Шим Эдуард Юрьевич (настоящая фамилия - Шмидт) - известный русский писатель и драматург. Родился 23 августа 1930 года в Ленинграде. Во время войны был эвакуирован, вырос в детском доме. Эдуард Юрьевич работал с шестнадцати лет, переменил множество занятий. «...Мастер на все руки - столяр и садовод, токарь и шофер». Вернувшись в Ленинград, Шим учился в художественно-архитектурном училище, с 1950 года работал в конструкторском бюро. В 1952 - 1955 годах служил в армии. В 1959 году Э. Ю. Шим был принят в Союз писателей СССР. Около десяти лет он состоял членом редколлегии журнала «Знамя». Первые произведения писателя были опубликованы в 1949 году. Эдуард Шим писал в основном для детей. Он хорошо понимал их и психологически точно изображал восприятие детьми мира взрослых. Дети часто являются героями его рассказов. Большинство произведений Шима были написаны им о природе, среди них «Пикет 200» (1963), «Весенние хлопоты» (1964), «Вода на камешках» (1969), в которых рассказывается об отношении человека к природе. Но Эдуард Юрьевич был хорошим рассказчиком, он мог увлекательно рассказать, например, и о столярном ремесле (<Деревянная книга»). Он любил изображать одухотворенных людей, которых что-то захватывает, восхищает, которые верят в добро. Шим написал немало рассказов и повестей для взрослых: «Ночь в конце месяца», «Ваня песенки поет», «Когда погаснет» и другие. Эдуард Шим является автором нескольких текстов для песен. В 1974 году им были написаны стихи для очень популярной песни «Ускакали деревянные лошадки», которую долгое время исполняла известная певица Валентина Толкунова. Перу Э. Ю. Шима принадлежат литературные сценарии, а также пьесы, которые ставились на сценах разных городов. За заслуги перед Отечеством писатель был награжден орденом Дружбы народов и орденом «Знак Почета». Э. Ю. Шим умер 13 марта 2006 года.
Петьку заставили сторожить гусей на пруду.
Пруд - за околицей, совсем близко от деревни. Сидит Петька на берегу, слышит, как в сельсовете радио поет, как мальчишки у школы кричат. Слышит - и завидует. Одному-то с гусями - ой как тоскливо! Пруд старый, заглохший. Воды в нем по колено, да и та зеленая, как щи. Ни тебе выкупаться, ни рыбу половить. Торчи пнем и считай гусиные хвосты...
Маялся Петька, маялся, а после на траву лег и заснул. Сколько проспал - не знает. Только открыл глаза - и понять не поймет: куда он попал?
Уже свечерело. Возле Петькиных ног лежит на черной воде луна. Вниз макушками желтеют камыши. Лунная тропинка тянется вдаль, гаснет во тьме. А над камышами слоится туманный парок, похожий на розовый дым, и пронизывают его холодные зеленые лучи...
Но самое необыкновенное - это музыка. Неизвестно откуда слышится таинственная, грустная музыка. Серебряные колокольчики перезванивают, барабаны рокочут, дудят маленькие трубы...
Вот будто кто-то заплакал, барабаны умолкли, одни трубы вздыхают, жалуются... А вот задребезжал колокольчик, залился тоненьким смехом. Медные тарелки ухнули - бумм! - и оборвали смех. Снова трубы заплакали...
Петька слушает, боится дохнуть.
И красиво, и страшно!
Понемногу привык он к сумраку и тогда увидел самих музыкантов.
Они сидели в воде. Лунный свет переливался и тлел в их больших, как луковицы, глазищах. Петьке показалось, что, коснись эти глаза воды, - они зашипят, словно угли.
Под каждой парой глаз надувалось горлышко. Оно дрожало, расталкивая вокруг мелкие кружочки волн.
Лягухи... Кто бы поверил, что у них такие серебристые голоса? Или, может, это не лягушки, а жабы?
Разом, будто повернули выключатель, глаза погасли. Лягухи осели под воду. Волны затихли, все смолкло. Какая-то опасность. А где?
И тут Петька увидел, как по лунной тропинке шагают птицы. Парочка кургузых птиц на длинных ножках, покачиваясь, шла от камышей. Прямо по воде! На середине пруда встали. Стоят, как на желтой слюде.
Задумчиво, медленно поклонились, разошлись. Вот присели, повернулись. Присели, повернулись. Пляшут!.. Движения плавные, тягучие, как во сне...
Что за птицы? Похожи на обыкновенных болотных курочек, которых Петька не раз встречал на реке. Но кто видывал, чтобы курочки разгуливали по ночам по пруду? И как их вода держит? Или, может, не на воду они ступают, а на листья кувшинок и ряску?
Петька протер глаза, но разглядеть хорошенько не поспел.
Тень, легкая и быстрая, скользнула в зеленом тумане. Курочек будто ветром сдуло обратно в камыши. А к воде беззвучно опустилась дымчатая сова, села на кочку пуховым комком.
Петька замер. Сове-то что здесь надо?
Сова раздвинула крылья, осторожно опустила кончики в воду. Покачала. Потом подняла над спиной и затрясла - забренчали, затенькали невидимые капли. Словно дождик пошел.
Что она делает?! Купается? Или крылья запачкались, так она их выстирать решила? Вот смех-то!..
Подумал Петька про крылья и сразу вспомнил о гусях. Как вскочит! Гусей-то нет. Где же гуси? Проспал!!!
А гуси дремлют под берегом, головы под мышки завернули. Погнал их Петька к дому, по дороге раздумывает: что за чудеса ему на пруду привиделись? Уж не во сне ли?
Дома старшая сестра заругалась, что поздно пришел, а потом сжалилась и спрашивает:
- Надоело, поди, с гусями-то скучать? Хочешь, я завтра тебя сменю?
Петька наотрез отказался:
- Нет, что ты! Я уж сам.
Решил разобраться, во сне все было или наяву. И с тех пор часто на пруд бегает. Там, оказывается, здорово интересно!
Попросили меня с Петькой сходить на станцию, взять почту. Отправились мы из дому рано и пришли на вокзал задолго до прибытия поезда.
Ждать на пыльной, грязной станции не хотелось. Мы решили посидеть у реки. Она близко, в двух шагах.
А может, думаем, еще и выкупаться успеем!
И пошли на берег.
Ну а если я на реку попаду, то обо всем забываю. Так и на этот раз получилось. Легли мы с Петькой на теплый, оглаженный волнами камень, глядим в воду.
Тут неглубоко. На светлом песке посверкивают осколки раковин. Ленивое течение колышет мягкие, как зеленый дым, травы.
Мы лежим неподвижно, и вот мало-помалу собирается вокруг нас подводное население.
Ползунки-пескаришки засновали прямо под нами, поднимая плавниками песчинки. Темный головастый налим вывернулся из
норы под камнем и стрельнул в заросли. Видно, на охоту отправился. Или просто нас почуял.
Быстро, толчками проносится крупная плотва - блестящая, будто из консервной банки вырезанная. Глаза у нее красные, как от злости, хотя на самом деле она рыба тихая и смирная.
Горбатый окунек, поднимаясь и опускаясь на одном месте, щиплет мох с узловатой коряги. Пасется.
Под корягой вода мутнеет и, взбалтывая песок, высовывается черная клешня. Потом и сам хозяин вылезает - большущий усатый рак. Вылез, глазами-столбиками водит. Кто это его посмел тревожить?! Сейчас всем попадет...
А вокруг уже и нет никого. Умчались мальки, окунишки и плотички. Попрятались кто куда.
Глядим мы с Петькой, глядим на все это идо того увлеклись, что и про почту забыли, и про вокзал. И сколько прошло времени - тоже не знаем. Может, десять минут, а может, и целый час. До того ли! Вон перед глазами что делается... Белые кувшинки, речные лилии, распускаться начали.
Заметно, как медленно-медленно расходятся зеленые створки бутона, и фарфоровые лепестки разворачиваются в пышный цветок. И вдруг я вспомнил.
- Петька, - кричу, - бежим скорей! Уже десять часов, сейчас поезд придет!
Прибежали мы даже чуть раньше, чем надо. Получили почту и направились домой. Я все шел и ждал, когда же Петька допытываться станет, откуда я верное время на реке узнал. А он так и не спросил.
Он хитрый, и ему, наверно, тоже известно, что белые кувшинки у нас распускаются в десять часов.
Охотники из лесу принесли маленького лисенка. Тощий такой был, головастый, с белым галстучком и в чулочках. Поглядишь и скажешь: впроголодь жил.
Хозяйка, бабушка Поля, как увидела - сразу поперек:
- Не пущу! Несите назад. Он у меня всех курчат передавит. Кое-как уговорили все-таки. Стал лисенок жить во дворе, в старой собачьей будке.
Первые дни тишком сидел, носа не выказывал. Бабушка Поля, когда ему еду носила, наставляла со строгостью:
- Вот, вот... Так-то лучше! Хочешь жить у меня - смирно сиди!
Но лисенок скоро осмелел. Попривык. Начал из будки вылезать да все дальше и дальше.
А во дворе у бабушки Поли - птичник. Живет старуха небогато, работать уже не может и, чтоб перебиться, растит на продажу кур. Весной посадила на яйца много квочек, да все в разное время, и теперь собрались у нее и цыплята, и оперившиеся курчата, и почти взрослые петухи да куры.
И вот случилось так, что в маленьком тощем лисенке все-таки пробудился лесной хищник и позвал на охоту.
В полдень разомлевшие птицы купались в песке. Лисенок из темной будки позыркивал на них зеленым глазом, а потом - шасть на двор и пополз.
Он полз, как настоящая большая лиса, - стлался по земле, перекатывался, и только лопатки ходили под шерстью.
И уж совсем приблизился к птицам. И уже подобрал под себя лапы, чтобы вот сейчас, вот-вот выстрелиться по ближней курице.
Он уже глазами взял ее, хапнул. И тут помешала муха.
Синяя, будто лакированная муха звякнула над землей, и один совсем молоденький петушок не поспел склюнуть ее на лету, вскочил и за нею помчался.
Муха взвилась, петушок подскочил, опять промахнулся - и вдруг встал нос к носу с лисенком.
Перед обалделым петухом горели два зеленых зрачка и дрожала, втягивала куричий дух мокрая, черная тюпка лисьего носа.
То ли растерялся петушок, то ли не разглядел впопыхах, но, не раздумывая, очень крепко он взял да и кокнул по этой дрожащей тюпке.
Будто взорвался песок, петуха вбок бросило, а лисенок, наддавая ходу, понесся прочь.
Он визжал на бегу, а потом было слышно, как с разлету он шмякнулся о заднюю стенку будки и смолк, - видно, дочиста лишился голоса. Очень худо кончилась для него первая охота. И вот ведь как запоминаются такие уроки!
Даже когда подрос лисенок, и то грозного петуха стороной обегал.
До слез, бывало, смеялись наши деревенские: ходит по двору бабушки Поли чуть ли не матерый лисовин, а как завидит Петькин хвост - сломя голову бежит к будке да еще повизгивает со страху.
Прибежал ко мне Петька и говорит:
- Пошли на Лысые Кочки! Я там барсучью нору отыскал. Вечером и самих барсуков увидеть можно...
Лысые Кочки - это вырубка, не очень далеко от деревни. Ягод там всяких - видимо-невидимо! И поэтому никак туда быстро не дойдешь. Под ногами ягоды похрустывают - разве не поклонишься? Кисточку брусники - в рот, лапку костяники - в рот, а время-то летит... Пока мы с Петькой кланялись, солнце на закат повернуло.
Я-то ведь не знаю, где нора находится. Собираю бруснику, с кочки на кочку перелезаю. Потом поднял голову - нет Петьки!
А он около кустов животом в мох шлепнулся, глаза испуганные, машет - «ложись!».
Я - тоже в мох. Даже ягоды забыл проглотить. Так с полным ртом и ползу.
Подобрались к овражку, заглянули. А там вот что.
На песчаном холмике, в тени, сидит барсучиха-мать. Неподвижно сидит и только передней короткой лапой комара отгоняет.
А поближе, шагах в десяти от нас, бегают по склону овражка два барсучонка.
Так близко, что я боюсь ягоды проглотить: а ну как чавкнешь? Убегут! Лучше уж потерпеть.
Смешные барсучата. Вроде и не толстые, а очень неуклюжие. С морской походкой.
Вот сбежал один вниз по склону, а обратно и не залезть никак - еловые иголки под лапами скользят. Чуть заберется повыше - и съезжает обратно. Видно, когтями еще как следует работать не научился. Пыхтел, пыхтел - надоело.
Повернулся и побежал прочь от горушки.
Тут мать голову подняла и поглядела ему вслед. Ни звука не произнесла, а только поглядела.
Остановился сразу барсучонок. Обернулся - и вспять.
Мы с Петькой друг друга локтями толкнули. Как это у нее получилось?! Потом видим - и второго барсучонка так же вернула мамаша. Ни звука, а он послушался!
А под конец и совсем удивила. Поглядела на одного сынка, который спать улегся, - тотчас встал сынок. Поглядела на второго, который корень выкапывал, - бросил тот корень. Подбежали оба сынка к мамаше; она их обнюхала, лизнула. И все трое по дну овражка потопали в кусты.
Я поскорей ягоды проглотил, спрашиваю Петьку:
- Слышал что-нибудь?
- Н-нет...
- А как же она их звала?! Видал ведь: сначала подала приказ «назад!» - и барсучонок послушался.
- Да, да! А после сказала: «Пора домой!» - и тоже послушались... Что же она - неслышным голосом командует?!
Странно. Идем мы обратно и в затылках скребем - что за чудеса? И тут с нами тоже будто чудо произошло. Мы ведь шагали молча. Ни звука.
Да вдруг переглянулись и сказали слово в слово:
- А ведь дознаемся, в чем дело!
И повторили:
- Дознаемся!
Нынче на еловые шишки добрый был урожай, и белки зимою на голод не жаловались.
Бывало, стоит лишь из гнезда выскочить, на еловый отрожек прыгнуть - и вот они, шишки, перед носом качаются... Лущи - не хочу!
Но зима тянулась длинная-длинная, а охотников до еловых семян в лесу много. Кроме белок, тут вам и клесты, и дятлы, и другие птицы. Разве на всех напасешься?
И к весне шишек в еловом лесу почти не осталось - понадобилось лесным жителям на другие корма переходить.
Белка с Белкой встречается:
- Чем, подруженька, сыта?
- Еловыми почечками да веточками. А ты?
- Березовый лишайничек грызу.
- Скучная еда!
- Уж куда скучней!
- Старые-то белки еще шишку-другую отыщут где-то. Нет-нет да и полакомятся. А вот нам, молоденьким, в нашу первую весну вовсе плохо - от смолистых почек во рту горечь, от сухого лишайника в горле першит...
- Узнать бы, где старые белки шишки разыскивают. Давай спросим.
- У кого?
- Да у дедушки Ворона. Он старенький, умненький, все знает!
- Ну давай.
Поскакали две белки из елового бора в осинничек, из осиннич- ка - в березничек, из березничка - на песчаную гриву, в светлый сосняк. А там, на засохшей сосновой маковке, на костяном голом сучке лесной черный Ворон сидит.
- Здрасте, дедушка!
- Помоги нам, дедушка!
- Чего, вертушки, вам потребовалось?
- Подскажи, дедушка, где еловых шишек найти.
- Хоть бы немножечко, хоть бы чуточку!
- Соскучились, вертушки, по сладким кормам... Поищите шишки не на елках, а под елками.
- Мы уже глядели там, дедушка!
- Под елками только пустые да обгрызенные валяются.
- А вы разыщите, вертушки, прошлогодний снег. Как найдете его, так вам шишечки и встретятся.
- А где же искать прошлогодний снег?
- Погоди, дедушка, толком расскажи!
Но не успел Ворон ничего толком рассказать. Застрекотали над ближней поляной сороки, позвали его - поднялся Ворон на крыло и улетел по своим делам.
Остались белки ни с чем, друг на дружку таращатся:
- Вот задача!
- Опять у кого-то надо спрашивать!
Отправились восвояси, а по дороге надумали у всех встречных узнавать - где прошлогодний снег находится?
Из сосновой гривы перебрались в березничек. Видят - бродит внизу Лось, лесной большущий бык.
- Дяденька Лось, отзовись!
- Не знаешь ли, где прошлогодний снег лежит?
- Вот уж не встречал, - говорит Лось. - А зачем он понадобился?
- Да вроде бы там наше лакомство спрятано.
- Какое?
- Еловые шишечки.
- Фу-у, тоже мне лакомство... Кабы листочки зеленые, я бы вместе искать пошел. А так - сами старайтесь.
Снова скачут белки, из березничка в осинничек перебрались. Видят - сидит внизу Заяц, кору гложет.
- Братик Заяц, послушай-ка!
- Не видал ли, где прошлогодний снег лежит?
- Право слово, не видывал. А для чего прошлогодний снег?
- Где-то там лакомство спрятано.
- Ну? Какое?!
- Шишки еловые.
-Тю, вертихвостки... Нашли лакомство. Если бы травка молоденькая, я бы тотчас побежал искать. Атакую еду сами добывайте.
Дальше белки скачут; вот уже впереди родной темный ельничек показался. Видят - на опушке по снегу печатает следочки маленькая Мышь.
- Спросим у нее?
- Чего она, такая малая, знать может!
- А все-таки... Мышка-сестричка, не слыхала ли ты, где прошлогодний снег лежит?
- Как не слыхать, ежели я всю зиму в прошлогоднем снегу бегала.
- Где же он?!
- Спускайтесь вниз, покажу.
Махнули белки с дерева на землю, подскочили к Мыши.
- Скорей показывай, где?
- А у вас под лапками.
- У нас под лапками молодой снежок, недавно выпавший!
- Ну и что. Вы поглубже копните. Сверху снег молоденький, это верно. А под ним лежит снежок постарше. Потом - еще постарше. А у самой земли лежит самый старый снег, который в прошлом году поздней осенью выпал. Я в том прошлогоднем снегу норки да переходы себе устраивала.
- А не встречались тебе там еловые шишечки?
- Встречались. Лежат в прошлогоднем снегу, как в кладовочке.
Забились у белок сердчишки, носы задергались. И вдруг чуют: впрямь из-под снега запах еловых шишек доносится!
Как принялись белки снег разрывать! Глубже и глубже закапываются - уже одни хвостишки наружу торчат.
И вот - одна шишка в прошлогоднем снегу, другая... Да такие плотненькие, ядреные, ни чешуечка не встопорщена. Видно, как упали с веток, так и пролежали целехоньки до весны.
- Вкусно!
- Ах, вкусно!..
Выгрызают белки еловые семена, поминают добром прошлогодний снег. Оказывается, и он пригодиться может.
Прилетел к березе пестрый Дятел, увидел гнилой сучок. Сам прилепился на ствол, хвостом подперся и давай носом колотить, жуков да личинок из-под коры выклевывать:
- Стук-тук! Стук-тук! Стучу без рук!
С азартом колотит, весело! Береста лохматится, во все стороны труха летит. Иногда вместе с трухой и насекомыши падают, ненароком оброненные. Не замечает их Дятел, раззадорился, еще веселей стучит!
Увидали Дятла три Синички-певички, порхнули к березе. Спрашивают:
- Ты чего тут делаешь?
- Веселюсь! - Дятел отвечает. - Игра у меня такая: раззудись, носок, размахнись, башка... Славно!
- Ну а мы тут поработаем, - Синицы говорят. - Не всем же веселиться!
И взялись за дело. Дятел по сучку носом стучит, нечаянно насекомышей роняет. А Синицы их на лету подхватывают, меж собой делят. Без отдыха работают!
Увидели Синиц две Пищухи-горюхи, шмыгнули к березе. Спрашивают:
- Вы чего тут делаете?
- Да вот Дятел веселится-играет, а мы, Синицы, без отдыха работаем. Так стараемся, так стараемся!
- Ну и мы потрудимся, - Пищухи говорят. - Конечно, не больно-то охота из-за такой добычи стараться, но уж ладно... Так и быть, где наша не пропадала.
И тоже за дело взялись. Дятел по сучку стучит, насекомышей нечаянно роняет. Синицы их на лету подхватывают. Меж Синиц Пищухи крутятся, норовят свою долю словить. Во всю-то мочь трудятся!
Увидал Пищух тихоня Поползень, подобрался к березе. Спрашивает:
- Чего вы тут делаете?
- Да вот Дятел веселится-играет, Синицы без отдыха работают, а мы, Пищухи, во всю мочь трудимся. До того тяжко, до того тяжко!
- Ну и я сил не пожалею, - Поползень говорит.
И тоже за дело взялся.
Дятел стучит, насекомышей роняет. Синицы их на лету подхватывают. Меж Синиц Пищухи крутятся, норовят свою долю словить. А меж Пищух Поползень шныряет, тоже хочет долю себе урвать. Из последних-то сил выбивается!
Шнырял-шнырял, а потом обиделся и говорит:
- Да прогоните вы сверху этого Дятла! Надоел своим стуком. Синицы без отдыха работают, Пищухи во всю мочь трудятся, я, Поползень, из последних сил выбиваюсь, а он - гляньте-ка! - в игрушки играется... Не потерплю в нашей артели бездельника!
А Дятел всех насекомых выклевал и сам улетел.
Упала последняя щепочка, горка гнилой трухи под березой осталась.
И сразу работа Синиц, Пищух и Поползня кончилась.
Отчего бы?
Рысь, лесная кошка, серая в желтых пятнах, на ушах кисточки длинные, сидела на поваленном дереве, на солнышке грелась.
Вешнее солнышко заметно приятным теплом обдает. Разнежилась Рысь, медовые глаза прищурила, мурлычет себе под нос.
Прилетел к дереву бородатый Глухарь, сел на ветку, вниз глядит настороженно.
- Глухарь, а Глухарь, - тоненьким голоском Рысь говорит, - я на солнышке разнежилась, ласки хочу. Спускайся вниз, меня по шерстке погладишь!
- Нашла дур-рака! - отвечает Глухарь. - Спущусь вниз, а от меня только перышки останутся. Сколько ты нашего брата глухаря погубила, глаза твои бесстыжие!
- Фу! - говорит Рысь. - Как у тебя клюв поворачивается такие слова говорить! Невежа.
На другой бок повернулась, от солнышка глаза медовые щурит, мурлычет себе под нос.
Скачет по ельнику тощенький Заяц, оглядывается испуганно. Увидел Рысь - уши прижал, вот-вот стрекача задаст!
- Погоди, Заяц, - Рысь говорит. - Подойди поближе... Я на солнышке разнежилась, ласки хочу. Погладь меня по шерстке!
- Как бы не так! - отвечает Заяц. - Подойдешь к тебе - и ноги не унесешь! Сколько ты нашего брата зайца извела, глаза твои бессовестные!
- Фу, - говорит Рысь. - Бестолковый зверь какой, одни грубости на уме!
Отвернулась от Зайца, опять медовые глаза прищурила, мурлычет себе под нос.
Скачет через поляну Косуля, лесная козочка, от страха приседает, коротеньким хвостиком трепещет.
- Косуля, Косуля, - Рысь говорит, - я на солнышке разнежилась, ласки хочу! Погладь меня по шерстке!
- Нет уж, - отвечает Косуля, - я в твои когти попасть не желаю! Сколько ты нашей сестры косуль истребила, глаза твои безжалостные!
- Фу-у, - говорит Рысь, - до чего звери набаловались! Так и грубят, так и грубят!
Отвернулась от Косули, обиделась.
А тут и солнышко за лес закатилось. Сумерки надвигаются, холодом потянуло.
Поднялась Рысь на долгие лапы, спину выгнула, мяукнула.
- Ну вот, - говорит, - живешь, живешь, а ласки так и не дождешься... Эх, звери!
Когти об дерево поточила, кисточки на ушах навострила, в глазах зеленые огоньки зажгла.
- Делать нечего, - говорит. - Пойду кого-нибудь скушаю.
На березовой опушке лесные мамы хвалились друг перед другом своими детками.
- Ах какой у меня сын! - сказала мама Олениха. - Наглядеться на него нельзя. Копытца точеные, ножки пряменькие, шейка высоконькая... Легонький, как ветерочек!
- М-м-м, сын, конечно, неплох, - сказала мама Барсучиха. - Но куда ему до моих деточек! Уж такие они нарядненькие, такие разумненькие! Родились в марте, в апреле уже глазки открыли, а нынче - поверите ли? - даже из норы выбегают...
- А сколько их у вас? - спросила Олениха.
- Уж, конечно, не один и не два. Целых три!
- Можно вас поздравить, - сказала мама Ежиха. - Но все-таки моих деток с вашими не сравнить. У меня их - пять душ! И вы знаете, у них уже шерстка появилась... и даже иголочки тверденькими становятся... Ну, не чудо ли?
- Хрю! - сказала мама Кабаниха. - Пять - это хор-рошо. Ну а что вы скажете, если их - десять?
- А у кого их десять?! - поразилась мама Ежиха.
-Хрю-хрю... У меня! Ровно десяточек, и все как один... хрю!..
мохнатенькие... хрю!.. полосатенькие... хрю!.. повизгивают этак тоненько, как птички... Где еще такое семейство найдешь?
Не успели мамы согласиться, как вдруг с поля раздался голос:
- У меня семейство получше!
И на опушке появилась мама Хомячиха.
- Ну-ка, - сказала она, - догадайтесь, сколько у меня деток!
- Тоже десять! - хрюкнула мама Кабаниха.
- Двенадцать? - спросила мама Барсучиха.
- Пятнадцать? - шепнула мама Ежиха и сама испугалась, назвав такое большое число.
- Как бы не так! - сказала мама Хомячиха. - Подымайте выше! У меня деток - восемнадцать душ, во сколько! И чего там болтать про шерстку, про глазки - это все пустяки. Мои детки уже работать начали. Даром что малы, а уже каждый себе норку копает, жилье готовит. Представляете?
- Да, ваше семейство - самое замечательное! - признали все мамы. - Вы подумайте: восемнадцать деток-работничков!
Долго бы еще удивлялись мамы, если бы на опушке не появилась Зайчиха. Хвалиться она не стала, шла тишком-молчком.
Никто не узнал бы, сколько у нее деток, если б мама Олениха не спросила:
- Ну, а сколько душ в вашем семействе?
- Не знаю,-сказала Зайчиха. - Кто ж их считал... Может-сто, может - тыща, а может - и еще больше.
- Как так?! - подскочили мамы. - Не может быть!
- У нас именно так и бывает, - сказала Зайчиха. - Мы со своими детками не привыкли нянчиться. Рождаются зайчата, мы их разок накормим, а потом где-нибудь под кустом оставим - и до свиданьица!
- Зачем же! Как безжалостно! - закричали мамы.
- А затем, что так - лучше. Затаятся зайчата под кустом, притихнут - и ни волк, ни лиса их не найдут. А будь мы рядом, так навлекли бы на них беду.
- Но ведь они же маленькие!
- Маленькие, да удаленькие... И прятаться умеют, и видят зорко, и слышат чутко. Да и шубки у них тепленькие.
- А кто же их кормит-то?
- Да любая Зайчиха, которая встретится. У нас ведь нету чужих деток, все - родные. Нынче я одного прокормлю, завтра - другого. Вот и выходит, что все зайчата в лесу - из моего семейства. А сколько их - никто не ведает. Может - сто, может - тыща, а может - и того больше. Посчитайте, попробуйте!
И тут уж все мамы поняли, что все-таки самое удивительное семейство в лесу - заячье.
На лесной реке, на крутой излучинке Медведь рыбу ловит. Сидит на большом камне, лапу вверх задрал - ждет.
Набегают на камень мелкие волны, ныряют в волнах мелкие плотвички. Белесенькие, верткие, с красными глазками.
Вот одна совсем близко подплыла. Ударил Медведь лапой - распороли медвежьи когти воду, - только брызги по сторонам!
А Плотвичка-то - виль-виль! и ушла. Не попалась!
Обидно Медведю, а тут еще насмешники отыскались, дразнятся. Голубой Зимородок на ветке сидит, посмеивается:
- Такой большой, а такую маленькую рыбешку словить не сумел! Гляди, как рыбачить надо!
Сложил Зимородок крылья, камешком в воду - бульк! - и вот опять уже на ветке сидит, в клюве рыбешку держит.
- Может, угостить тебя, косолапого?
Рявкнул Медведь от злости, потоптался на камне, опять лапу задрал. Опять ждет.
Накатывают на камень ленивые волны, плывут мимо камня ленивые голавлики. Лобастенькие, пузатенькие, с черными спинками.
Вот один совсем близко подплыл. Ударил Медведь лапой - полоснули воду медвежьи когти, - белый бурун закипел!
А Голавлик нырнул поглубже - виль! - и ушел. Не попался!
Сопит Медведь от обиды, а насмешники не унимаются. Усатая Выдра хихикает на берегу:
-Такой силач, а не мог с рыбешкой справиться... Гляди, как умеючи ловят!
Скользнула Выдра в воду, погналась за голавликами. Быстро плывет, изгибается в струях, как змейка. Настигла рыбу, кинулась, цопнула - и вот уже вылезает на берег с Голавликом в зубах.
- Хочешь, косолапый, тебе рыбий хвостик оставлю?
Рявкнул Медведь, отвернулся в другую сторону. Опять лапу задрал и опять ждет.
Надвигается на камень большая волна, плывет мимо камня громадная Щука. Спина - как бревно, зубы - как шилья, на голове мох зеленеет... Страшилище!
Зимородок не хочет за Щукой нырять.
Выдра и не собирается Щуку настигать.
Эта рыбина, чего доброго, сама рыбаков слопает!
Но Медведь лапу свою не опустил. Напротив - еще шибче замахнулся. Подплыла Щука поближе. Мелькнула медвежья лапа - хвать! - и глазом никто моргнуть не успел, как очутилось страшилище на горячем камне...
А Медведь рычит, похохатывает:
- Кто тут насмешничал, кто меня дразнил? Поучитесь-ка сами рыбку ловить... Вот добыча так добыча - сам наемся, всех вас накормлю, да еще сорокам с воронами останется!
Нет комментариев. Ваш будет первым!