Литературные сказки для детей 1-4 класса
Наталья Абрамцева «Цветы и зеркало»
Старое бабушкино зеркало стояло на старом бабушкином комоде. Зеркало много лет смотрело на мир, и стекло его слегка затуманилось. Совсем чуть- чуть. Оправа зеркала была очень красива. Казалось, в ней спрятано множество сказок: ведь металлические нити, из которых она сделана, сплетались в удивительные узоры, цветы, листья.
Невдалеке от узора бабушка только что поставила узкую стеклянную вазу с цветами. Цветы отразились в зеркале. Это были гвоздики. Две гвоздики белые, две розовые и одна красная.
Гвоздики расправили свои резные лепестки, встряхнулись, распушились, огляделись. Совершенно неожиданно для себя они увидели в зеркале своё отражение. Потому неожиданно, что никогда раньше не видели зеркал и не знали, что такое отражение. Да и сейчас решили, что это просто такие же, как они, цветы.
— Как это замечательно, — сказала красная, самая старшая, гвоздика, — нас ждут прекрасные цветы, хозяева здешних мест!
— Они прекрасны! — сказали гвоздики белые.
— А нам кажется, — сказали розовые гвоздики, — что лучше назвать их очаровательными!
Старому бабушкиному зеркалу даже немножко смешно стало: гвоздики хвалили себя и не знали об этом.
Наконец гвоздики решили познакомиться с теми, другими, цветами. Все пять гвоздик вежливо и грациозно поклонились своему отражению и произнесли какие-то добрые слова. Те, другие, цветы тоже поклонились. Точно так же поклонились, но ничего не сказали. Это понятно. Ведь те гвоздики, что смотрели из зеркала, были не настоящие, а лишь отражённые.
— Они вежливы, но молчаливы, — сказала красная гвоздика.
— Быть может, они чересчур скромны, — предположили гвоздики белые.
— Давайте спросим их о чём-нибудь приятном, — подсказали гвоздики розовые.
Я не знаю, о чём спросили гвоздики своё отражение. И второго вопроса не знаю. И третьего. И даже десятого. Знаю только, что в конце концов гвоздики пришли в недоумение: оказывается, те, другие, цветы не желают с ними разговаривать. Удивительно! До сих пор все цветы охотно разговаривали с гвоздиками. Ничего не понятно!
Зеркало решило раскрыть гвоздикам тайну тех, других, цветов. Тихонько позванивая, зеркало сказало, что других цветов вовсе и нет, что это просто отражение. И всё.
— И всё?! — не хотели верить гвоздики. — И всё?! Так просто?
— Да, просто, — отвечало зеркало, — прекрасные, прелестные, очаровательные цветы — это вы. А ваше отражение замечательно сочетается с моей ажурной оправой. Правда?
Зеркало не сомневалось в том, что гвоздикам это приятно. Но, похоже, оно ошиблось. Гвоздики загрустили и замолчали.
Долго они молчали, а потом красная гвоздика робко спросила:
— Уважаемое зеркало, а вы уверены, что те, другие, цветы... что их точно вовсе и нет?
— Конечно, — тихо зазвенело зеркало.
— Обидно, — сказала красная гвоздика.
— Грустно, — сказали гвоздики розовые.
А зеркало удивлялось: «Что же здесь обидного, грустного, печального? Как же они не понимают, — недоумевало оно, — как же прекрасные гвоздики не понимают, что раз здесь нет других цветов, они, бесспорно, самые красивые? Почему не радуются этому? Не гордятся?»
Гвоздики всё понимали, но не радовались и не гордились. Они грустили. Им казалось, что они потеряли друзей: гвоздику красную, две гвоздики белые и две розовые гвоздики...
Наталья Абрамцева «Чудеса, да и только»
Пожалуйста, никогда не выбрасывайте старых сахарниц... Если у вас появился новый сервиз, старую, ненужную сахарницу хорошенько вымойте, высушите и поставьте на самую дальнюю полку буфета. И тогда, может быть, в вашем доме некоторое время будут твориться разные удивительные вещи. А это совсем не плохо...
В старых сахарницах любят жить Струмышки. А Струмышки, эти сказочные существа, больше всего на свете любят устраивать людям приятные удивительные неожиданности. Струмышки — это совсем не мышки, не лягушки, не воробышки. Очень немногие видели Струмышек — такие они непрочные, неуловимые, загадочные. От одного человеческого взгляда они мгновенно превращаются в летучую золотистую пыль. Но те, у кого лёгкий взгляд и весёлые глаза, видели Струмышек и рассказывают, что они похожи на клубочки жёлтого, необыкновенно лёгкого, пушистого меха. А глаза Струмышек... Одни говорят — карие, другие — фиолетовые, третьи — синие. И это правда. Глаза у всех Струмышек разные.
Та Струмышка, о которой сказка, — зеленоглазая. Она поселилась в красной с белыми горошинами сахарнице, которую мама убрала за ненадобностью.
Семья, в доме которой поселилась зеленоглазая Струмышка, была самой обыкновенной. Мама — то ли портниха, то ли... не знаю точно. Сейчас она дошивает подруге строгий деловой костюм. Папа — инженер, а может быть, шофёр или лётчик. У него есть любимое занятие: мастерить разные механические игрушки. Дочка. Девочка как девочка: косички, пятёрки, тройки, любимый лохматый пёс.
Спокойно жила семья. Но вот в старой сахарнице появилась зеленоглазая Струмышка. И началось.. .
Дождавшись ночи, Струмышка выбралась из сахарницы, распушила свой лёгкий-лёгкий мех и плавно, как на парашюте, слетела с буфетной полки. Осмотрелась. Золотистым парашютиком покружилась над спящими хозяевами квартиры. Зелёными волшебными глазами заглянула в их сны. Придумала первую приятную странность, рассмеялась тихонько и принялась за дело. А как делала Струмышка своё дело — спрашивать не станем. Это её дело.
На другой день вечером папа сел к столу закончить очередную игрушку — вертолёт. А Струмышка уже здесь, его дожидается. Только папа её не видит: ведь она рассыпается от взгляда человека. Вот самый важный момент — последняя деталь, и вертолёт готов. Но множество золотистых пылинок замелькало в глазах у папы. А вместо вертолёта... Смотрит папа и ничего не понимает: за какую-то неуловимую секунду серьёзная летающая машина превратилась в совершенно легкомысленного лягушонка. Можно ли в это поверить? Нет, конечно. А можно ли не поверить, если видишь своими глазами? Вот сидел папа и не знал: верить или нет. Подошла мама.
— Всё-таки у тебя золотые руки, — сказала она, — только ты мог сделать такую забавную игрушку.
Не поверить маме папа, естественно, не мог. Да и каждому ясно, что весёлый лягушонок гораздо лучше обыкновенного вертолёта.
А Струмышка удалилась в свою сахарницу. Ночью, когда все спали, она снова принялась за свои волшебные дела. Готовила сюрприз для мамы.
На следующий день пришла мамина подруга. За готовым костюмом. Мама сшила очень элегантный, серьёзный костюм. И вдруг — золотая пыль в глазах. На один миг. А потом — радость: тяжёлый тёмно-синий материал превратился в мягкий нежный шёлк, а строгий деловой фасон преобразился до неузнаваемости. Это же воздушное волшебное платье феи! Сказочный наряд, в котором танцевать на самом блестящем балу у самого блестящего короля.
И неважно, что нет ни бала, ни короля, ни сказочного, ни настоящего. Ведь не в этом дело.
«Теперь, — подумала Струмышка, — нужно что- то придумать для дочки». Что-нибудь очень хорошее хотелось сделать для девочки. Две ночи думала Струмышка и придумала совсем простую, но чудесную странность.
Просыпается девочка утром и видит в вазочке на столе букет невиданных цветов — золотисто-жёлтых с зелёной серединкой.
Никто в доме не удивился Струмышкиным чудесам. Ни первому, ни второму, ни третьему. Так уж устроены люди: добрым чудесам не удивляются. Их просто помнят.
Вот и кончились странные неожиданности в этом доме. Струмышке пора перебираться в другую сахарницу, других людей удивлять. Она им нужна. Не очень интересно жить без весёлых несуразностей, без странных происшествий, без ветреных и обязательно добрых Струмышек.
Не выбрасывайте, пожалуйста, старых сахарниц!
Наталья Абрамцева «Что такое зима»
В домике на краю деревни жили дедушка и котёнок. Но это не всё. Под печкой в доме жила мышка. Дедушка и котёнок делали вид, что не знают об этом. Иначе пришлось бы её прогнать — кто же терпит мышей в доме. А мышка была хорошая: нигде не шныряла, ничего не роняла, только подбирала крошки, что падали с печки. А ещё вместе с дедушкой, котёнком и «тайной» мышкой жила красивая птица удод. Правда, оранжево-бело-чёрный удод жил не в самом доме, а в дупле старого дуба, который рос в поле, совсем рядом. Иногда удод устраивался на ветке дуба, поднимал свой яркий хохолок, расправлял похожий на маленький веер хвост и приветствовал дедушку своей песней: «уду-уду-уду!» Ещё у дедушки была яблоня. Она росла под окном, и звали её Агриппина. Так уж дедушка назвал. Почему — не знаю. Назвал, и всё. Агриппина приносила вкусные яблоки и вообще была яблоней доброй и умной. Вот, теперь ты знаешь всех, и я могу сказать, как полагается в сказке: жили-были дедушка с котёнком, мышка под печкой, красивая птица удод и яблоня Агриппина. Жили хорошо: солнце светило ярко, трава и листва зеленели, а разноцветных бабочек, с которыми играл котёнок, было видимо-невидимо.
Но прошёл месяц, другой, третий, четвёртый... Котёнок подрос, зато дни стали совсем короткими. Солнышко почти не показывалось, а дожди почти не переставали. Грустно стало. Однажды дедушка погладил котёнка и сказал:
— Не грусти, маленький. Скоро зима придёт. Ты повеселеешь. Обязательно.
«Зима какая-то...— подумал котёнок.— Придёт... Она что, у нас жить будет? А поместимся ли мы все?— размышлял он.— Хотя, если она хорошая, можно потесниться. Интересно, какая она — зима эта?»
Дело в том, что котёнок родился в тёплом месяце мае. Зима ушла давно. Котёнок её не видел. Потому и не знал, что это за зима такая.
Пока котёнок раздумывал, у кого бы спросить о зиме, послышалось знакомое «уду-уду». На ветке дуба сидел удод. Котёнок подбежал к дереву, забрался на крепкую нижнюю ветку и позвал птицу:
— Пожалуйста,— попросил он,— объясни мне одну вещь.
— С удовольствием! — ответил удод. — Спрашивай, пока я не улетел.
— Скажи мне, если знаешь, кто такая зима?
— О-о-о! — Удод гордо поднял яркий хохолок и важно заговорил:— Сейчас я тебе всё объясню. Во-первых, зима не «кто», а «что». Во-вторых, зима — это тёплая страна, куда мы улетаем, когда в наших родных краях становится прохладно. В-третьих, я улетаю в зиму как раз сегодня.
— Вот как?— Котёнок удивился.— Неужели зима — это страна?
— Я знаю, что говорю,— почти обиделся удод.— Первый, раз я был в зиме несколько лет назад. Тогда похолодало так же, как сейчас. Пошли дожди. Я растерялся, я был маленький, но старшие птицы сказали, что пора собираться в путь, потому что впереди зима, что нас ждёт зима. И мы полетели. И прилетели в страну с зелёными пальмами и синим морем. Я понял, что эта жаркая страна называется Зимой. Я понятно объясняю?— спросил удод.
— Спасибо, — ответил котёнок,— объясняешь ты понятно, только я совсем запутался. Ты говоришь, что улетаешь в зиму, а дедушка обещает, что зима сама к нам придёт. Что-то здесь не так. Попробую спросить у Агриппины.
— Воля твоя.— Удод гордо вскинул яркий хохолок.
Котёнок вприпрыжку примчался к Агриппине. Яблоня была занята: она протягивала дедушке свои ветки, чтобы ему было удобнее снимать тяжёлые, ароматные, ярко-жёлтые яблоки. Наконец дедушка собрал полную корзину и ушёл. Котёнок подкрался к Агриппине, потянулся передними лапками вверх по ее кряжистому стволу и промурлыкал:
— Ой, Агриппина, я, оказывается, совсем не так уж много знаю. Может быть, ты согласишься объяснить мне кое-что?
— Конечно, малыш,— прошелестела яблоня.
— Скажи, пожалуйста, кто такая, вернее... — запнулся котёнок,— что такое зима?
— Зима, — мягко поправила яблоня Агриппина, — как раз не «что», а «кто». Потому что зима — это прекрасная волшебница. Она скоро придёт. Она всегда приходит после этих долгих дождей. Волшебница зима набрасывает на деревья и кусты чудесные белые шали. В первое мгновение белые шали кажутся очень холодными, но потом согреваешься... И постепенно засыпаешь. Спишь долго и видишь добрые сны. А когда просыпаешься, белого наряда уже нет. Зато чувствуешь себя отдохнувшей, сильной, знаешь, что цветы твои будут красивы, листва свежа, а плоды вкусны. Но зима в это время где-то далеко... Ты понял, малыш?
— Понял-то я понял.— Котёнок помолчал.— Но то, о чём ты рассказываешь, совсем не похоже на то, что говорил удод.
— А ты спроси кого-нибудь третьего, — посоветовала яблоня Агриппина, — пусть он нас рассудит.
— Точно,— обрадовался котёнок.— Спрошу кого-нибудь ещё! Спрошу...— он задумался,— мышку: она живёт тихо, всё слышит, всё знает. Наверное, о зиме тоже знает. И котёнок помчался к печке, под которой тайно проживала мышка. Он легонько поцарапал коготками о печку и позвал:
— Мышка!
А мышка не отвечает.
Котёнок снова позвал:
— Мышка, мышка!
Тогда мышка ответила:
— Да меня здесь вовсе нет. Напрасно зовёшь.
— Да, я знаю,— котёнок успокаивал мышку,— знаю, что тебя здесь нет, и дедушка знает, и все знают. Ну, выгляни, не бойся! Мне очень нужно что- то у тебя спросить. И всё.
— И всё? — недоверчиво переспросила мышка.
— И всё, — честно подтвердил котёнок.
— Ну, ладно. — Мышка высунула остренькую мордочку с глазами-бусинками.— Спрашивай.
— Что ты знаешь о зиме?
— Ах, зима!— Мышка выбежала из-под печки.— Зима — это прекрасно! Зима — это... Это... Это...— Восторженная мышка, забыв о страхе, закрутилась возле самых лап котёнка.— Как бы тебе попроще объяснить? Зима — это когда тепло, потому что в печке трещат дрова. А ещё зима — это когда соседские девочки и мальчики собираются возле нашей печки и дедушка рассказывает им разные сказки и истории. А я тоже слушаю. Мышка на секунду замерла, чего-то снова испугалась и, юркнув под печку, пропищала:
— Всё! Больше я ничего не знаю.
Котёнок зажмурился и тряхнул головой: мышка не только не рассудила удода и Агриппину, а наоборот, всё запутала.
...Летели по ветру жёлтые листья, сидел на крыльце котёнок, думал о прекрасной и непонятной зиме. А вот интересно: если бы знал он язык людей и спросил бы у дедушки, какая она — зима? Что бы дедушка ответил? Кто знает...
Беатрис Поттер «Питер-кролик»
Жили-были на свете четыре крольчонка, и звали их так: Флопси, Мопси, Ватный Хвост и Питер.
Жили они со своей мамой на песчаном берегу в кроличьей норе под корнями высоченной ели.
— Ну, детки дорогие, — сказала однажды утром мама Крольчиха, — можете погулять в поле или побегать в переулочке вдоль живой изгороди, но только не вздумайте подходить к огороду мистера Мак- Грегора! С папой ведь там и случилось несчастье. Он угодил в пирог, который пекла миссис Мак-Грегор. А теперь бегите, да глядите не попадите в беду. А мне нужно идти по делам.
Сказав это, мама Крольчиха взяла корзинку и зонтик и прямиком через лес направилась в булочную. Там она купила буханку чёрного хлеба и пять сдобных булочек с изюмом.
Флопси, Мопси и Ватный Хвост, а надо сказать, что были они послушными крольчатами, побежали вдоль живой изгороди собирать ежевику.
А Питер — его-то уж не заставишь слушаться — помчался прямиком к огороду мистера Мак-Грегора и протиснулся в щель под калиткой.
Сначала он пожевал немного салата и зелёной фасоли. Потом он поел редиски. А потом, когда от редиски его затошнило, пошёл поискать петрушку.
И там, где кончались рамы огуречных парников, как вы думаете, на кого он наткнулся?
Ясное дело, на мистера Мак-Грегора!
Мистер Мак-Грегор стоял на четвереньках и сажал капустную рассаду. Он тут же вскочил с четверенек и помчался за Питером. Он размахивал граблями и кричал:
— Держи вора!
Питер страшно испугался. Он стал носиться по всему огороду, потому что забыл, где находится калитка.
Он потерял правый ботинок на капустных грядках, левый — там, где росла картошка. После того как ботинки потерялись, Питер помчался на всех четырёх лапах, и дело пошло быстрее. Может быть, ему бы и удалось спастись, да он налетел на сетку, которой от птиц накрывались кусты крыжовника, и большие пуговицы его куртки зацепились за эту сетку. На нём ведь была синяя курточка с латунными пуговицами, совсем-совсем новая.
Питер решил, что он пропал, и из глаз у него полились крупные слезы. Но тут несколько знакомых воробьев услыхали его всхлипы. Они подлетели к нему, страшно взволнованные, и стали умолять его не падать духом.
Мистер Мак-Грегор уже подходил с решетом, которым он собирался накрыть Питера, но Питер вывернулся из рукавов как раз вовремя и удрал, оставив курточку возле куста. Он кинулся в сарай и спрятался там на дне лейки мистера Мак-Грегора. Конечно, лейка вполне подходящее место, но в ней почему-то было ужас сколько воды!
Мистер Мак-Грегор и не сомневался в том, что Питер прячется где-то в сарае, ну, например, под пустым цветочным горшком. Он начал осторожненько переворачивать цветочные горшки, заглядывая под каждый из них.
И тут Питер-кролик чихнул:
— Ап-ап-чх-х-хи!
И мистер Мак-Грегор тут же кинулся к Питеру и даже попытался наступить на него ногой, но Питер выпрыгнул в окно, перевернув при этом три горшка с геранью. Окошко было слишком маленькое — мистеру Мак-Грегору не пролезть. И вообще ему надоело гоняться за Питером. Он вернулся к своей капусте. Питер присел, чтобы перевести дух. Он запыхался и весь дрожал от страха, и совершенно не представлял себе, куда же теперь бежать. И вдобавок он промок насквозь, сидя в лейке.
Через некоторое время он двинулся — топы- топы — не очень-то ходко. Он набрёл на калитку в заборе, но эта калитка была заперта, и к тому же толстенькому кролику под ней было не протиснуться.
Старая мышь сновала туда-сюда мимо калитки: таскала горох и бобы для своего семейства, которое обитало в лесочке по соседству. Питер спросил её, как ему найти незапертую калитку, но мышь держала во рту такую огромную горошину, что не смогла ему ответить. Она только покачала головой. И тогда Питер заплакал. Он пересёк сад, пытаясь найти выход, но только ещё больше запутался. И неожиданно он оказался возле пруда, откуда мистер Мак-Грегор таскал воду для поливки. На берегу сидела большая кошка и таращилась на золотых рыбок. Она сидела тихо-тихо, но время от времени кончик её хвоста шевелился, точно вёл какую-то свою собственную жизнь. Питер предпочёл незаметно удалиться. Он кое-что слышал о кошках от своего двоюродного брата Бенджамина Банни.
Он было направился назад к сараю, но вдруг услышал, как — чик-чок-чак — говорила мотыга. Питер юркнул в кусты. Но поскольку ничего не случилось, он выбрался из кустов, вскарабкался на тачку и осторожно огляделся. Первое, что он увидел, был мистер Мак-Грегор, который окучивал лук. Он стоял к Питеру спиной, а как раз за мистером Мак-Грегором и находилась та самая незапертая калитка.
Питер тихонечко слез с тачки и помчался во все лопатки по тропинке, которая пролегала за кустами чёрной смородины.
Мистер Мак-Грегор заметил его на повороте, но Питер не обратил на него внимания. Он скользнул под калиткой и наконец-то оказался в безопасности — в лесочке возле огорода.
Мистер Мак-Грегор пристроил его курточку и маленькие ботиночки к палке и сделал пугало — от дроздов.
Питер бежал и бежал, не останавливаясь и не оглядываясь, пока не оказался дома под большой елью. Он так устал, что сразу плюхнулся на мягкий песочек, который устилал пол кроличьей норы, и закрыл глаза.
Его мама готовила ужин. Она очень удивилась: куда же он подевал свою курточку и ботинки? Это уже вторая курточка и вторая пара ботинок, которые Питер потерял за последние две недели!
К сожалению, должен сказать, что Питер чувствовал себя не очень-то хорошо в этот вечер.
Мама уложила его в постель и приготовила ему отвар из ромашки. «Одна столовая ложка на ночь».
А Флопси, Мопси и Ватный Хвост получили на ужин булочки, и молоко, и варенье из чёрной смородины.
Перевод И. Токмаковой
Джеймс Барри «Питер Пэн»
Ночники в детской поморгали и погасли. Точно уснули. Но комната вдруг осветилась другим огоньком. Он был в тысячу раз ярче, чем ночники. Огонёк этот метался по комнате как сумасшедший. Если бы он остановился на мгновение, вы бы увидели, что это маленькая фея, величиной, ну, скажем, с детскую ладонь. Её звали Починка, потому что она умела чинить кастрюльки и чайники. Но друзья привыкли называть её Динь-Динь за нежный, мелодичный голосок.
Минуту спустя окно отворилось, и в комнату влетел Питер.
— Динь, где ты? Ты нашла её?
Раздался тихий звон. Это Динь-Динь сказала, что тень спрятана в большой коробке. Она имела в виду комод.
Питер в одно мгновение вытащил свою тень. Но, ужас, она не захотела к нему прилипать! Он попробовал приклеить тень мылом, но из этого ничего не получилось. Тогда он уселся на пол и заплакал. Он так рыдал, что разбудил Венди.
— Почему ты плачешь, мальчик? — вежливо осведомилась она. — И как тебя зовут?
— Питер Пэн, — ответил он, переставая плакать. — А тебя?
— Венди.
Тут она увидела, что тень его валяется на полу, сморщенная и жалкая.
— Её следует пришить, — быстро сообразила она.
— Что это значит? — спросил Питер.
— Разве твоя мама никогда не шьёт? — удивилась Венди.
— У меня нет мамы, — резко ответил Питер.
Венди посмотрела на него с сожалением. Она
взяла иголку с ниткой и крепко-накрепко пришила тень к его пяткам. Ему было немножко больно. но он терпел. Потом, когда всё было готово, он радостно заскакал по комнате и прокричал петухом.
— Венди! — вопил он. — От одной девочки больше толку, чем от двадцати мальчишек.
— Какой ты хороший, — сказала Венди. — Я даже подарю тебе поцелуй.
— Подари, — сказал Питер и протянул руку ладошкой вверх. Он не знал, что это такое.
Венди не хотела его смущать. Она протянула ему напёрсток.
— Хочешь, я тебе тоже подарю поцелуй? — спросил Питер.
Он оторвал от своей курточки жёлудь, который служил ему пуговицей, и Венди прикрепила его к цепочке, которая была у неё на шее. И прекрасно сделала. Потому что однажды это спасёт ей жизнь.
Питер и Венди долго болтали, и Питер рассказал, что удрал из дома как только родился, потому что решил никогда не становиться взрослым. А ещё он рассказал ей про фей и как они появились на свет из детского смеха и что у каждого ребёнка, оказывается, есть своя фея. Но стоит только кому-нибудь подумать, что, мол, глупости, на свете нет никаких фей, как фея тут же погибает.
Когда Питер наконец вспомнил про Динь и прислушался, он услышал, что где-то звенят тихие колокольчики.
— Венди, — прошептал он, — кажется, я задвинул её вместе с ящиком!
Так и было на самом деле. Питер скорее выпустил бедняжку, и она заметалась по комнате, ругая его на чём свет стоит.
А Венди всё продолжала приставать к Питеру с вопросами:
— Ты с кем живёшь на острове Нетинебудет?
— С потерянными мальчишками.
— Как это?
— Когда ребёнок вываливается из колясочки, он направляется в страну Нетинебудет. Я там у них командир.
Надо сказать, что Венди немножечко огорчилась, когда Питер сказал ей, что он прилетел в детскую не из-за неё самой, а чтобы послушать сказки. Ведь на острове Нетинебудет никто не знает ни одной сказки. Он попросил Венди рассказать про Золушку. Венди рассказала. Питер пришёл от сказки в полный восторг. И тут у него в глазах промелькнула какая-то решимость.
— Венди, — воскликнул он. — Летим со мной. Расскажи мальчишкам сказку! Я тебя научу летать, и мы полетим вместе. Пожалуйста, Венди! Ведь ни у кого из нас никогда не было мамы. Ты будешь нашей мамой, Венди!
— До чего это интересно, Питер!
Венди явно польстило его приглашение.
— Питер, а ты не можешь научить летать Джона и Майкла? Мы бы полетели вместе, — попросила она.
— Если хочешь, пожалуйста, — сказал Питер равнодушно.
Он подошёл к мальчишкам и начал их трясти. Они заплясали от радости, когда поняли, зачем их разбудили. Но тут Питер сделал всем знак замолчать и лечь обратно в постели. И тогда в комнату вошла Лиза, единственная прислуга в доме, и ввела Нэну на поводке. — Ну вот, дурёха, — сказала она. — Убедись сама, что с ними ничего не случилось.
Нэна стала рваться с поводка, но Лиза вытолкала собаку из детской.
— Всё в порядке, — объявил Джон, вылезая из постели. — Но скажи, как же это мы сможем летать?
— Очень просто, — сказал Питер. — Вы подумайте о чём-нибудь хорошем, ваши мысли сделаются лёгкими, и вы взлетите. — И он сам немного полетал по комнате.
Все попробовали. Но у них ничего не вышло. Ну, конечно. Он их просто дурачил. Ни один человек не может взлететь, пока не посыплет на себя пыльцой, которой обсыпают феи. К счастью, он весь был перепачкан такой пыльцой. Он подул себе на руку, и пыльца осела на всех троих.
Их всех тут же подкинуло вверх. Они подлетали к потолку, потом опускались и снова летели вверх.
— Летим, — сказал Питер.
Но Венди задумалась. Как же быть? Ведь мама будет очень тревожиться.
В эту самую минуту Нэна поняла, что помощи она не дождётся, стала рваться с цепи, и наконец её усилия увенчались успехом. Уже через мгновение она ворвалась в гостиную дома номер двадцать семь, и миссис и мистер Дарлинг поняли, что с детьми случилось что-то ужасное.
Венди всё ещё колебалась.
— Венди, — сказал Питер. — Разве ты не хочешь познакомиться с русалками? К тому же там есть ещё пираты.
— Пираты? — закричал Джон. — Летим немедленно!
Самая маленькая звёздочка снова пискнула.
— Давай, Питер!
— В путь! — крикнул Питер Пэн повелительным голосом и тут же выплыл по воздуху прямо в ночь. Венди, Джон и Майкл вылетели следом.
Мистер и миссис Дарлинг и Нэна вбежали в детскую. Слишком поздно! Птички вылетели из гнезда...
Перевод И. Токмаковой
Редьярд Киплинг «Слоненок»
Это только теперь, милый мой мальчик, у Слона есть хобот. А прежде, давным-давно, никакого хобота не было у Слона. Был только нос, вроде как лепёшка, чёрненький и величиною с башмак. Этот нос болтался во все стороны, но всё же никуда не годился: разве можно таким носом поднять что-нибудь с земли?
Но вот в то самое время, давным-давно, жил один такой Слон, или, лучше сказать, Слонёнок, который был страшно любопытен, и кого, бывало, ни увидит, ко всем пристаёт с расспросами. Жил он в Африке, и ко всей Африке приставал он с расспросами.
Он приставал к Страусихе, своей долговязой тётке, и спрашивал её, отчего у неё на хвосте перья растут так, а не этак, и долговязая тётка Страусиха давала ему за то тумака своей твёрдой-претвёрдой ногой.
Он приставал к своему длинноногому дяде Жирафу и спрашивал его, отчего у него на шкуре пятна, и длинноногий дядя Жираф давал ему за то тумака своим твёрдым-претвёрдым копытом.
Но и это не отбивало у него любопытства. И он спрашивал свою толстую тётку Бегемотиху, отчего у неё такие красные глазки, и толстая тётка Бегемотиха давала ему за то тумака своим толстым-претолстым копытом.
Но и это не отбивало у него любопытства.
Он спрашивал своего волосатого дядю Павиана, почему все дыни такие сладкие, и волосатый дядя Павиан давал ему за то тумака своей мохнатой, волосатой лапой.
Но и это не отбивало у него любопытства.
Что бы он ни увидел, что бы ни услышал, что бы ни понюхал, до чего бы ни дотронулся, — он тотчас же спрашивал обо всём и тотчас же получал тумаки от всех своих дядей и тёток.
Но и это не отбивало у него любопытства.
И случилось так, что в одно прекрасное утро, незадолго до весеннего равноденствия, этот самый Слонёнок — надоеда и приставала — спросил об одной такой вещи, о которой он ещё никогда не спрашивал. Он спросил:
— Что кушает за обедом Крокодил?
Все испуганно и громко закричали:
— Тс-с-с-с!
И тотчас же, без дальних слов, стали сыпать на него тумаки.
Били его долго, без передышки, но, когда перестали бить, он сейчас же подбежал к птичке Колоколо, сидевшей в колючем терновнике, и сказал:
— Мой отец колотил меня, и моя мать колотила меня, и все мои тётки колотили меня, и все мои дяди колотили меня за ненасытное моё любопытство, и всё же мне страшно хотелось бы знать, что кушает за обедом Крокодил?
И сказала птичка Колоколо печальным и громким голосом:
— Ступай к берегу сонной, зловонной, мутно-зелёной реки Лимпопо; берега её покрыты деревьями, которые нагоняют на всех лихорадку. Там ты узнаешь всё.
На следующее утро, когда от равноденствия уже ничего не осталось, этот любопытный Слонёнок набрал бананов — целых сто фунтов! — и сахарного тростнику — тоже сто фунтов! — и семнадцать зеленоватых дынь, из тех, что хрустят на зубах, взвалил всё это на плечи и, пожелав своим милым родичам счастливо оставаться, отправился в путь.
— Прощайте! — сказал он им. — Я иду к сонной, зловонной, мутно-зелёной реке Лимпопо; берега её покрыты деревьями, которые нагоняют на всех лихорадку, и там я во что бы то ни стало узнаю, что кушает за обедом Крокодил.
И родичи ещё раз хорошенько вздули его на прощание, хотя он чрезвычайно учтиво просил их не беспокоиться.
И он ушёл от них, слегка потрёпанный, но не очень удивлённый. Ел по дороге дыни, а корки бросал на землю, так как подбирать эти корки ему было нечем. Из города Грэма он пошёл в Кимберли, из Кимберли в Хамову землю, из Хамовой земли на восток и на север и всю дорогу угощался дынями, покуда наконец не пришёл к сонной, зловонной, мутно-зелёной реке Лимпопо, окружённой как раз такими деревьями, о каких говорила ему птичка Колоколо.
А надо тебе знать, мой милый мальчик, что до той самой недели, до того самого дня, до того самого часа, до той самой минуты наш любопытный Слонёнок никогда не видал Крокодила и даже не знал, что это такое. Представь же себе его любопытство!
Первое, что бросилось ему в глаза, — был Двуцветный Питон, Скалистый Змей, обвившийся вокруг какой-то скалы.
— Извините, пожалуйста! — сказал Слонёнок чрезвычайно учтиво. — Не встречался ли вам где-нибудь поблизости Крокодил? Здесь так легко заблудиться.
— Не встречался ли мне Крокодил? — презрительно переспросил Двуцветный Питон, Скалистый Змей. — Нашёл о чём спрашивать!
— Извините, пожалуйста! — продолжал Слонёнок. — Не можете ли вы сообщить мне, что кушает Крокодил за обедом?
Тут Двуцветный Питон, Скалистый Змей, не мог уже больше удержаться, быстро развернулся и огромным хвостом дал Слонёнку тумака. А хвост у него был как молотильный цеп и весь покрыт чешуёю.
— Вот чудеса! — сказал Слонёнок. — Мало того, что мой отец колотил меня, и моя мать колотила меня, и мой дядя колотил меня, и моя тётка колотила меня, и другой мой дядя, Павиан, колотил меня, и другая моя тётка, Бегемотиха, колотила меня, и все как есть колотили меня за ненасытное моё любопытство, — здесь, как я вижу, начинается та же история.
И он очень учтиво попрощался с Двуцветным Питоном, Скалистым Змеем, помог ему опять обмотаться вокруг скалы и пошёл себе дальше; его порядком потрепали, но он не очень дивился этому, а снова взялся за дыни и снова бросал корки на землю — потому что, повторяю, чем бы он стал поднимать их? — и скоро набрёл на какое-то бревно, валявшееся у самого берега сонной, зловонной, мутно-зелёной реки Лимпопо, окружённой деревьями, нагоняющими на всех лихорадку.
Но на самом деле, мой милый мальчик, это было не бревно, это был Крокодил. И подмигнул Крокодил одним глазом — вот так!
— Извините, пожалуйста! — обратился к нему Слонёнок чрезвычайно учтиво. — Не случилось ли вам встретить где-нибудь поблизости в этих местах Крокодила?
Крокодил подмигнул другим глазом и высунул наполовину свой хвост из воды. Слонёнок (опять- таки очень учтиво) отступил назад, потому что ему не хотелось получить нового тумака.
— Подойди-ка сюда, моя крошка! — сказал Крокодил. — Тебе, собственно, зачем это надобно?
— Извините, пожалуйста! — сказал Слонёнок чрезвычайно учтиво. — Мой отец колотил меня, и моя мать колотила меня, моя долговязая тётка Страусиха колотила меня, и мой длинноногий дядя Жираф колотил меня, моя другая тётка, толстая Бегемотиха, колотила меня, и другой мой дядя, мохнатый Павиан, колотил меня, и Питон Двуцветный, Скалистый Змей, вот только что поколотил меня больно-пребольно, и теперь — не во гнев будь вам сказано — я не хотел бы, чтобы меня колотили опять.
— Подойди сюда, моя крошка, — сказал Крокодил, — потому что я и есть Крокодил.
И он стал проливать крокодиловы слёзы, чтобы показать, что он и вправду Крокодил.
Слонёнок ужасно обрадовался. У него захватило дух, он упал на колени и крикнул:
— Вас-то мне и нужно! Я столько дней разыскиваю вас! Скажите мне, пожалуйста, скорее, что кушаете вы за обедом?
— Подойди поближе, я шепну тебе на ушко.
Слонёнок нагнул голову близко-близко к зубастой, клыкастой крокодиловой пасти, и Крокодил схватил его за маленький носик, который до этой самой недели, до этого самого дня, до этого самого часа, до этой самой минуты был ничуть не больше башмака.
— Мне кажется, — сказал Крокодил, и сказал сквозь зубы, вот так, — мне кажется, что сегодня на первое блюдо у меня будет Слонёнок.
Слонёнку, мой милый мальчик, это страшно не понравилось, и он проговорил через нос:
— Пусдиде бедя, бде очедь больдо! (Пустите меня, мне очень больно!)
Тут Двуцветный Питон, Скалистый Змей, приблизился к нему и сказал:
— Если ты, о мой юный друг, тотчас же не отпрянешь назад, сколько хватит у тебя твоей силы, то моё мнение таково, что не успеешь ты сказать «раз, два, три!», как вследствие твоего разговора с этим кожаным мешком (так он величал Крокодила) ты попадёшь туда, в ту прозрачную водяную струю...
Двуцветные Питоны, Скалистые Змеи, всегда говорят вот так.
Слонёнок сел на задние ножки и стал тянуть. Он тянул, и тянул, и тянул, и нос у него начал вытягиваться. А Крокодил отступил подальше в воду, вспенил её, как сбитые сливки, тяжёлыми ударами хвоста, и тоже тянул, и тянул, и тянул.
И нос у Слонёнка вытягивался, и Слонёнок растопырил все четыре ноги, такие крошечные слоновьи ножки, и тянул, и тянул, и тянул, и нос у него всё вытягивался. А Крокодил бил хвостом, как веслом, и тоже тянул, и тянул, и чем больше он тянул, тем длиннее и длиннее вытягивался нос у Слонёнка, и больно было этому носу у-ж-ж-жас-но! И вдруг Слонёнок почувствовал, что ножки его заскользили по земле, и он вскрикнул через нос, который сделался у него чуть не в пять футов длиною:
— Довольдо! Осдавьде! Я больше де богу!
Услышав это, Двуцветный Питон, Скалистый
Змей, бросился вниз со скалы, обмотался двойным узлом вокруг задних ног Слонёнка и сказал:
— О неопытный и легкомысленный путник! Мы должны понатужиться сколько возможно, ибо впечатление моё таково, что этот военный корабль с живым винтом и бронированной палубой — так величал он Крокодила — хочет загубить твоё будущее...
Двуцветные Питоны, Скалистые Змеи, всегда выражаются так.
И вот тянет Змей, тянет Слонёнок, но тянет и Крокодил. Тянет, тянет, но так как Слонёнок и Двуцветный Питон, Скалистый Змей, тянут сильнее, то Крокодил в конце концов должен выпустить нос Слонёнка, и Крокодил отлетает назад с таким плеском, что слышно по всей Лимпопо.
А Слонёнок как стоял, так и сел и очень больно ударился, но всё же успел сказать Двуцветному Питону, Скалистому Змею, спасибо, а потом принялся ухаживать за своим вытянутым носом: обернул его холодноватыми листьями бананов и опустил в прохладную воду сонной, зловонной, мутно-зелёной реки Лимпопо, чтобы он хоть немного остыл.
— К чему ты это делаешь? — сказал Двуцветный Питон, Скалистый Змей.
— Извините, пожалуйста! — сказал Слонёнок. — Нос у меня потерял прежний вид, и я жду, чтобы он опять стал коротеньким.
— Долго же тебе придётся ждать, — сказал Двуцветный Питон, Скалистый Змей. — То есть удивительно, до чего иные не понимают своей собственной выгоды!
Слонёнок просидел над водою три дня и всё поджидал, не станет ли нос у него короче. Однако нос не становился короче, и — мало того — из-за этого носа глаза Слонёнка стали немного косыми.
Потому что, мой милый мальчик, ты, надеюсь, уже догадался, что Крокодил вытянул Слонёнку нос в самый заправдашний хобот — точь-в-точь такой, какие имеются у всех нынешних Слонов.
К концу третьего дня прилетела какая-то муха и ужалила Слонёнка в плечо, и он, сам не замечая, что делает, приподнял хобот и прихлопнул муху.
— Вот тебе и первая выгода! — сказал Двуцветный Питон, Скалистый Змей. — Ну, рассуди сам: мог бы ты сделать что-нибудь такое своим прежним крошечным носом? Кстати, не хочешь ли ты закусить?
И Слонёнок, сам не зная, как у него это вышло, потянулся хоботом к земле, сорвал добрый пучок травы, хлопнул им о передние ноги, чтобы стряхнуть с него пыль, и тотчас же сунул себе в рот.
— Вот тебе и вторая выгода! — сказал Двуцветный Питон, Скалистый Змей. — Попробовал бы ты проделать это своим прежним крошечным носом! Кстати, заметил ли ты, что солнце стало слишком сильно припекать?
— Пожалуй, что и так! — сказал Слонёнок.
И, сам не зная, как у него это вышло, зачерпнул своим хоботом из сонной, зловонной, мутно-зеленой реки Лимпопо немного илу и шлёпнул его себе на голову; мокрый ил расквасился в лепёшку, и за уши Слонёнку потекли целые потоки воды.
— Вот тебе и третья выгода! — сказал Двуцветный Питон, Скалистый Змей. — Попробовал бы ты проделать это своим прежним крошечным носом! И, кстати, что ты теперь думаешь насчёт тумаков?
— Извините, пожалуйста, — сказал Слонёнок, — но я, право, не люблю тумаков.
— А вздуть кого-нибудь другого? — сказал Двуцветный Питон, Скалистый Змей.
— Это я с радостью! — сказал Слонёнок.
— Ты ещё не знаешь своего носа! — сказал Двуцветный Питон, Скалистый Змей. — Это просто клад, а не нос. Вздует кого угодно.
— Благодарю вас, — сказал Слонёнок, — я приму это к сведению. А теперь мне пора домой. Я пойду к милым родичам и проверю мой нос.
И пошёл Слонёнок по Африке, забавляясь и помахивая хоботом.
Захочется ему фруктов — он срывает их прямо с дерева, а не стоит и не ждёт, как прежде, чтобы они свалились на землю. Захочется ему травки — он рвёт её прямо с земли, а не бухается на колени, как бывало. Мухи докучают ему — он сорвёт с дерева ветку и машет ею, как веером. Припекает солнце — он опустит свой хобот в реку, и вот на голове у него холодная, мокрая нашлёпка. Скучно ему одному шататься без дела по Африке — он играет хоботом песни, и хобот у него куда звонче сотни медных труб.
Он нарочно свернул с дороги, чтобы разыскать толстуху Бегемотиху (она даже не была его родственницей), хорошенько отколотить её и проверить, правду ли сказал ему Двуцветный Питон, Скалистый Змей, про его новый нос. Поколотив Бегемотиху, он пошёл по прежней дороге и подбирал с земли те дынные корки, которые разбрасывал по пути к Лимпопо, — потому что он был Чистоплотным Толстокожим.
Стало уже темно, когда в один прекрасный вечер он пришёл домой к своим милым родственникам. Он свернул хобот в кольцо и сказал:
— Здравствуйте! Как поживаете?
Они страшно обрадовались ему и сейчас же в один голос сказали:
— Поди-ка, поди-ка сюда, мы дадим тебе тумаков за ненасытное твоё любопытство!
— Эх, вы! — сказал Слонёнок. — Много смыслите вы в тумаках! Вот я в этом деле кое-что понимаю. Хотите, покажу?
И он развернул свой хобот, и тотчас же два его милых братца полетели от него вверх тормашками.
— Клянёмся бананами! — закричали они. — Где это ты так навострился и что у тебя с носом?
— Этот нос у меня новый, и дал мне его Крокодил на сонной, зловонной, мутно-зелёной реке Лимпопо, — сказал Слонёнок. — Я завёл с ним разговор о том, что он кушает за обедом, и он подарил мне на память новый нос.
— Безобразный нос! — сказал волосатый, мохнатый дядя Павиан.
— Пожалуй, — сказал Слонёнок. — Но полезный!
И он схватил волосатого дядю Павиана за волосатую ногу и, раскачав, закинул в осиное гнездо.
И так разошёлся этот сердитый Слонёнок, что отколотил всех до одного своих милых родных. Бил он их, бил, так что им жарко стало, и они посмотрели на него с изумлением. Он выдернул из хвоста у долговязой тётки Страусихи чуть не все её перья; он ухватил длинноногого дядю Жирафа за заднюю ногу и поволок его по колючим терновым кустам; он разбудил громким криком свою толстую тётку Бегемотиху, когда она спала после обеда, и стал пускать ей прямо в ухо пузыри, но никому не позволял обижать птичку Колоколо.
Дело дошло до того, что все его родичи — кто раньше, кто позже — отправились к сонной, зловонной, мутно-зелёной реке Лимпопо, окружённой деревьями, нагоняющими на всех лихорадку, чтобы и им подарил Крокодил по такому же носу.
Вернувшись, никто уже больше не давал тумаков никому, и с той поры, мой мальчик, у всех Слонов, которых ты когда-нибудь увидишь, да и у тех, которых ты никогда не увидишь, — у всех совершенно такой самый хобот, как у этого любопытного Слонёнка.
Есть у меня шестёрка слуг,
Проворных, удалых.
И всё, что вижу я вокруг, —
Всё знаю я от них.
Они по знаку моему
Являются в нужде.
Зовут их: Как и Почему,
Кто, Что, Когда и Где.
Я по морям и по лесам
Гоняю верных слуг.
Потом работаю я сам,
А им даю досуг.
Даю им отдых от забот —
Пускай не устают.
Они прожорливый народ —
Пускай едят и пьют.
Но у меня есть милый друг,
Особа юных лет.
Ей служат сотни тысяч слуг,
И всем покоя нет!
Она гоняет, как собак,
В ненастье, дождь и тьму
Пять тысяч Где, семь тысяч Как,
Сто тысяч Почему!
Редьярд Киплинг «Откуда взялись броненосцы»
Милый мальчик, я опять расскажу тебе сказку о Далёких и Старинных Временах. Жил тогда Злючка-Колючка Ёж. Жил он на мутной реке Амазонке, ел улиток и разные разности. И была у него подруга, Черепаха Неспешная, которая тоже жила на мутной реке Амазонке, ела разные разности и зелёный салат. Всё шло хорошо, не правда ли, милый мальчик?
Но в ту же самую пору, в Далёкое и Старинное Время, жил на мутной реке Амазонке Расписной Ягуар. Он ел всё, что ему удастся поймать. Не удастся поймать оленя — он съест обезьяну; не удастся поймать обезьяну — съест лягушку или таракашку. А уж если нет ни лягушек, ни таракашек — он идёт к своей мамаше Ягуарихе, чтобы та объяснила ему, как нужно ловить черепах и ежей.
Изящно помахивая грациозным хвостом, мамаша часто наставляла его:
— Если, сынок, ты найдёшь Ежа, скорее швырни его в воду. Ёж сам собою развернётся в воде. А если найдёшь Черепаху, выцарапай её лапой из панциря.
И всё шло хорошо, мой милый мальчик.
Была прекрасная ночь на мутной реке Амазонке. Расписной Ягуар увидел, что под стволом свалившегося дерева сидят рядышком Злючка-Колючка Ёж и Черепаха Неспешная. Спастись бегством они не могли, и вот Злючка-Колючка Ёж свернулся шаром, потому что иначе он не был бы Ёж, а Черепаха Неспешная втянула ноги и голову под свой панцирь, потому что она была Черепаха.
Всё шло как следует, милый мой мальчик, не правда ли?
— Слушайте меня внимательно! — сказал Расписной Ягуар. — То, что я хочу вам сказать, имеет для вас большое значение. Моя маменька учила меня, что, если я увижу Ежа, я должен швырнуть его в воду, и тогда он сам собою развернётся, а если я увижу Черепаху, я должен выцарапать её лапой из панциря. Но кто же из вас Черепаха, а кто из вас Ёж — клянусь моими пятнами, не знаю!
— Хорошо ли ты помнишь, что говорила тебе твоя маменька? — спросил Злючка-Колючка Ёж. — Уж не напутал ли ты? Может быть, маменька говорила тебе, что, когда ты развернёшь Черепаху, ты должен выцарапать ее из воды, а когда ты поймаешь Ежа, ты должен бросить его прямо на панцирь?
— Хорошо ли ты помнишь, что говорила тебе твоя маменька? — спросила Черепаха Неспешная. — Уж не напутал ли ты? Может быть, она говорила тебе, что, когда ты смочишь водою Ежа, ты должен расцарапать его лапой, а когда встретишь Черепаху, ты должен снять с неё панцирь, чтобы она развернулась?
— Едва ли это так! — сказал Расписной Ягуар, но всё же опешил немного. — Будьте добры, повторите ещё раз, что вы сказали сейчас. И, если можно, яснее.
— Когда ты поцарапаешь воду когтями, налей её и разверни Ежом, — сказал Злючка-Колючка Ёж. — Запомни это хорошенько, потому что это очень важно.
— Но, — сказала Черепаха Неспешная, — когда ты выцарапаешь воду из Ежа, ты должен полить этой водой Черепаху. Неужели ты и этого не знаешь?
— У меня от вашей путаницы даже пятна на спине заболели! — сказал Расписной Ягуар. — Я не спрашиваю ваших советов, я только спрашиваю, кто из вас Ёж и кто Черепаха.
— Не скажу, — ответил Ёж. — Но если хочешь, изволь — попробуй-ка выцарапать меня из моего панциря.
— Ага! — сказал Расписной Ягуар. — Теперь я вижу, что ты Черепаха. Ты думала, что я не догадаюсь. А я догадался.
И хлопнул Ягуар лапой со всего размаха по Ежу как раз в ту минуту, когда Ёж свернулся клубком. И, конечно, в лапу Ягуара вонзились острые колючки Ежа. Это было бы, пожалуй, ещё ничего, но, к несчастью, Ягуар ударом лапы отбросил Ежа далеко- далеко в лес и не мог найти его в кустах, так как было очень темно. Тогда он сунул лапу себе в рот, но от этого иглы стали колоть ещё больше. От боли он долго не мог говорить, а когда заговорил, сказал:
— Теперь я вижу, то была совсем не Черепаха. Но как мне узнать, Черепаха ли это?
И он почесал затылок той лапой, которая не пострадала от колючек Ежа.
— Я и есть Черепаха, — призналась Неспешная. — Твоя матушка учила тебя правильно. Она сказала, что ты должен выцарапать меня лапой из панциря. Это верно. Ну, принимайся за дело!
— Только что ты говорила, что она говорила одно, а теперь ты говоришь, что она говорила другое! — сказал Ягуар, высасывая колючки из лапы.
— Ты говоришь, что я говорю, что она говорила другое, — сказала Черепаха. — Что ж из этого? Ведь если, как ты говоришь, я говорила, что она говорила то, что я говорила, то и выходит, что я говорила то, что говорила она. А если ты думаешь, что она говорила, будто ты должен развернуть меня лапой, а не бросать вместе с моим панцирем в воду, я здесь ни при чём, не правда ли?
— Но ведь только что ты сама говорила, что я должен выцарапать тебя лапой из твоей скорлупы, — сказал Расписной Ягуар.
— Подумай хорошенько, и ты поймёшь, что я этого никогда не говорила. Я только говорила, что твоя мама говорила, что ты должен содрать с меня когтями мой панцирь, — сказала Неспешная.
— А что будет, если я сдеру с тебя панцирь? — осторожно спросил Ягуар и потянул носом воздух.
— Не знаю, потому что до сих пор никто ещё не сдирал с меня панциря, но говорю тебе правду: если ты хочешь посмотреть, как я уплыву от тебя, — брось меня, пожалуйста, в воду.
— Я тебе не верю! — сказал Расписной Ягуар. — Мама моя говорила одно, а ты говорила, что она говорила другое, и теперь всё у меня так перепуталось, что я не знаю, где у меня хвост, где голова. А теперь ты сказала простые слова, которые я понимаю, и это путает меня больше всего. Мама учила меня, чтобы я бросил одного из вас в воду, и так как ты говоришь, что тебе хочется в воду, ясно, что тебе не хочется в воду. Так прыгай же в мутную воду реки Амазонки. Живо!
— Хорошо, я прыгну, но знай: мама твоя будет очень недовольна. Пожалуйста, не говори ей, что я не говорила тебе, что она говорила...
— Если ты скажешь ещё хоть одно слово о том, что говорила моя мама!.. — вскричал Ягуар, но не успел договорить, потому что Черепаха как ни в чём не бывало нырнула в мутную воду реки Амазонки. Долго она плыла под водою и выплыла на берег, где её ждал Злючка-Колючка Ёж.
— Мы чуть не погибли! — сказал Ёж. — Не нравится мне этот Расписной Ягуар. Что ты сказала ему о себе?
— Я сказала ему правду. Я честно сказала ему, что я Черепаха, но он не поверил, заставил меня прыгнуть в воду и очень удивился, увидев, что я и в самом деле Черепаха. Теперь он пошёл жаловаться маме. Ты слышишь?
Было слышно, как среди кустов и деревьев, над мутной рекой Амазонкой, ревёт Ягуар и зовёт к себе мать Ягуариху. И она пришла.
— Ах, сыночек, сыночек! — заговорила она, изящно помахивая грациозным хвостом. — Ты, кажется, делал такое, чего тебе не следовало делать.
— Я встретил над рекою одну зверюшку и хотел выцарапать её из-под панциря; она сама сказала, что ей хочется этого, и вот теперь у меня вся лапа в зано-о-о-зах!
— Ах, сыночек, сыночек! — сказала мать, изящно помахивая грациозным хвостом. — По этим занозам, которые впились в твою лапу, я вижу, что то был Ёж. Тебе следовало кинуть его в воду.
— В воду я кинул другого зверька. Он сказал, что его зовут Черепаха, но я не поверил ему. Оказывается, то и вправду была Черепаха. Она нырнула в воду, в мутную реку Амазонку, и больше я не видел её. И вот я остался голодный и думаю, что нам нужно переселиться отсюда в другие места. Здесь, на мутной реке Амазонке, все звери такие умные. Мне, бедному, не справиться с ними.
— Ах, сыночек, сыночек! — сказала его мать, изящно помахивая грациозным хвостом. — Слушай внимательно и запомни, что я скажу. Ёж свертывается в клубок, и его колючки торчат во все стороны. По этой примете ты всегда узнаешь Ежа.
— Не нравится мне эта старуха, ох как не нравится! — сказал Злючка-Колючка Ёж. — Что ещё она скажет ему?
— А Черепаха не может сворачиваться, — продолжала Ягуариха, изящно помахивая грациозным хвостом. — Черепаха втягивает голову и ноги под панцирь. По этой примете ты всегда узнаешь Черепаху.
— Не нравится мне эта старуха, ох как не нравится! — сказала Черепаха Неспешная. — Даже Расписной Ягуар и тот не забудет такого простого урока. Ах, Злючка-Колючка, как жаль, что ты не умеешь плавать!
— Полно тужить обо мне, — отозвался Злючка- Колючка. — Тебе тоже кое-чего не хватает. Подумай: как было бы чудесно, если бы ты умела сворачиваться в клубок! Ах, в какую беду мы попали! Прислушайся, что говорит Ягуар!
А Расписной Ягуар сидел над мутной рекой Амазонкой, высасывал из лапы колючки и бормотал про себя:
Кто свернётся клубком,
Тот зовётся Ежом.
Кто в воде поплывёт,
Черепахой слывёт.
— Этого он никогда не забудет, даже после дождика в четверг, — сказал Ёж. — Поддержи меня за подбородок, Неспешная, — я хочу научиться плавать. Это может пригодиться потом.
— С удовольствием! — сказала Черепаха.
И она поддержала Колючку за подбородок, покуда Колючка барахтался в мутной реке Амазонке.
— Из тебя выйдет отличный пловец! — сказала она Ежу. — А теперь, будь так добр, распусти у меня на спине те шнурки, которыми стянут мой панцирь, — я попробую сейчас свернуться в клубок.
Злючка-Колючка Ёж распустил на спине у Черепахи шнурки, и Черепаха стала так ёжиться и корчиться, что ей наконец удалось чуть-чуть согнуться — не совсем, а чуть-чуть.
— Очень хорошо! — сказал Ёж. — Но довольно, больше не надо. У тебя даже лицо посинело. А теперь, пожалуйста, поддержи меня в воде ещё разок! Я попробую плавать боком. Ты говорила, что это очень легко.
И Ёж опять пустился вплавь. Это был его второй урок. Черепаха плыла рядом с ним.
— Очень хорошо! — сказала она. — Ещё немного, и ты будешь плавать не хуже Кита. А теперь, будь так добр, распусти-ка шнурки в моём панцире ещё на две дырочки, я попробую наклониться вперёд. Ты говоришь, это очень легко. То-то будет удивлён Расписной Ягуар!
— Очень хорошо! — воскликнул Ёж, весь мокрый после купанья в мутной реке Амазонке. — Ты сворачиваешься так хорошо — ну совсем как мои братья и сёстры. Две дырочки, ты говоришь? Ладно, только не нужно так громко пыхтеть, а то услышит Расписной Ягуар. Смелее! Когда ты кончишь, я попробую нырнуть и подольше продержаться под водою. Ты говоришь, это очень легко. То-то будет удивлён Расписной Ягуар! Но как сдвинулись щитки у тебя на панцире! Прежде они были рядом, а теперь один на другом.
— Это оттого, что я сворачиваюсь, — сказала Черепаха. — Да и с тобою произошла перемена. Прежде ты был похож на каштановый орех, а теперь сделался как еловая шишка. Все колючки склеились и стали чешуйками.
— Неужели? — воскликнул Ёж. — Это оттого, что я вымок в воде. То-то будет удивлён Расписной Ягуар!
Так до самого утра они помогали друг другу, а когда солнце поднялось высоко над землёй, они сели отдохнуть и обсушиться. И, глядя друг на друга, заметили, что стали совсем на себя не похожи.
Потом они позавтракали, и Черепаха сказала:
— Милый Ёж, я уже не такая, какая была вчера. Но я думаю, что теперь мне удастся позабавить Ягуара как следует.
— Я как раз хотел сказать то же самое, слово в слово! — воскликнул Ёж. — По-моему, чешуя лучше всяких колючек, к тому же я теперь умею плавать. То-то будет удивлён Расписной Ягуар! Пойдём и найдём его.
Вскоре они нашли Ягуара. Он всё ещё возился со своей раненой лапой. Когда они предстали пред ним, он так удивился, что стал пятиться назад и три раза перекувырнулся через свой собственный хвост.
— Доброе утро! — сказал Злючка-Колючка Ёж. — Как бесценное здоровье вашей маменьки?
— Благодарю вас, она в добром здоровье, — ответил Ягуар. — Но не взыщите, пожалуйста, я плохо помню ваши имена.
— Ах, какой вы нелюбезный! — сказал Ёж. — Ведь только вчера вы пытались выцарапать меня из панциря...
— Но вчера у тебя не было панциря — вчера ты был весь в иголках. Кому же это и знать, как не мне? Посмотри-ка на мою лапу!
— Только вчера, — сказала Черепаха, — вы велели мне броситься в воду, чтобы я утонула в мутной реке Амазонке, а сегодня и знать меня не хотите. Вот какой вы грубый и забывчивый!
— Неужели вы забыли, что сказала вам ваша мамаша? — спросил Злючка-Колючка Ёж. — Ведь она ясно сказала вам:
Кто свернётся клубком,
Черепахой слывёт,
Кто в воде поплывёт,
Тот зовётся Ежом.
Тут они оба свернулись клубками и как пошли кататься вокруг Ягуара — катались, катались, катались... У того даже глаза закружились, словно колёса в повозке.
Он убежал и позвал свою мать.
— Мама, — сказал он, — там в лесу какие-то невиданные новые звери! Про одного ты сказала, что он не умеет плавать, а он плавает. Про другого ты сказала, что он не умеет сворачиваться, а он сворачивается. И, кажется, они поделились одеждой. Прежде один был гладенький, а другой колючий, а теперь оба они в чешуе. Кроме того, они так кружатся, кружатся, кружатся, что у меня голова закружилась.
— Ах, сыночек, сыночек! — сказала мать Ягуариха, изящно помахивая грациозным хвостом. — Ёж — это Ёж, и чем же ему быть, как не Ежом? Черепаха — это Черепаха, и останется всегда Черепахой!
— Но это совсем не Ёж! И совсем не Черепаха! Это немножко Ёж и немножко Черепаха, а как оно зовётся — я не знаю.
— Пустяки! — сказала мать Ягуариха. — У всякого должно быть своё имя. Я буду звать этого зверя Броненосец, покуда для него не найдётся настоящего имени. И на твоём месте я оставила бы его в покое.
Ягуар поступил, как ему было сказано; особенно свято выполнил он наставления маменьки — оставить этого зверя в покое. Но удивительнее всего то, милый мальчик, что на мутной реке Амазонке с того самого дня до сих пор Злючку-Колючку Ежа и Черепаху Неспешную все так и называют Броненосцем. Конечно, в других местах есть по-прежнему и Ежи и Черепахи (есть они и у меня в саду), но лучшие, умнейшие из них — старинные Ежи и Черепахи, покрытые щитками, как еловые шишки, те самые, что в Далёкие Дни жили на мутных берегах Амазонки, — те всегда зовутся Броненосцами, потому что они такие разумные.
Чего же тебе ещё, милый мальчик? Всё устроилось отлично, не правда ли?
На далёкой Амазонке
Не бывал я никогда.
Только «Дон» и «Магдалина» —
Быстроходные суда, —
Только «Дон» и «Магдалина»
Ходят по морю туда.
Из Ливерпульской гавани
Всегда по четвергам
Суда уходят в плаванье
К далёким берегам.
Плывут они в Бразилию,
Бразилию,
Бразилию.
И я хочу в Бразилию —
К далеким берегам!
Никогда вы не найдете
В наших северных лесах
Длиннохвостых ягуаров,
Броненосных черепах.
Но в солнечной Бразилии,
Бразилии моей,
Такое изобилие
Невиданных зверей!
Увижу ли Бразилию,
Бразилию,
Бразилию,
Увижу ли Бразилию
До старости моей?
Редьярд Киплинг «Откуда у носорога шкура»
В некотором царстве, в некотором государстве, на Красном море, у самого берега, стоял Необитаемый остров. На острове жил парс, а у парса была шапка, и она блестела на солнце, как солнце.
Только и было добра у парса что шапка, да нож, да печка, — а вам эту печку трогать руками нельзя.
И вот один раз взял парс изюму, и муки, и воды, и слив, и сахару, и всякой всячины, смешал всё в кучу и сделал себе пирог, великолепнейший волшебный пирог в два локтя шириною и в три локтя толщиною. Это было высшее Достижение Кулинарного Искусства (говоря волшебными словами). И поставил парс пирог на печку: ему, значит, можно было подходить к этой печке. И так он пёк этот пирог, что тот зарумянился и дух от него пошёл нежный и трогательный.
Но только парс открывает рот и хочет съесть свой пирог, смотрит — из Необитаемых Дебрей идёт Носорог; а у Носорога на носу рог, и глазки у него поросячьи, и сам он совсем невоспитанный.
В те времена Носороги носили шкуру в обтяжку, без единой складочки, и очень смахивали на деревянных, игрушечных, только были, понятно, крупнее. Всё же они и теперь невоспитанные, и прежде были невоспитанные, и всегда будут невоспитанные.
Носорог сказал:
-Угу!
И покинул парс пирог, и бросился к пальме, и, в чём был, полез на верхушку; а был он в одной только шапке, и шапка блестела на солнце, как солнце.
И ткнул Носорог его печку носом, и печка перевернулась вверх дном, и покатился пирог по песку, и поддел Носорог пирог на рог и стал его есть, а съевши, ушёл в безлюдную, необитаемую пустыню, по соседству с островами Мазандеран, Сокотра и мысами Великого Равноденствия.
Тогда парс слез с дерева, поставил печку на ножки и проговорил такое заклятие, какого вы никогда не слыхали, и потому сейчас я скажу его вам:
Если шкура тебе дорога,
Не бери пирога на рога.
И, ах — это было неспроста!
Потому что прошло пять недель, и в Красном море наступила жара, и каждый стал сбрасывать с себя всю одежду. Парс сбросил с себя шапку, а Носорог шкуру, перекинул её через плечо и пошёл купаться. Тогда ещё шкура у Носорога застёгивалась на животе на три пуговицы и была похожа на резиновый плащ.
Встретив парса, Носорог ни слова не сказал о его пироге, потому что, повторяю, он был очень невоспитанный — прежде, теперь и всегда. Переваливаясь, он прямо полез в воду и стал пускать через нос пузыри, а шкуру оставил на берегу.
Идёт парс мимо и видит — шкура. Улыбнулся парс хитрой улыбкой — и раз, и другой. Потом трижды протанцевал вокруг шкуры, потирая от радости руки.
Потом бросился к своему жилью и набрал полную шапку крошек, оставшихся от пирога. Парс только и ел что пироги, а крошек никогда не выметал. И он взял эту шкуру, и он смял эту шкуру, и потер эту шкуру, и простёр эту шкуру, и набил её снизу доверху засохшими, жёсткими, чёрствыми, колючими крошками и горелыми изюминками. Потом взобрался на свою высокую пальму и стал поджидать, чтобы Носорог вышел из воды и напялил на себя свою шкуру.
Носорог так и сделал. Он застегнулся на три пуговицы, и тотчас же его зацарапало, как царапают крошки в кровати. Ему захотелось почесаться, но от этого стало ещё хуже. Грохнулся он тогда на землю и пошёл кататься по земле, и катался, и катался, и катался, и чем больше катался, тем больше донимали его крошки — и всё хуже, и хуже, и хуже. Кинулся Носорог к пальме и стал тереться об пальму, и тёрся, и тёрся, и тёрся. И так долго он тёрся, и так сильно он тёрся, что натёр себе на шкуре большие складки — одну над плечами, и другую складку на животе, где прежде были пуговицы (но он оттёр эти пуговицы прочь), и ещё натёр складки у себя на ногах. И это очень испортило его характер, но не избавило его от крошек. Крошки остались у него за шкурой и царапали как ни в чём не бывало. И он пошёл домой весь исцарапанный и ужасно сердитый. И с тех пор до сего дня у каждого Носорога очень толстые складки на шкуре и очень скверный характер, и всё потому, что за шкурой у него крошки от пирога.
А парс спустился с пальмы, нахлобучил шапку, блестевшую на солнце, как солнце, и ушёл с того места прочь по направлению к Оротаво, Амигдале, Верхним Лугам Анантариво и Болотам Сонапута.
Перевод К. Чуковского.
Стихи в переводе С. Маршака
Рекомендуем посмотреть:
Сказки русских писателей, 2 класс
Нет комментариев. Ваш будет первым!