Сладков «Весенние радости» читать онлайн
Николай Сладков «Весенние радости»
Март
Голубой месяц март. Голубое небо, снега голубые. На снегах тени - как синие молнии. Голубая даль, голубые льды. Голубые на снегу следы. Голубые перелески, голубые канавы. Первые голубые лужи и последние голубые сосульки. А на горизонте - синяя полоска далёкого леса. Весь мир голубой!
В марте горят снега: всё усыпано солнечной сверкающей пылью. Снежное сияние обжигает лицо. На мартовском солнце даже деревья загорают. Тонкие ветви берёз становятся бронзовыми, а заросли ольхи - лиловыми.
Днём на солнце капель. Ночью - звонкий мороз.
А на рассвете - морозный пар. Белые берёзы в седой дымке. Как будто это пар от тёплого их дыхания, как будто берёзы дышат.
Март голубой на дворе — пора яркого солнца и полосатых снегов; зиме - конец, а весне - начало.
Ожеледь
Слышно было, как уходил ночью из леса мороз. Он стучал клюкой по деревьям всё тише, всё дальше.
Я вышел во двор и долго стоял, вглядываясь и вслушиваясь. В воздухе плыл шорох. Уху знакомо шуршание трав, кустов и ветвей. Но сейчас шуршало ни на что не похоже. Казалось, шуршит сам воздух. Шуршит и чуть слышно позванивает.
На смену морозу пришла оттепель.
Я вытянул в темноту ладонь. В ладонь стали покалывать крохотные иголочки. Ничего было не видно, но что- то творилось в лесу.
Утром все увидели: снег заковала хрустящая глазурная корочка. Ветви берёз и хвоя сосен оделись в стеклянные чехольчики. Всё похрустывает и позванивает, как обёрнутое в скрипучий целлофан. Стены, заборы оплыли матово-голубым льдом.
Сыплет мелкая водяная пыль. Невидимые капельки, не долетая до земли, замерзают в льдинки. Льдинок тоже не видно, но слышно: шорох и звон!
Сыпучий снег стал гремучим. Глазурная корочка с грохотом проваливается и рушится под сапогом. В проломах - белые битые черепки.
Всё шуршит, хрустит и звенит. Звонкий весенний денёк!
Следы
Лыжи по насту, как по льду, скользят: не иду, а лечу. Да ещё ветер в спину, прямо хоть с зайцами наперегонки! А вот лесных жителей, кто без лыж, наст не держит. Лоси без лыж, кабаны без лыж - проваливаются. Зайцы- беляки, правда, держатся: лапы у них что твои снегоступы. Эти и без наста по снегу пройдут.
Хуже всего лосям, по колено вязнут, но зато какие следы! Пересекаю лосиный след и глазам не верю: следы-то жёлтые! Череда ям в снегу, и у каждой донышко почему- то жёлтое. Сую руку по локоть - полная горсть еловых семян! Еловые шишки сейчас семена высыпают, ветер их по насту метёт, как золотую позёмку, и наметает во все ямы и углубления. И конечно, в глубокие следы лосей.
Следы лосей - как чаши, наполненные семенами. Прилетайте на угощение птицы - не надо гоняться за каждым семечком. Прибегайте, семеноеды-зверьки, - лес встречает вас хлебом-солью.
А растает снег - семена осядут на влажную землю и прорастут. И поднимется странная поросль - цепочка еловых пучков! Как память о лосе, который с трудом прокладывал по снегу путь.
Ничто не исчезает в лесу бесследно. Даже следы...
Зимние долги
Расчирикался Воробей на навозной куче — так и подскакивает! А Ворона как каркнет противным голосом:
- Чему, Воробей, возрадовался, чего расчирикался?
- Крылья зудят, Ворона, нос чешется, - отвечает Воробей. - Страсть драться охота! А ты тут не каркай, не порть мне весеннего настроения!
- А вот испорчу! — не отстаёт Ворона. - Как задам вопрос!
- Во напугала!
- И напугаю. Ты крошки зимой на помойке клевал?
- Клевал.
- А зёрна у скотного двора подбирал?
- Подбирал.
- А в птичьей столовой у школы обедал?
- Спасибо ребятам, подкармливали.
- То-то! - надрывается Ворона. - А чем ты за всё это расплачиваться думаешь? Своим чик-чириканьем?
- А я один, что ли, пользовался? - растерялся Воробей. - И Синица там была, и Дятел, и Сорока, и Галка. И ты, Ворона, была...
- Ты других не путай! - хрипит Ворона. — Ты за себя отвечай. Брал в долг - отдавай! Как все порядочные птицы делают.
- Порядочные, может, и делают, - рассердился Воробей. - А вот делаешь ли ты, Ворона?
- Я раньше всех расплачусь! Слышишь, в поле трактор пашет? А я за ним из борозды всяких корнеедов и корне- грызов выбираю. И Сорока с Галкой мне помогают. А на нас глядя, и другие птицы стараются.
- Ты тоже за других не ручайся! - упирается Воробей. - Другие, может, и думать забыли.
Но Ворона не унимается:
- А ты слетай да проверь!
Полетел Воробей проверять. Прилетел в сад - там Синица в новой дуплянке живёт.
- Поздравляю с новосельем! — Воробей говорит. - На радостях-то, небось, и про долги забыла!
- Не забыла, Воробей, что ты! - отвечает Синица. - Меня ребята зимой вкусным сальцем подкармливали, я их осенью сладкими яблочками угощу. Сад стерегу от плодожорок и листогрызов.
Делать нечего, полетел Воробей дальше. Прилетел в лес - там Дятел стучит. Увидал Воробья - удивился:
— По какой нужде, Воробей, ко мне пожаловал?
— Да вот расчёт с меня требуют, - чирикает Воробей. - А ты, Дятел, с долгами расплачиваешься, а?
— Уж так-то, Воробей, стараюсь, - отвечает Дятел. - Лес от древоточцев и короедов оберегаю. Бьюсь с ними не щадя живота своего - растолстел даже...
— Ишь ты, — задумался Воробей. - А я-то думал...
Вернулся Воробей на свою навозную кучу и говорит Вороне:
— Твоя, карга, правда! Все за зимние долги отрабатывают. А я что — других хуже? Вот как начну летом птенцов своих кормить комарами да мухами, чтобы кровососы эти ребят не кусали. Мигом все долги отработаю!
Сказал так и давай снова на куче подскакивать и чирикать. Пока ещё свободное время есть, пока воробьята есть не просят.
Заячий хоровод
Мороз ещё на дворе. Но особый мороз, весенний. Ухо, которое в тени, мёрзнет, а которое на солнце - горит. С зелёных осин капель, но капельки не долетают до земли, замерзают на лету в ледышки. На солнечной стороне деревьев вода блестит, а теневая затянута матовым панцирем льда.
Порыжели ивняки, ольховые заросли полиловели. Днём плавятся и горят снега, ночью пощёлкивает мороз. Пришла пора заячьих песен. Самое время ночных заячьих хороводов.
Как зайцы поют, по ночам слышно. А как хоровод водят, в темноте не видать.
Но по следам всё понять можно: шла прямая заячья тропа - от пенька до пенька, через кочки, через валежины, под белыми снежными воротцами — и вдруг закружила немыслимыми петлями! Восьмёрками среди берёзок, кругами-хороводами вокруг ёлочек, каруселью между кустами.
Будто закружились у зайцев головы, и пошли они петлять да путать.
Поют и пляшут: «Гу-гу-гу-гу-у! Гу-гу-гу-гу-у!»
Как в берестяные дудки дуют. Даже губы раздвоенные трясутся!
Нипочём им сейчас лисицы и филины. Всю зиму жили в страхе, всю зиму прятались и молчали. Довольно!
Март на дворе, солнце одолевает зиму.
Самая пора заячьих песен.
Время заячьих хороводов.
О чём пела сорока?
Пригрелась сорока на мартовском солнце, глаза прижмурила, разомлела - даже крылышки приспустила.
Сидела сорока и думала. Только вот о чём она думала? Поди угадай, если она птица, а ты человек!
Будь я на её птичьем месте, я бы сейчас вот о чём думал. Дремал бы я на припёке и вспоминал бы прошедшую зиму. Метели вспоминал, морозы. Вспомнил бы, как ветер меня, сороку, над лесом бросал, как под перо задувал и крылья заламывал. Как в студёные ночи мороз стрелял, как стыли ноги и как пар от дыхания сединой покрывал чёрное перо.
Как прыгал я, сорока, по заборам, со страхом и надеждой заглядывал в окно: не выбросят ли в форточку селёдочную голову или корку хлеба?
Вспоминал бы и радовался: зима позади, и я, сорока, жив! Жив и вот на ёлке сижу, на солнце нежусь! Зиму отзимовал, весну встречаю. Длинные сытые дни и короткие тёплые ночи. Всё тёмное и тяжёлое позади, все радостное и светлое — впереди. Нет времени лучше,
Но тс-с! Сорока-то на ёлке поёт!
Бормочет, стрекочет, вскрикивает, пищит. Ну чудеса! Первый раз в жизни слышу песню сороки. Выходит, что птица-сорока думала про то же, про что и я, человек! Ей тоже петь захотелось.
А может, и не думала: чтобы петь, не обязательно нужно думать. Весна пришла - ну как не запеть?! Солнце-то всем светит, солнце всех греет. И не умеешь, а запоёшь!
Птичьи часы
Нашёл я часы.
Не золотые и не серебряные, не наручные, не настенные и не карманные - птичьи! Оказывается, и такие есть. И в лесу они — чуть ли не на каждом дереве. Вроде наших часов с кукушкой. Только в лесу они ещё и «с зарянкой», «с дроздом», «с зябликом».
Птицы в лесу начинают петь не когда кому вздумается, а когда им положено. Одни через столько-то минут после восхода солнца, а другие за столько-то минут до восхода. Какая птица как.
Ну-ка, сколько там сейчас не на моих серебряных, а на птичьих? И не посмотрим на этот раз, а послушаем, ведь лесные часы с боем!
Песенка за окном
Я знаю много птичьих песен. Услышу - и сразу же угадаю, кто поёт. А вот нынче не угадал.
Проснулся я рано-рано. И слышу вдруг: птичка какая- то возится за окном. Потом и голосок услышал: странный какой-то, но приятный. Будто две хрусталинки ударяются друг о друга, а между ударами просто по-воробьиному: чив, чив! Хрусталинкой — воробьём, воробьём - хрусталинкой. Да всё бойчее, всё звонче!
Перебрал в памяти все птичьи песни — не слыхал такой! А птичка за занавеской не унимается: хрусталинкой - воробьём, воробьём - хрусталинкой!
Вскочил я, занавеску отдёрнул: сидит на кусте воробей! И не один сидит, а с воробьихой. Да и не сидит он, а перескакивает с ветки на ветку как заводной и чирикает. А тонкие веточки от этого стукаются друг о друга и хрустально звенят. Потому звенят, что дождевая вода на них утром замёрзла сосульками.
«Чив, чив!» — воробей, «дзень, дзень!» - сосульки.
И так получается здорово и хорошо, ей-ей, не хуже, чем у заслуженных птичьих певцов — соловьёв или жаворонков. Даже воробьиха не улетает, а сидит и чистит пёрышки. И слушает.
Апрель
На всех снежных полях рыжие пятна - проталины.
День ото дня их всё больше и больше. Не успеешь и глазом моргнуть, как все эти маленькие веснушки сольются в одну большую весну.
Всю долгую зиму в лесах и полях пахло снегом. Сейчас оттаяли новые запахи. Где ползком, а где на лёгких струйках ветра понеслись они над землёй.
Чёрные пласты оттаявшей пашни, как чёрные гряды волн, пахнут землёй и ветром. В лесу пахнет прелыми листьями и нагретой корой.
Запахи сочатся отовсюду: из оттаявшей земли, сквозь первую зелёную щетинку травы, сквозь первые цветы, похожие на брызги солнца. Струйками стекают с первых клейких листочков берёз, капают вместе с берёзовым соком.
По их невидимым пахучим тропинкам торопятся к цветам первые пчёлы и мчатся первые бабочки. Зайчишки так и шмыгают носами - чуют зелёную травку!
И сам не удержишься, сунешь нос в ивовые «барашки». И станет твой нос жёлтым от липкой пыльцы.
Быстрые лесные ручьи впитали в себя запахи мхов, старой травы, лежалых листьев, тяжёлых берёзовых капель - и понесли по земле.
Запахов всё больше и больше; они всё гуще и слаще.
И станет скоро весь воздух в лесу — сплошной запах. И даже первая зелёная дымка над берёзами покажется не цветом, а запахом. И все веснушки-проталинки сольются в одну большую пахучую весну.
Глухарь
Глухарь пел прямо над головой. Снизу, в просвете еловой хвои, он был похож на чёрного гусака с вытянутой к звёздам шеей. Он глухо бормотал свои предутренние заклинания, и встопорщенная его бородка подрагивала от усердия. Начинал он громко, решительно, даже сердито, словно палкой по сучьям стучал - дак, дак! - но тут же спохватывался и переходил на торопливую и умоляющую скороговорку.
Всю долгую зиму, дремля ночами под снегом или ощипывая днём хвою, он ждал этого месяца песен. И дождался, и торопится высказать всё, что накопилось.
О чём бормочет глухарь? Колдует, заговаривает, камланит. И весь дрожит от избытка сил. То как дровосек постукивает топором и шаркает пилой, то как косарь отбивает косу и тут же начинает её точить: шур-шур, шур-шур. В нём бьётся жизнь!
А под ним затаилась смерть... Ведь именно так встречаются на току глухарь и охотник. Глухарь поёт, а охотник подкрадывается под песню. И стреляет тогда, когда глухарь начинает «пилить» или «точить косу», когда он уже ничего не слышит. Глухарь умирает, даже не слыша выстрела!
...Запрокинувшись в тёмное небо, глухарь всё поёт и поёт. И если сейчас прислониться к сосенке, на которой глухарь сидит, почувствуешь лёгкую дрожь - так велико напряжение песни. То вызывающее пощёлкивание, то шёпот отчаяния; песня грозит, умоляет, зовёт. Песня заговаривает и очаровывает.
Глухарь поёт и поёт. Ну и пусть поёт...
Половодье
Вышла речка из берегов, разлилась вода морем. Застряли на островке Лисица и Заяц. Мечется Заяц по островку, приговаривает:
- Впереди вода, позади Лиса - вот положение!
А Лиса Зайцу кричит:
- Сигай, Заяц, ко мне на бревно - не тонуть же тебе!
Островок под воду уходит. Прыгнул Заяц к Лисе на бревно - поплыли вдвоём по реке. Увидела их Сорока и стрекотнула:
- Интересненько, интересненько... Лиса и Заяц на одном бревне — что-то из этого выйдет?!
Плывут Лиса и Заяц. Сорока с дерева на дерево по берегу перелетает.
Вот Заяц и говорит:
- Помню, до наводнения, когда я в лесу жил, страсть я любил ивовые ветки огладывать! До того вкусные, до того сочные...
- А по мне, - вздыхает Лиса, - нет ничего слаще мышек-полёвок. Не поверишь, Заяц, целиком их глотала, даже косточки не выплёвывала!
- Ага! - насторожилась Сорока. — Начинается!..
Подлетела к бревну, на сучок села и говорит:
- Нет на бревне вкусных мышек. Придётся тебе, Лиса, Зайца съесть!
Кинулась голодная Лиса на Зайца, но бревно окунулось краем - Лиса скорей на своё место. Закричала на Сороку сердито:
- Ох и вредная же ты птица! Ни в лесу, ни на воде от тебя нет покоя. Так и цепляешься, как репей на хвост!
А Сорока как ни в чем не бывало:
- Теперь, Заяц, твоя очередь нападать. Где это видано, чтобы Лиса с Зайцем ужились? Толкай её в воду, я помогу!
Зажмурил Заяц глаза, бросился на Лису, но качнулось бревно - Заяц назад скорей. И кричит на Сороку:
- Что за вредная птица! Погубить нас хочет. Нарочно друг на друга науськивает!
Плывёт бревно по реке, Заяц с Лисой на бревне думают. Думают, как с бревна друг друга спихнуть. Другого спихнуть, а самому уцелеть. И вдруг сразу оба додумались!
- С бревна нам не уйти?
- Не уйти.
- Когда ссоримся и дерёмся?..
- Бревно переворачивается.
- А когда тихо и мирно сидим?..
- Плывём, как на лодочке!
- Значит?..
- Значит, надо мирно сидеть. Ждать, пока бревно прибьёт к берегу. Ты, Заяц, согласен?
- Я-то давно согласен...
Поплыли Лиса и Заяц на бревне рядышком. А Сорока- склочница ни с чем улетела.
* * *
В солнечной вышине на самом пределе слуха вдруг дрогнул воздух и разнеслось журавлиное радостное «кррру!».
Журавль из Африки прилетел на моховое болото. А на нём ещё белым-бело, только рыжие кочки проклюнулись. Холодно ещё, голодно и неприютно — а журавль всё равно рад.
Флажки на болоте
Неохота вылезать из-под тёплого одеяла!
За окном сырая весенняя ночь. И без того знобит, а тут натягивай скользкие сапоги, задубелую куртку.
«Ну куда тебя несёт? - возмущается во мне нытик. — В чёрное лесное болото? Под сапогами будет хлюпать вода, засопит и зачмокает хлябь, в глаза будут тыкаться сучья...»
А бодрячок хорохорится: «Подумаешь — хлябь, первый раз, что ли? А вдруг что-нибудь и увидишь!»
«Ну что ты увидишь? - канючит нытик. — Всю весну месишь грязь; всё уже видано-перевидано. Всё расписано по минутам. В два пятьдесят заблеет бекас, в три часа прилетят косачи. В пять десять пролетит над током ворона, в пять тридцать прилетят на болото чайки. Хоть часы сверяй!»
«А вдруг?» — сопротивляется бодрячок.
«Что „вдруг" что „вдруг"? - сердится нытик. - „Вдруг" только в книжках бывает. А вот ноги будут в засидке мёрзнуть — чай, воды по колено. Спина замлеет, пальцы перестанут сгибаться. И уж это не вдруг, а наверняка!»
«Всё так! — вздыхает бодрячок. - И руки, и ноги, и пальцы. И замлеет спина. И чайки прилетят в половине шестого. Пошли!»
Я выхожу за дверь и долго стою, приглядываюсь к темноте. Но вот сдвигается туча и показывается луна. И сразу земля отделилась от неба. Можно идти.
Я шагаю мимо деревни. Морозит, грязь под ногами мнётся, как упругий пластилин. Луна поочерёдно вспыхивает в окнах домов, будто в них кто-то зажигает и сразу же гасит свет.
Я иду по болоту, и лунный свет теперь уже вспыхивает и гаснет в лужах. Всё как говорил нытик: и темь, и холод, и хлябь.
Бодрячок хрипло дышит. Потом толкает меня в шалаш и прячет нос в воротник.
Два часа пятьдесят минут. Над головой заблеял бекас.
Три часа. Короткое «па-па-па!» - и рядом уселся косач.
Три часа пять минут. Слышится странное бульканье, будто воду льют из бутылки. Это косач заворковал.
Нытик зевает: «Я что говорил? Всё как всегда...»
И вдруг...
Бодрячок кричит прямо в ухо: «Ты только послушай, ты такого ещё не слыхал!»
«Тише, тише, - успокаиваю я его. - Может, тебе показалось?»
Но я уже знаю: не показалось! Слышатся звуки, которых я ещё не слыхал. Я слушаю и пишу: «з часа 30 минут. На чёрном болоте незнакомые звуки — будто быстро лопаются пузыри». Как и положено, ровно в пять
Но нытик уже не ехидничает.
Вода на болоте золотая от солнца. Кочки в ней как чёрные камни. И чуть не на каждой кочке — белый флажок! Непонятные белые треугольники, непонятные тихие звуки. Белые точки то появляются, то исчезают. Так умеют подмигивать солнечные зайчики. Но это не «зайчики» - это чибисы. Первый раз в жизни я вижу чибисные танцы!
Бодрячок хватает нытика за воротник: «Будешь, будешь скулить? Говорил я тебе: „А вдруг?" То-то, Фома неверный!»
На каждой кочке - пара. До чего ж они хороши! Зелёные крылья и спинки, снежно-белые грудки и красные ножки, блестящие от росы и солнца.
Он поклонится ей, клювом сорвёт травинку и отбросит её вправо. Она сейчас же — ответный поклон, тоже сорвёт травинку, но отбросит влево. Поклон и травинка, поклон и травинка. Наверное, на счастье бросают: по всему видно, что будет у них тут гнездо.
«У-у, ку-ку-ку-ку! У-у, ку-ку-ку-ку!» — начинает петь кавалер, а сам клонится грудкой в мох, сложенные крылья ставит торчком, хвостик задирает вверх и трясёт им, как белым платочком. Над занятой кочкой поднят белый флаг.
Чибисы ждали этого дня. Хорош бы я был, если б его пропустил! Никогда 6 не узнал, что этот пернатый народец так занятно танцует на кочках болота.
Я тычу нытика носом в мох. Потому что новое не узнать - это хуже, чем старое позабыть. Подумаешь - старое! Оно уже всем известно. А новое - вот оно! Перед твоими глазами — в первый раз!
Лесной колобок
И хотел бы ёжик пушистым быть, так ведь съедят!
Хорошо зайцу: ноги длинные, быстрые. Или белке: чуть что — и на дерево. А у ежа ножки коротенькие, коготки тупые: ни по земле, ни по сучкам не ускачешь.
А жить и ежу охота. И вся надежда у него, у ежа, на свои колючки: выстави и надейся.
И ёжик съёживается, скукоживается, ощетинивается. И надеется. Лисица лапкой его покатает и бросит. Волк носом толкнёт, уколет нос, фыркнет и убежит. Медведь губы свесит, обдаст жаром пасти, посопит недовольно и тоже укосолапит. И хочется съесть, да колется!
А ёж полежит с запасом, потом маленечко развернётся для пробы, нос и глаза выставит, оглядится, принюхается - нет ли кого? - и укатит в другую сторону.
Тем и жив. А был бы пушистый и мягонький?
Конечно, не велико счастье — всю жизнь в колючках с головы до ног. Но иначе ежу нельзя. Хоть и хочется, а нельзя. Съедят!
Май
Грянул весёлый майский гром - всему живому языки развязал. Хлынули потоки звуков и затопили лес. Загремел в лесу май!
Зазвучало всё, что может звучать.
Бормочут хмурые молчаливые совы. Трусливые зайцы покрикивают бесстрашно и громко.
Полон лес криков, свистов, стуков и песен. Одни песенки прилетели в лес вместе с перелётными птицами из дальних стран. Другие родились здесь же, в лесу. Встретились песенки после долгой разлуки и от радости звенят от зари до зари.
А в нагретой парной чащобе, где сердито бубнит ручей, где золотые ивы загляделись в воду, где черёмуха перекинула с берега на берег белые трепетные мосты, пропищал первый комар. И белые бубенчики первых ландышей прозвучали чуть слышно...
Давно пронеслась гроза, но на берёзах с листка на листик, как со ступеньки на ступеньку, прыгают озорные дождевые капли. Повисают на кончике, дрожа от страха, и, сверкнув отчаянно, прыгают в лужу.
А в лужах лягушки ворочаются и блаженно ур-р-р-чат.
Даже перезимовавшие на земле скрюченные листья сухие ожили: то шмыгают и шуршат по земле, как мыши, то вспархивают, как табунки быстрых птиц.
Звуки со всех сторон: с полей и лесов, с неба, с воды, из-под земли.
Гремит по земле май!
Птицы весну принесли
Грачи прилетели — проталины принесли. Трясогузки-ледоломки лёд на реке раскололи. Зяблики появились - почки на деревьях набухли.
Дальше - больше. Пеночки прилетели — цветы- первоцветы зацвели. Кукушка вернулась — листья на берёзах проклюнулись. Соловьи запели - черёмуха зацвела.
Весна так и делается: каждый понемножку, каждый своё.
Растерявшиеся перелески
Перелески любят на солнце смотреть. Всю весну глаз с солнца не сводят. Глаза жёлтые, ресницы белые - куда солнце, туда и глаза.
Как проснутся - так глаза на восток. И весь день, как заворожённые, поворачивают головки от востока на юг, а от юга на запад. Солнце за лес - перелески ресницы смежат и спят до утра.
Весело и просто на солнце глядеть: знай только голову поворачивай.
Но однажды перелески растерялись. Солнце поднялось за тучей. В какую сторону голову поворачивать?
Растерянно смотрят золотые зрачки из-под белых ресниц. Головки повёрнуты в разные стороны. Смотрят, смотрят, а солнца и нет.
Согнулись слабые шейки. Поникли белые венчики. Глаза уставились в землю. Кто подскажет - куда смотреть?
Жил-был медведь
Я его никогда не видел. Но хорошо его знал. Каждую весну я находил его задиры-метки на ёлках — свежие борозды от могучих когтей на обочине глухой лесной тропы. Такая уж у медведей повадка: выйдя весной из берлоги, они не спеша обходят свои владения и оставляют на пограничных деревьях знаки-меты: знайте, я проснулся уже, я жив и здоров, и это мой лес!
За лето борозды от когтей затекали вязкой смолой, но каждую новую весну он обновлял свои задиры, стараясь пробороздить кору как можно выше. На задние лапы для этого поднимался, на цыпочки даже привставал! Пугающие получались борозды на коре - как от железных граблей. И только-только рукой дотянуться!
Шагая весной по медвежьей тропе, я каждый раз посматривал с нетерпением: вышел ли из берлоги мой заочный знакомый, обновил ли свои задиры? Вышел уже и жив-здоров - вот его свежие борозды, вот клочья бурой звериной шерсти, влипшие в потёки смолы. Он тут спиной о кору тёрся, чтоб его дерево пограничное пахло медведем.
И хоть я ему не соперник, не конкурент и не посягаю на его участок, всё же, идя по тропе, тоже мотал на ус все его знаки и предупреждения. Большой медведь жил в этом лесу, и ухо надо держать востро!
Зимой, бывало, не раз вспоминал его, глядя на снег
Прошло много зим и лет, много вёсен встречал я его метки, а самого ни разу не встретил. Осторожный и хитрый был лесной старик, не доверял человеку, стороной его обходил. Знал, что беспомощны против пули даже его железные когти. И меня он, конечно, видел много раз, но знака не подавал.
И вот снова настала весна — а меток свежих не оказалось!
Медведь исчез. Прошла весна, лето, осень - о медведе ни слуху ни духу. Если бы его другой медведь выгнал - свои бы следы оставил. Охотники бы застрелили - прошёл бы слух. Может, от старости околел?
Проходили весна за весной. Задиры старые зарастали, заплывали тягучей смолой, прилипшую шерсть повыщипали пичужки и разнесли по своим гнездам. И понял я, что никогда уже больше не встречу его следов.
Я часто хожу по той осиротелой тропе — уж который год. Но словно что-то мы потеряли: и я, и тропа, и лес. Скучнее стали тропа и лес, и скучнее стало мне. Ничего не наматываешь на ус, и ухо твоё не востро.
Но осталась память. Память о медведе, которого я никогда не видел. Но и сейчас представляю ясно, как он идёт вразвалку, урча поднимается на задние лапы и дерёт тёмную кору, завивая белые стружки. А потом поворачивается спиной и чешет о дерево холку. А жаркая пасть разинута, и в глазах отражается лес.
Жил-был когда-то в этом лесу медведь, ходил по лесной тропе...
Званый гость
Увидела Сорока Зайца - ахнула!
— Не у Лисы ли в зубах побывал, косой? Мокрый, драный, запуганный!
— Если бы у Лисы! - захныкал Заяц. — А то в гостях гостевал, да не простым гостем был, а званым...
Сорока так и зашлась:
- Скорей расскажи, голубчик! Страх склоки люблю! Позвали, значит, тебя, беднягу, в гости, а сами...
- Позвали меня на день рождения, — заговорил Заяц. - Сейчас в лесу, сама знаешь, что ни день - то день рождения. Вот на днях соседка Зайчиха и позвала. Прискакал. Нарочно не ел, на угощение надеялся.
А она мне вместо угощения зайчат своих в нос суёт: хвастается. Эка невидаль - зайчата! Я их сейчас в лесу на каждом прыжке встречаю. Насмотрелся досыта. Но я смирный, говорю вежливо:
«Ишь какие колобки лопоухие!»
Что тут началось!
«Ты, - кричит, - что, окосел? Стройненьких да грациозненьких зайчаток моих колобками обзываешь? Вот и приглашай таких чурбанов в гости — слова умного не услышишь!»
Только от Зайчихи я убрался - Барсучиха зовёт. Прибегаю - лежат все у норы вверх животами, греются. Что твои поросята: тюфяки тюфяками! Барсучиха спрашивает:
«Ну как детишки мои — нравятся ли?»
Открыл я рот, чтобы правду сказать, да вспомнил Зайчиху и пробубнил:
«Стройненькие, — говорю, — какие они у тебя да грациозненькие!»
«Какие-какие? - ощетинилась Барсучиха. — Сам ты, кощей, стройненький да грациозненький! И отец твой, и мать стройненькие, и бабка с дедом твои грациозненькие! Весь ваш костлявый заячий род! Его в гости зовут, а он насмехается! Да за это я тебя не угощать стану, а самого съем! Не слушайте его, мои красавчики, мои тюфячки подслеповатенькие!»
Еле ноги от Барсучихи унёс. Слышу, Белка с ёлки кричит:
«А моих душечек ненаглядных ты уже видел?»
«Потом как-нибудь! — отвечаю. - У меня, Белка, что-то в глазах двоится...»
А Белка не отстаёт:
«Может, ты, Заяц, и смотреть-то на них не хочешь? Так и скажи!»
«Что ты, - успокаиваю, - Белка! И рад бы я, да снизу- то мне их в гнезде-гайне не видно! А на ёлку к ним не залезть».
«Так ты что, Фома неверный, слову моему не веришь? - распушила хвост Белка. - А ну, отвечай, какие мои бельчата?»
«Всякие, — отвечаю, - такие и этакие!»
Белка пуще прежнего сердится:
«Ты, косой, не юли! Ты всё по правде выкладывай, а то как начну уши драть!»
«Умные они у тебя и разумные!»
«Сама знаю».
«Самые в лесу красивые-раскрасивые!»
«Всем известно».
«Послушные-распослушные!»
«Ну, ну?!» — не унимается Белка.
«Самые-всякие, такие-разэтакие...»
«Такие-разэтакие?.. Ну, держись, косой!»
Да как кинется! Взмокреешь тут. Дух, Сорока, до сих пор не переведу. От голода чуть живой. И оскорблён, и побит.
- Бедный, бедный Заяц! - пожалела Сорока. - На каких уродиков тебе пришлось смотреть: зайчата, барсучата, бельчата - тьфу! Тебе бы сразу ко мне в гости прийти — вот бы на сорочаток-душечек моих налюбовался! Может, завернёшь по пути? Тут рядом совсем.
Вздрогнул Заяц от слов таких да как даст стрекача!
Звали его потом в гости лоси, косули, выдры, лисицы, но Заяц к ним ни ногой!
Горячая пора
Настала пора гнездо выстилать. Теперь каждое пёрышко на счету, всякая шерстинка в цене. Из-за иной соломинки целая драка.
И вот видит воробей: скачет по земле большущий клок ваты!
Ну, если бы он лежал — другое бы дело. Тогда не зевай, налетай и хватай. Но клок не лежит, а скачет по земле, как живой!
Воробьи даже клювы разинули от удивления.
Вот клок ваты вспорхнул вверх и сел на дерево. Потом запрыгал с ветки на ветку. Потом поёрзал-поёрзал, да как подскочит, да как полетит! И летит как-то смешно: ровно-ровно, словно по ниточке, как слепой. Да сослепу- то, со всего-то разгона - бряк о телеграфный столб! И вывалился тут из клока ваты... воробей.
Тут уж все поняли, что не сама вата по земле скакала, не сама по воздуху летала: воробей её тащил. Такой клок ухватил - больше себя ростом. Один хвост из ваты торчал.
Ухватить-то ухватил, да закрыла ему вата весь белый свет. Бросить жалко, а куда тащить - не видно. Вот и наткнулся на столб - нос расшиб и вату обронил. Другие воробьи сразу её утащили. Прямо из-под разбитого носа!
Новый голосок
Три яичка лежали в гнезде чайки: два неподвижно, а третье шевелилось. Третьему не терпелось, оно даже попискивало! Будь его воля, оно бы так и выскочило из гнезда и, как колобок, покатилось бы по бережку!
Возилось яичко, возилось и стало тихонько похрустывать. Выкрошилась на тупом конце дырочка. И в дырочку, как в оконце, высунулся птичий нос.
Птичий нос - это и рот. Рот раскрылся от удивления. Ещё бы: стало вдруг в яйце светло и свежо! Глухие доселе звуки зазвучали властно и громко. Незнакомый мир ворвался в уютное и скрытое жилище птенца. И чайчонок на миг оробел: может, не стоит совать свой нос в этот неведомый мир?
Но солнце грело ласково, глаза привыкли к яркому свету. Качались зелёные травинки, плескали ленивые волны.
Чайчонок упёрся лапками в пол, а головой в потолок, нажал, и скорлупа расселась. Чайчонок так испугался, что громко, во всё горло, крикнул: «Мама!»
Так в нашем мире одной чайкой стало больше. В хоре голосов, голосищ и голосишек зазвучал новый голосок. Был он робок и тих, как писк комара. Но он звучал, и его слышали все.
Чайчонок встал на дрожащие ножки, поёрзал шерстинками крыльев и смело шагнул вперёд: вода так вода!
Минует ли он грозных щук и выдр? Или путь его оборвётся на клыках первой же хитрой лисы?
Крылья матери-чайки распластались над ним, как руки, готовые прикрыть от невзгод.
Покатил в жизнь пушистенький колобок.
Лисьи игрушки
Спешу к оврагу, где лисью нору вчера нашёл. Перед норой светлел песчаный бугор, затоптанный лисьими лапами. На бугре валялось вальдшнепиное крылышко. Вот какой изысканной дичью кормила злодейка своих лисят!
Сползаю в овраг. Вот нора, вот бугор - и снова вальдшнепиное крылышко! Ишь, чревоугодники, нет чтобы лопать мышей и крыс, подавай им дичь королевскую! Ох, не доведёт лисят до добра такая избалованность. Назавтра снова крыло, через день - опять. Но я уже не сердился: я догадался, что крылышко-то это одно и то же! Я ниткой его пометил, вот она, моя красная нитка.
Выходит, не такие уж лисята и привереды, как мне показалось. Кормят их чем придётся. И похоже, не очень-то сытно: у норы никаких остатков - ни птичьей ножки, ни мышиного хвостика. Дочиста всё съедают. А всё равно какие-то тощие, голенастые. И непонятно: зачем им, голодным, беречь это затрёпанное крыло?
До света устроился я у норы.
Лисицы у норы не было: то ли ушла на охоту, то ли ещё не вернулась. Лисятам скучно одним в норе, натощак не спится и не сидится. И вот самый храбрый не утерпел и высунул нос наружу. За носом заблестели прищуренные глаза. Страшновато, конечно, первому, да была не была! Выскочил на бугор, напрягся пружинкой, чуть что - и метнётся в нору. Но листья перешёптываются спокойно, шмель басит сонно, солнышко греет ласково. Лисёнок пошёл вприскочку, разминая затёкшие лапки. А из норы, как горох из мешка, высыпали остальные лисята.
И началось-покатилось! Каруселью один за другим, зубами за лапы и за хвосты. Сцепились клубком - куча мала! Засиделись в норе лисята.
И вдруг заметили брошенное крыло. То никому оно было не нужно, то подавай сразу всем. Кинулись вперегонки. Самый храбрый первым схватил и запрокинул мордочку вверх. Другие кинулись на него.
И снова куча мала!
Вот она и разгадка: крыло-то это не просто крыло, а лисья игрушка!
Крыло как мячик - его подбрасывали и ловили. Крыло тянули в разные стороны — «перетягивали канат». Крыло - и скакалка, и палочка-выручалочка. Крыло прятали и искали, как это делается при игре в «холодно-жарко». С такой игрушкой не только про скуку, но и про голод можно забыть!
В конце концов игрушку, конечно, сломали, растрепали её до перышка. Даже нитки моей не оставили. А я-то хотел его забрать, показать дома лесную игрушку.
Но лисята скучали недолго. Лиса принесла им новую забаву - мягкую заячью лапку. И лисята играли с ней, пока не выросли и не ушли из норы. Вот она, эта лисья игрушка, я теперь ею пыль со стола сметаю.
Звонкое и весёлое это время — весна. Даже самое её безлистное начало, когда на солнце плачут сосульки. Много любопытного подметил весенней порой в лесу и в поле известный натуралист Николай Иванович Сладков. Подметил и описал для тех, кто любит живую природу.
Рекомендуем посмотреть:
Классный час на тему: «Весна пришла», 1 класс
Конспект урока по окружающему миру, 2 класс. Весеннее пробуждение растений. УМК «Перспектива»
Нет комментариев. Ваш будет первым!