодарить его.

— Но что я могу сделать для вас? — спросило странное существо.

— Расскажите мне какие-нибудь истории, — попросил Эдмонд.

— О чем? — спросил галогриф.

— О том, что действительно существует, но чего в школах не знают, — сказал Эдмонд.

И тогда галогриф начал рассказывать ему о рудниках и сокровищах, о геологических формациях, о гномах, феях и драконах, о ледниках и каменном веке, о начале мира, о единороге и Фениксе и о белой и черной магии.

А Эдмонд ел крутые яйца с пирожком и слушал. А когда он снова проголодался, то попрощался с галогрифом и пошел домой. Но на следующий день он пришел опять за новыми историями так же, как и в следующий и еще следующий; так продолжалось довольно долго.

В совершенно другой части горы он нашел темный проход, весь устланный медью со всех сторон, что делало его похожим на внутреннюю часть огромного телескопа, и в самом конце его он увидел ярко-зеленую дверь. На дверях виднелась медная дощечка, гласившая: «Госпожа Д. (просят постучать и позвонить)» и белая записка, на которой стояло: «Разбудите меня в три часа». У Эдмонда были часы; ему подарили их в день рождения, то есть два дня тому назад; он еще не успел разобрать их, чтобы посмотреть, что заставляет их идти, поэтому они еще шли. Он теперь посмотрел на них. Было без четверти три.

Не говорил ли я вам уже, что Эдмонд был очень добрым мальчиком? Он сел на медную ступеньку у дверей и подождал до трех часов. Тогда он постучал и позвонил; из-за двери раздалось какое-то громыхание и пыхтенье. Большая дверь быстро распахнулась, и Эдмонд едва успел спрятаться за нее, когда появился огромный желтый дракон, который пополз вниз по медному коридору, как большой червяк или скорее как чудовищная тысяченожка.

Эдмонд потихоньку выполз за ним и увидел, как дракон растянулся среди скал на солнышке; мальчик прокрался мимо огромного животного, помчался вниз с горы в город и ворвался в школу с криком:

— Сюда ползет большой дракон! Кто-нибудь должен что-нибудь предпринять, иначе мы все погибнем!

Он показал в окно, и все могли рассмотреть над горой огромное желтое облако, поднимавшееся к небу.

Эдмонд тайком выбрался из школы и побежал во всю прыть через город, чтобы предупредить свою бабушку; но ее не оказалось дома. Тогда он выбежал в задние ворота города и помчался на гору, чтобы рассказать обо всем галогрифу и попросить его помочь горю.

У входа в пещеру галогрифа Эдмонд остановился, едва не задохнувшись, и посмотрел назад на город. Когда он бежал, он чувствовал, что его маленькие ножки дрожали и подгибались под ним, когда тень огромного облака пала на него. Теперь он снова стоял между теплой землей и голубым небом и смотрел вниз на зеленую равнину, усеянную плодовыми деревьями, крытыми красной черепицей фермами и полями золотистого хлеба. Среди этой равнины лежал серый город, с его крепкими стенами, в которых были проделаны бойницы для стрелков, и с квадратными башнями, с отверстиями, через которые можно было лить расплавленный свинец на головы чужеземцев, с его мостами, колокольнями, спокойной рекой, окаймленной ивами и ольхами, и красивым зеленым сквером в середине города, где по праздникам жители сидели, покуривая свои трубки и слушая военный оркестр.

Эдмонд ясно видел все это; но он видел также желтого дракона, который полз по долине, оставляя за собою черный след, так как все обгорало на его пути; и он заметил, что этот дракон во много раз больше всего города.

— Ах, моя бедная, дорогая бабушка! — воскликнул Эдмонд, так как у него было очень доброе сердце, о чем я должен был бы уже раньше сказать вам.

Желтый дракон подползал все ближе и ближе к городу, облизывая жадные губы длинным красным языком, и Эдмонд знал, что в школе учитель все еще продолжает усердно обучать мальчиков и все еще совершенно не верит его рассказу.

Дракон между тем раскрывал свою пасть все шире и шире. Эдмонд закрыл глаза как мог плотнее, потому что доброго мальчика все же пугала мысль увидеть ужасное зрелище.

Когда он снова раскрыл глаза, города уже не существовало, — на том месте, где он раньше стоял, виднелось пустое пространство; дракон облизывал губы и свертывался в клубок для послеобеденного сна, как делает ваша кошка, покончив с мышью. Эдмонд с трудом передохнул раза два, потом побежал в пещеру рассказать галогрифу обо всем происшедшем.

— Ну, — сказал галогриф задумчиво, выслушав весь рассказ до конца, — что же дальше?

— Мне кажется, вы не совсем поняли меня, — сказал Эдмонд кротко, — дракон проглотил весь город.

— А разве это какое-нибудь несчастье? — спросил галогриф.

— Да ведь я там живу, — заметил Эдмонд в недоумении.

— Не печалься, — сказал галогриф, повертываясь в своей огненной луже, чтобы погреть другой бок, застывший благодаря тому, что Эдмонд, по' обыкновению, забыл прикрыть дверь пещеры, — ты можешь жить здесь со мной.

— Боюсь, что вы все-таки не совсем ясно поняли мои слова, — снова начал пояснять Эдмонд с большим терпением. — Видите ли, моя бабушка осталась в городе, и я не в силах перенести мысли, что мне придется потерять ее таким образом.

— Я не знаю, что это такое — бабушка, — заметил галогриф, которому, по-видимому, этот разговор начал надоедать, — но если это имущество, которому вы придаете какое-нибудь значение...

— Да, конечно же, придаю! — воскликнул Эдмонд, теряя наконец терпение. — Ах, пожалуйста, помогите мне! Скажите, что мне делать?

— Будь я на твоем месте, — сказал его друг, потягиваясь в луже огня, чтобы волны покрыли его до самого подбородка, — я нашел бы драконенка и притащил бы его сюда.

— Но почему? — спросил Эдмонд. Он еще в школе приобрел привычку спрашивать «почему», и учитель всегда находил это крайне надоедливым. Что же касается галогрифа, он не намеревался терпеть ничего подобного даже на минутку.

— Ах, не разговаривай со мной! — воскликнул галогриф раздражительно, плескаясь в пламени. — Я тебе даю добрый совет; следуй ему или нет — как хочешь, я больше не стану заботиться о тебе. Если ты притащишь мне сюда драконенка, я скажу тебе, что делать дальше. Если нет, так нет!

И галогриф обернул пламя поплотней вокруг своих плеч, зарылся в него, словно в одеяло, и приготовился уснуть.

Это был лучший способ справиться с Эдмондом, — только до сих пор никому не пришло в голову испытать его.

Он простоял с минуту, смотря на галогрифа; тот посмотрел на него уголком глаза и принялся храпеть очень громко, и Эдмонд понял раз навсегда, что его друг не позволит ему шутить с собою. С этой минуты он почувствовал глубокое уважение к галогрифу и сейчас же отправился исполнять, что ему было приказано, — быть может, первый раз в жизни.

Он отважно устремился в пещеры и искал и бродил, и бродил и искал, пока, наконец, не нашел в горе третьей двери, на которой было написано: «Младенец спит». У самой двери стояло пятьдесят пар медных башмаков, и никто не мог увидеть их, не догадавшись в ту же минуту, на какие ноги они были сделаны, так как в каждом башмаке было пять отверстий для пяти когтей драконенка. Их было пятьдесят пар, потому что дракон походил на свою мать и имел сто ног — ни больше ни меньше. Он принадлежал к виду, называемому в ученых книгах Дракон-стоножка.

Эдмонд сильно испугался, но вдруг он вспомнил мрачное выражение глаз галогрифа, и упорная решимость, выражавшаяся в его храпе, еще раздавалась в его ушах, несмотря на храп драконенка, который сам по себе тоже чего-нибудь да стоил. Он кое-как собрался с духом, распахнул дверь и громко крикнул:

— Эй, ты, драконенок! Вылезай сейчас же из постели!

Драконенок перестал храпеть и сказал сонным голосом:

— Еще очень рано!

— Мама, во всяком случае, тебе приказала встать; ну, вставай сейчас же, слышишь? — приказал Эдмонд, храбрость которого возросла из того факта, что драконенок еще не съел его.

Драконенок вздохнул, и Эдмонд мог расслышать, как он слезал с постели. В следующую минуту он начал выползать из своей комнаты и надевать башмаки. Он был гораздо меньше своей матери и не превышал ростом маленькой часовни.

— Торопись! — сказал Эдмонд, когда драконенок стал неуклюже возиться с семнадцатым башмаком, который почему-то долго не мог надеть.

— Мама сказала, чтобы я никогда не смел выходить без башмаков, — извинялся драконе- нок, и Эдмонду пришлось помочь ему надеть их. На это понадобилось немало времени, и это было далеко не приятным занятием.

Наконец драконенок объявил, что он совсем готов; Эдмонд, позабывший свой испуг, сказал:

— В таком случае пойдем! — и они пошли назад к галогрифу.

— Вот он, — объявил Эдмонд, и галогриф сейчас же проснулся и очень вежливо попросил драконенка присесть и подождать.

— Ваша мать сейчас придет, — заметил галогриф, помешивая свой огонь.

Драконенок сел и принялся ждать, но все время наблюдал за огнем голодными, жадными глазами.

— Прошу прощения, — не вытерпел он наконец, — но я привык каждое утро съедать небольшую чашечку огня, как только проснусь, и теперь я чувствую, что немного ослабел. Вы мне разрешите?

Он протянул коготь к тазу галогрифа.

— Конечно, нет, — ответил галогриф резко, — и где вы только воспитывались? Вас разве не учили, что «никогда не следует просить всего, что видишь?» А?

— Извините, пожалуйста, — сказал драконенок смиренно, — но я, право, ужасно голоден.

Галогриф знаком подозвал Эдмонда к краю своего таза и так долго и убедительно шептал ему что-то на ухо, что на одной стороне головы милого мальчика волосы совершенно сгорели. Но он даже ни разу не прервал галогрифа, чтобы спросить у него «почему». А когда шептание окончилось, Эдмонд, у которого, как я, может быть, уже упоминал, было доброе сердце, сказал драконенку:

— Если ты действительно голоден, бедное создание, я могу показать тебе, где целая масса огня.

Он пошел дальше по пещерам, указывая путь, а драконенок следовал за ним.

Дойдя до надлежащего места, Эдмонд остановился.

Здесь в полу виднелась круглая железная крышка, как те, которыми прикрывают запасные водопроводные краны, только гораздо больших размеров. Эдмонд поднял ее за крючок, вделанный в один из ее краев; из отверстия вырвалась струя горячего воздуха, которая едва не задушила его. Но драконенок подошел совсем близко, заглянул одним глазком в отверстие и заметил:

— Очень вкусно пахнет, не правда ли?

— Да, — ответил Эдмонд, — здесь сохраняется огонь, который горит внутри земли. Там его целая пропасть и совершенно готового. Не лучше ли тебе спуститься туда и приняться за завтрак; как ты думаешь?

Итак, драконенок протиснулся в отверстие и принялся ползти все быстрее и быстрее по наклонной шахте, которая ведет к огню внутри земли. И Эдмонд, на этот раз странным образом в точности исполняя, что ему было сказано, поймал кончик хвоста драконенка и просунул в него железный крюк, так что драконенок не мог двинуться дальше.

Итак, мы видим драконенка, крепко придерживаемого собственным глупым хвостиком, и Эдмонда, который с крайне важным и деловым видом и, очевидно, очень довольный сам собою, торопился назад к галогрифу.

— А теперь? — спросил он.

— Ну, теперь, — ответил галогриф, — подойди к отверстию в пещеру и смейся так громко, чтобы дракон тебя услышал.

Эдмонд едва не спросил — «почему?», но вовремя остановился и только заметил:

— Он меня не услышит...

— Что ж, отлично! — ответил галогриф, — вероятно, ты знаешь лучше меня, — и он начал завертываться в огонь. Эдмонд, понятно, сейчас же сделал, как ему было приказано.

Когда он начал смеяться, смех его повторило стоголосое эхо пещер, так что могло показаться, что смеется целый замок, полный великанов.

Дракон, улегшийся поспать на солнышке, проснулся и сказал сердитым голосом:

— Над чем это ты так смеешься?

— Над вами! — воскликнул Эдмонд, продолжая смеяться.

Дракон терпел, насколько мог, но, как и всякий другой, он не мог выносить, чтобы над ним смеялись, и поэтому через некоторое время потащился на гору очень-очень медленно, так как плотно пообедал, и снова переспросил:

— Над чем ты смеешься? — таким страшным голосом, что Эдмонд почувствовал, что никогда уже больше не решится смеяться.

Тогда добрый галогриф закричал:

— Над вами! Вы съели собственного драко- ненка, — проглотили его вместе с городом. Вашего собственного драконенка! Ха-ха-ха!

И Эдмонд настолько осмелел, что тоже робко повторил — «Ха-ха-ха!».

— Вот так история! — ужаснулся дракон. — Недаром мне показалось, будто город слегка застрял у меня в горле. Я должен вынуть его из горла и осмотреть потщательнее!

С этими словами он начал кашлять и отхаркнулся, и — город очутился на склоне горы.

Эдмонд побежал назад к галогрифу, который сказал ему, что следует делать дальше. Итак, раньше чем дракон успел просмотреть весь город, чтобы убедиться, не там ли его отпрыск, — голос самого жалобно воющего драконенка раздался изнутри горы. Эдмонд изо всех сил прищемил ему хвост железной крышкой, похожей на крышку запасных водопроводных кранов. Дракон услышал этот вой и встревожился.

— Что же, наконец, случилось с малюткой? Здесь его нет! — С этими словами он вытянулся в ниточку и вполз в гору — поискать своего драконенка.

Галогриф продолжал хохотать во всю глотку, а Эдмонд продолжал щемить хвост драконенка и, немного спустя, голова большого дракона, вытянувшегося в необычайно длинную нитку, очутилась у круглого отверстия с железной крышкой. Хвост его был на расстоянии мили или двух снаружи горы. Когда Эдмонд услышал, что он приближается, — он в последний разок прищемил хвост драконенка, затем поднял крышку и стал за нею, чтобы большой дракон не мог рассмотреть его. Затем он снял хвост драконенка с крючка, и старый дракон заглянул в отверстие как раз вовремя, чтобы видеть, как хвост его драконенка скрылся на дне гладкой покатой галереи, под аккомпанемент последнего крика боли. Каковы бы ни были остальные недостатки дракона, он, во всяком случае, обладал сильно развитыми родительскими чувствами. Он бросился вниз головою в отверстие и быстро скользнул вниз за своим младенцем. Эдмонд наблюдал за тем, как исчезла его голова, а затем и все остальное. Дракон был такой длинный и растянулся так тонко, что на это понадобилась целая ночь.

Когда исчезло последнее звено хвоста дракона, Эдмонд быстро прикрыл железную крышку. Он был добрый мальчик, — как вы уже успели заметить, — и его радовала мысль, что теперь и у дракона, и у его драконенка будет масса их любимого лакомства на вечные времена.

Он поблагодарил галогрифа за его любезность и вернулся домой как раз вовремя, чтобы позавтракать и поспеть в школу к девяти часам.

На следующий день Эдмонду пришло в голову, что он может доказать людям правдивость своих рассказов, показав им галогрифа, и он действительно уговорил некоторых из жителей города пойти с ним в пещеры; но галогриф заперся в своем помещении и не хотел открыть дверей, поэтому Эдмонд ничего не выиграл этим, кроме лишних упреков.

И бедный Эдмонд не мог возразить ни слова, хотя знал, как несправедливы эти упреки.

Единственным человеком, поверившим ему, была его бабушка. Но ведь она была очень стара и очень добра и всегда утверждала, что он наилучший из мальчиков.

Вся эта длинная история имела только один хороший результат. Эдмонд сильно изменился. Он теперь гораздо меньше спорит и согласился поступить в подмастерья к слесарю, чтобы иметь возможность когда-нибудь в будущем взломать замок парадной двери галогрифа и узнать еще некоторые из интересных вещей, о которых остальные люди не имеют понятия.

Но теперь уже он совершенно состарился, и ему все еще не удалось открыть этой двери.

Рекомендуем посмотреть:

Русская народная сказка «Заяц-хваста»

Александр Пушкин «У лукоморья»

Русская народная сказка «Хаврошечка»

Русская народная сказка «Сивка-бурка»

Русская народная сказка «Царевна-лягушка»