О подвиге Минина и Пожарского
Олег Тихомиров «Слово о защите Москвы и о подвиге Минина и Пожарского»
СТРАШНАЯ ВЕСТЬ
Чистым майским днём 1591 года по дороге на Москву спешил гонец. Ой как спешил!
С чёрной вестью торопился гонец. Убит в Угличе малолетний царевич Дмитрий — младшенький сынок царя Грозного, Ивана Васильевича.
Целый день уж скакал гонец, а перед взором его всё гудела толпа, схватившая убийц окаянных, и горела на плитах каменных алая кровь Дмитрия. Да ещё всё слышалось гонцу, как стонал-надрывался колокол.
Подлых убийц схватила толпа разъярённая. Царевича положили во храме, а в Москву порешили гонца отправить, чтоб доложил обо всём царю Фёдору. Тот приходился братом убитому Дмитрию.
Что ж теперь будет, что станется? Кому на Руси царствовать? Царь Фёдор болезненный и «умом слабый». Всеми делами государства Московского правит боярин Борис Годунов, свою волю царю навязывает, о своей лишь выгоде печётся. У царя нет детей, нет наследника. Потому на Руси считали — царевичу Дмитрию престол достанется. Ан вот как вышло!
Не попал гонец к царю. Борис Годунов расставил на углицкой дороге своих людей. Схватили они гонца, привели к Годунову.
— Подай сюда грамоту, — велел Борис.
— Для царя та грамота писана, — возразил гонец.
Сдвинул Годунов брови, пригрозил:
— Али жить тебе, дурак, надоело?
Испугался гонец, вынул грамоту. Утаил её Борис от царя, а взамен другую написал. Сообщалось в ней, будто Дмитрий сам ненароком закололся ножом, когда играл в «тычку» с ребятами малыми. Заплакал царь и сказал:
— Да будет на то воля Божия!
Не зря о нём говорили «умом и духом младенец».
А в народе пошёл слух, будто убийцы, пойманные в Угличе, перед смертью повинились: по приказу, мол, Годунова зарезан был царевич Дмитрий.
Послал Борис в Углич верных людей. Двести угличан казнены были, а ещё кому язык отрезали, кого в темницу бросили, кого в ссылку сослали.
Не любили бояре Годунова. Но в тот год поперёк его воли стать они не решились: очень уж силён Борис, очень уж много у него власти.
Посадский люд заволновался было, но притих. Большой смуты не вышло.
БЕДА ЗА БЕДОЙ
— Хладно мне... Хладно, — молвил, умирая, царь Фёдор.
Его укрыли мехами, в печь подкинули дров.
Бояре спросили:
— Кому, государь, приказываешь царство?
— Как Богу угодно, так и будет, — тихо ответил он.
7 января 1598 года царя Фёдора не стало.
Первым среди бояр считали Годунова. Он хоть и не сидел на троне, но и так был правителем государства. Все это хорошо понимали — и бояре, и дворяне, и мелкие люди посадские.
А Борис в Новодевичий монастырь уехал. Хотел, чтобы упрашивали его на царство стать. Знал, приспело время ему государем сделаться. Дождался!
И вот созвали Земский собор (собрание). Все с похвалами говорили о Годунове, а коли так — его и выбрали царём. Послали сообщить об этом Борису — а Годунов от престола отказывается.
Толпа народа потекла к Новодевичьему просить Бориса, чтобы царство принял. Сам патриарх Иов, глава Русской церкви, пришёл Годунова упрашивать. Толпа на колени стала. Наконец Борис согласился.
Поначалу-то царь милостив был. Даже налоги поубавил. Только что народу эта подачка! Всё равно что полю выжженному — ковш воды.
А тут и вовсе беды надвинулись. С 1601 года неурожаи грянули. Горше всего Москве пришлось с её торговым да ремесленным людом. Цены на хлеб поднялись. С голоду помирать стали посадские. И крестьянам не легче: лебеду да кору ели. Всё зерно в закромах дворян да бояр, а у крестьян-то — пустым-пусто.
Три года длился «великий глад». В народе закипели волнения. Крестьяне пошли войной на помещиков. Запылали усадьбы дворянские. Направил тогда царь отряды карательные во Владимир, Медынь, Коломну и Ржев. Глядь — а и в самой Москве «низы возмутилися».
Дальше — хуже. Кинулся Годунов мелкий люд усмирять — бояре зашевелились. Повсюду стали мерещиться царю заговоры. Принялся он выведывать от холопов боярских, не замышляют ли их господа зла какого. Начались побои, и пытки, и казни.
Все были недовольны Борисом, да тут и новое лихо приспело: пошла молва, будто жив царевич Дмитрий и готовится согнать Годунова с престола, а в Угличе-то, мол, убит не царевич, а кто-то другой.
ПЕРВЫЙ ЛЖЕДМИТРИЙ
Злодея-самозванца было велено поймать и немедля к царю доставить.
Кто он такой? Откуда взялся?
Царевичем Дмитрием назвал себя бывший монах Гришка Отрепьев. Был он «грамоте горазд», и одно время патриарх Иов взял его к себе для «книжного письма». Иной раз приводил Отрепьева патриарх к царю во дворец. Зорко приглядывался там Гришка ко всему, прислушивался, «на ус наматывал», с боярами в разговоры вступал. Как-то, напившись вина, стал похваляться монахам, что, мол, будет он скоро в Москве царём. Хотели схватить Отрепьева за такие речи. Но добрые люди помогли бежать.
Объявился он через год в Польско-Литовском государстве как царевич Дмитрий. Некоторое время жил он у князя Адама Вишневецкого, который хорошо понимал, как выгодно полякам поддержать Лжедмитрия. Знал Вишневецкий и о неладах Годунова с боярами, и о войнах крестьянских. «Самая пора, — думал польский князь, — скинуть Бориса, а царём в Москве поставить своего человека».
Вот почему Вишневецкий повёз самозванца в столицу Польско-Литовского государства — в Краков.
По дороге остановились они в Самборе у воеводы Юрия Мнишека. Принимали Лжедмитрия с почётом. В честь «царевича» обед был устроен. Здесь-то и приглянулась ему Марина — красавица дочь воеводы.
А в Кракове у Гришки Отрепьева и вовсе голова кругом пошла. Сам король Сигизмунд III пожелал его видеть. И не только пожелал, но был с ним приветлив и ласков. Сказал, что поможет «царевичу» собрать войско для похода на Москву. Войско это будет состоять из тех, кто будто бы по своей охоте пошёл на Русь, чтобы вступиться за «настоящего» царя. За поддержку обещал самозванец, как только займёт русский престол, поделиться казной царской и передать Сигизмунду III часть русских земель.
«Жалко, что ль! — усмехался Гришка. — Небось не из своего кармана. Не самим нажито».
Когда самозванец вернулся в Самбор, между Лжедмитрием и Мнишеком был составлен договор: станет «царевич» русским царём — получит Марину в жёны и одарит её Псковом и Новгородом, самому же воеводе достанутся земля Смоленская и часть Северской.
Начались сборы войска. К самозванцу шли охотники поживиться грабежами да насилием, готовые продать свою саблю тому, кто больше заплатит.
В октябре войско Лжедмитрия выступило.
Один за другим без боя сдавались «царевичу» русские города. Крестьяне и мелкий служилый люд верили в «хорошего» царя и ждали Дмитрия: уж он-то избавит от крепостной неволи, уж он-то накажет бояр-лиходеев. Воеводы, опасаясь гнева народного, распахивали перед Отрепьевым городские ворота, встречали его хлебом-солью.
Да и многие бояре переходили на сторону самозванца, хоть и знали, что убит настоящий царевич. Ведь для них главным-то было Годунова скинуть. О тайной же сделке Лжедмитрия с Сигизмундом никто не ведал.
В апреле 1605 года нежданно умер Борис. Царём стал сын его Фёдор. Он послал против самозванца воевод-бояр. Но те сдали армию «законному наследнику».
В Москве боярская знать переворот устроила: царь Фёдор и его мать были убиты, свергнут был и патриарх Иов, что стоял за Годунова.
С пышной свитой, в окружении польских военачальников въехал Лжедмитрий в Москву.
Напрасно ждал народ добрых перемен в своей жизни. Не избавил «хороший царь» от крепостной неволи, не издал указов справедливых. Зато сам жил в Москве припеваючи. Во дворце его днём и ночью гремела музыка. На пирах вино рекой лилось. Поляков в Москву без счёта понаехало. Над обычаями русскими насмехалися, а чуть что не так — саблю выхватывали.
Возмущало это горожан. На обидчиков стали косо глядеть. С «лысыми головами» (так прозвали москвичи поляков — у шляхтичей было принято брить голову) то и дело на улицах драки вспыхивали.
На рассвете 17 мая 1606 года поплыл над Москвой набатный звон. Самозванец, только отпраздновавший свою свадьбу с Мариной Мнишек, решил было, что это в его честь бьют колокола. Но звон был тревожный...
Разметав охранников, кинулась толпа во дворец с криками: «Бей его! Руби его!» Выпрыгнул Гришка в окно, да был найден. Тут самозванцу и конец настал.
Тело Лжедмитрия сожгли, а пепел забили в пушку и выстрелили в ту сторону, откуда он пришёл.
РАЗГОВОР С КОРОЛЁМ
В Кракове стоял дождливый день. Тучи висели так низко, что казалось, вот-вот в них вопьются высокие шпили соборов.
Но не оттого был сумрачен король Сигизмунд. Он слушал доклад князя Адама Вишневецкого, вернувшегося из Москвы.
— Ваше величество, — после короткой заминки продолжал Вишневецкий, — в тот день был убит не только самозванец.
— Кто же ещё?
— Больше четырёхсот поляков.
— Так много?
— Вся Москва поднялась, ваше величество.
— Как ты спасся?
— Помог Василий Шуйский.
— Русский царь?
— В тот день он ещё не был царём.
— Он стал им через два дня.
— Он не был избран. Сторонники Шуйского прокричали толпе на площади его имя с Лобного места. И всё.
— Любопытно, — Сигизмунд невесело усмехнулся. — Дальше?
— Шуйский помог скрыться не только мне, но и Юрию Мнишеку, и Марине.
— Хорошо, что он не помог бежать самозванцу, — позволил себе пошутить король.
Князь Адам Вишневецкий принуждённо засмеялся:
— Самое интересное, ваше величество: не успел Василий Шуйский занять престол, как в народе заговорили, что «жив царь Дмитрий Иванович», а на многих боярских воротах было ночью понаписано, что «царь Дмитрий повелевает разграбить дома изменников». Василий Шуйский с большим трудом подавил восстание.
— Да... — помолчав, произнёс король. — На Руси мёртвых царей любят больше, чем живых.
— Особый случай, ваше величество. Царевич Дмитрий — пострадавший. На Руси жалеют пострадавших.
— Не очень-то они пожалели самозванца.
— Ваше величество, он вёл себя слишком глупо.
— К тому же и нас пытался обманывать, — добавил король. — Не выполнил своих обещаний. Ничего, найдём другого...
Сигизмунд не очень-то опечалился, — он и раньше уже не раз думал о том, чтобы заменить Отрепьева новым Лжедмитрием.
МОСКВА В ОСАДЕ
Летом 1608 года войско Лжедмитрия II подошло к Москве. Столица была хорошо укреплена. Кремль и Китай-город (торговая часть центра, которая прилегала к Кремлю с восточной стороны) были обнесены мощными каменными стенами с бойницами. Вторая белокаменная стена охватывала полукругом Большой посад (эту часть Москвы стали называть Белый город). А слободы, что находились в ближних окрестностях Москвы, защищала третья, деревянная, стена толщиной «в три добрые сажени».
Был в Москве и свой Пушечный двор, работавший «с большой исправностью». Русские мастера снабжали армию мортирами, пищалями и дробовиками. Москвичи сами изготавливали порох (зелье). Государев двор, где изготавливали порох, размещался в Успенском овраге.
А ещё придумали русские для боя за городом передвижные крепости на санях или колёсах — «гуляй-города». Эти сооружения были защищены толстыми брусчатыми щитами и имели отверстия для стрельбы из «самопалов». В каждом «гуляй-городе» помещалось до десяти стрелков.
Увидев, что взять Москву невозможно, «яко птицу рукой», новый самозванец попытался отрезать столицу от других городов, чтобы затруднить подвоз к ней продовольствия. Свой лагерь Лжедмитрий II устроил на Волоколамской дороге у крутого берега Москвы-реки в селе Тушине (потому его и прозвали Тушинским вором).
Главное русское войско стояло на реке Ходынке и занимало позиции от села Хорошёво до городских стен.
В ночь на 25 июня поляки попробовали напасть на русский лагерь и вначале потеснили москвичей. Но утром большой отряд под началом самого Шуйского отогнал врага за речку Химку.
Прошло несколько месяцев. В Тушине вырос целый город. Войско самозванца всё время пополнялось. Иноземные купцы везли сюда свой товар. Вдоволь снабжался лагерь и за счёт грабежей. Пиры гремели один за другим.
А в Москве в то время «было смутно, и скорбно, и тесно». Не под силу стало тягаться Василию Шуйскому с Тушинским вором. Отступил царь к речке Пресне, а в декабре и вовсе в Москву ушёл.
А настоящие защитники Москвы держались стойко, «с поляками, и с литвой, и с русскими воры билися, не щадя живота своего», хотя во всём «нужду и голод в осаде терпели». Эти воины понимали, что сейчас главный враг — иноземные захватчики.
Крепко отбивался и осаждённый Троице-Сергиев монастырь. Тридцать тысяч поляков окружили его, подводили подкопы, пытались взять приступом. Да сделать ничего не могли. Будто камни, вросли в стену «иноческая братия, старцы, служки и немногие ратные люди, а всего числом три тысячи». Не скинуть их оттуда нипочём. В конце мая 1609 года враг предпринял последнюю попытку взять монастырь штурмом, но был отбит «с великим уроном».
Тогда же тушинская армия «поднялась» на Москву. Навстречу ей вышли ратники с «гуляй- городами». Столкнулись войска на реке Ходынке. Поначалу тушинцы одолевать стали, прорвались сквозь «гуляй-города». Но подоспели свежие силы, они ударили по кавалерии иноземцев с двух сторон, опрокинули её и «топтали» до самой Ходынки. Изрядно была потрёпана и вражеская пехота. В руки московских воинов попали брошенные врагом пушки.
Осада Москвы продолжалась. Но о сдаче столицы защитники и слышать не хотели.
СИГИЗМУНД III ИДЁТ ВОЙНОЙ
А между тем уже с осени 1608 года и в северных землях русских, и в Поволжье, и во Владимирском крае поднялся народ против Лжедмитрия II и поляков.
Забеспокоился в Кракове король, опять вызвал к себе князя Адама Вишневецкого.
— Восстала чернь в Вологде и Устюге, — докладывал Вишневецкий, — в Юрьеве и Балахне.
Сигизмунд смотрел холодно, колюче.
— Оставили мы Кострому... — продолжал князь.
Король не выдержал:
— А Москва?! — Сигизмунд впился взглядом в князя. — Полтора года войско торчит в Тушине. Почему не взята Москва?
— Москва, ваше величество, превосходно защищенный город. Таких и в Европе, как это говорится у русских, днём с огнём поискать. К тому же...
— Огнём нужно жечь, выжигать, — перебил король.
— К тому же наш тушинский ставленник...
— Что? — насторожился король.
— Боюсь, он не оправдает надежд, ваше величество.
— Русские уже не верят в «истинного царя»?
— Они не верят в самозванца, ваше величество. В его войске разброд. Если русские приходят к нему, чтобы биться против Шуйского, он посылает их на грабежи. Такое не всем по вкусу, ваше величество. Но больше всех перестарались наши шляхтичи. Иначе как «душегубы» или «злодеи» их теперь на Руси не называют.
Сигизмунд задумался, разглядывая свой алмазный перстень.
— Ты хочешь сказать, без королевского войска там не обойтись?
— Да, ваше величество, но...
Вишневецкий не договорил. Король терпеливо ждал.
—... это же будет война между двумя государствами.
— И ты считаешь, мы не можем пойти на это?
Князь обдумывал, что сказать, но король ответил сам:
— Война давно идёт. Это ясно даже черни в Устюге.
...Летом 1609 года Сигизмунд III объявил войну Русскому государству. В конце сентября королевское войско осадило Смоленск. Однако город этот оказался крепким орешком. Надолго застряли здесь поляки. Лишь после двадцатимесячной осады прорвались они за стены Смоленска.
Сигизмунд потребовал, чтобы «тушинские» поляки влились в его войско и бросили самозванца. Тушинский вор, видя, что дела его плохи, переоделся в крестьянское платье «и тайком в навозных санях» сбежал в Калугу. Лагерь его распался.
После бегства Лжедмитрия II кучка тушинских бояр отправила к Сигизмунду под Смоленск послов — «просить в цари московские королевича Владислава». Сигизмунд, чтобы облегчить для сына путь к русскому престолу, послал в Москву войско под командой одного из гетманов. Московская рать была разбита. А оставшегося без войска царя Василия свергли его же подданные.
ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Двойная угроза над Москвой нависла. «Пришли поляки и литва» — они стояли уже на хорошёвских лугах у Москвы-реки. И опять появился под столицей Лжедмитрий II, в селе Коломенском. И поляки, и вор всяк для себя взять Москву хотели.
А среди русских бояр неурядицы да распри кипели. Каждый сам на престол царский попасть старался, а соперника оттеснить. Гибель смотрела в глаза Русскому государству, а они лишь о своём благополучии пеклись.
Сказал боярин Шереметев:
— Не от короля Сигизмунда разорение нам грозит. Самое зло великое — от черни, от мужиков да холопов.
Сказал боярин Романов:
— Низкий люд смуту затевает. Без силы польской смуту не подавишь.
Сказал боярин Салтыков:
— В цари нужно просить королевича Владислава, а там видно будет.
Так за спиной народа решали бояре судьбу Русского государства.
Возле Новодевичьего монастыря встретились с польским гетманом боярские послы. Сказали,
— Чтоб не решал Владислав ничего важного без совета бояр, без думы Боярской, — начал князь Голицын.
— Чтоб чинов, которые были в Московском государстве, не менял, — добавил князь Мстиславский.
— Чтоб княжеских и боярских родов в чести не понижати, — дополнил боярин Шереметев.
Об одних лишь своих интересах пеклись бояре, о народе ни словца не замолвили. Гетман обещал всё выполнить.
И вот 17 августа 1610 года в польском стане был подписан договор.
Когда узнал посадский люд про боярский обман, взволновалась Москва.
— Не хотим над нами польских господ! — кричал калашник Фадей с Арбата.
— Убирайтесь прочь, «лысые головы»! — кричал ломовой возчик Афоня с Ордынки.
— Топорами их бей, губителей наших! — кричал ножевник Григорий из Бронной слободы.
На бояр страх напал — стали они просить иноземцев, чтобы те повременили в Москву входить. Однако через несколько дней, ночью, тишком вступили всё-таки поляки в город. Сам гетман поселился в Кремле, в хоромах Бориса Годунова. Войско своё разместил в Китай-городе, у ворот и стен Белого города стражу выставил.
Спохватились бояре, да поздно: нет у них ни «воли своей» в думе Боярской, ни власти.
А простому люду «от поляков и от литвы насильство и обида великая была», вели те себя как захватчики, «всякие товары и съестной харч» силой забирали «безденежно».
А Лжедмитрий II засылал в столицу «смутные» грамоты, писал, что придёт в Москву перебить «поляков, бояр и дворян больших», а людям «низким» дать волю. Грамоты такие многим по душе пришлись.
МОСКВА ВОССТАЛА
А в Москве-то как перед взрывом... Но не бочку с порохом к огню подкатили — то народ кнутами да саблями на присягу королевичу польскому погнали. Да и что бочка с порохом по сравнению с гневом народным! От гнева того запылала земля под ногами захватчиков. И уже в страхе кричали они русским: «Покоритесь!»
Огнём из пушек отвечали Сигизмунду смоляне. Яростно бился с поляками в своём крае рязанский воевода Прокопий Ляпунов. Громил их зарайский воевода князь Дмитрий Пожарский. Патриарх Гермоген рассылал тайные грамоты — освобождал русских людей от присяги Владиславу.
В такое накалённое время был убит в Калуге Лжедмитрий II.
С февраля 1611 года потянулись к Москве отряды со всех сторон государства Русского. И уже не за «хорошего царя» шли они воевать, но за землю родную, за свой стольный град. Шли ополчения из Мурома и Нижнего Новгорода, из Суздаля и Владимира, из Вологды и Углича, из Костромы и Ярославля, из Рязани и Галича.
Насторожились поляки: никому носить при себе ножи не велели, у плотников топоры поотбирали, у ворот городских караулов понаставили, а на каждый воз кидались с обыском — не везёт ли кто в город оружие. Мелкие дрова и те продавать запретили: боялись — народ дубин понаделает. Патриарха Гермогена под стражу взяли. От него потребовали было, чтобы остановил он движение к Москве. Но тот твёрдо ответил, что благословляет «всех против вас стояти и помереть за православную веру».
В Москве то там, то сям вспыхивали «кровавые столкновения» между шляхтой и «чёрными» людьми. И чем ближе подходили к столице отряды русских, тем тревожнее становилось полякам. Изменники-бояре выдали им день московского восстания — 19 марта.
А москвичи, поджидая ополчение, вооружались кто как мог. Во дворах подготавливали сани с поленьями, чтобы при случае перегородить
такими санями улицы — тогда полякам будет трудно перемещаться по городу и приходить на выручку друг другу.
18 марта некоторые отряды ополчения подошли совсем близко к Москве. Вечером через ворота стены, чуть светлеющей в синем сумраке, проник в Белый город отряд Пожарского. Ратники других русских воевод стали в Замоскворечье и у Яузских ворот.
Кремль и Китай-город охватила тишина, нарушали её лишь тяжёлые шаги стражников. Прислушиваясь к этим шагам, совещались меж собой польские военачальники. Решено было выйти навстречу русскому ополчению и, пока не подошли все отряды, разбить его по частям. Только планам этим не суждено было исполниться, потому как и в самой Москве восстал народ.
Началось всё вроде бы с малой «заковыки». Утром по Красной площади проезжало несколько возов. На одном из них сидел ломовой возчик с Ордынки — Афоня. Плечи у Афонюшки — что косая сажень, кулаки у Афонюшки — по пуду весом. Ехал себе Афоня, никого не трогал, а поляки в тот час на башню пушки затаскивали. Пушку тащить — не пирог есть, кому надрываться охота. Как увидели поляки Афонюшку, подбежали:
— Слезай с воза, подсобить надобно.
— А ну вас! — отмахнулся возчик. — Обойдётесь.
Не отстают поляки, за руки Афонюшку тянут.
— Прочь! — рассердился возчик. — Недосуг мне!
Выхватил поляк саблю:
— Ах ты, пёсья кровь!
Не понравилось это Афонюшке, стукнул он крикуна кулаком по темени — тот замертво упал.
Бросились поляки к Афоне. А у того на возу запасная оглобля лежала. Как пошёл ею Афонюшка по вражьим головам гулять! Тут и другие возчики не оплошали, соскочили с возов — да с дубинами к товарищу на выручку. А немцы, наёмники Сигизмундовы, решили — началось восстание. Кинулись на простой народ, на торговцев да на ремесленников. Били без разбора всех «и на площади, и в рядах, и на улицах». Поднялась кругом сеча кровавая. Мужики за топоры схватились, немцы — за мушкеты. Загудела толпа, залпы грянули. А тут и звон набатный всю Москву всколыхнул.
В Белом городе улицы завалили брёвнами. Москвичи стреляли из самопалов с крыш, из окон, через заборы.
Разгорелся бой на Никитской улице, разгорелся на Сретенке.
Мушкетёры хотели было взять Пушечный двор, но пушкари, среди которых находился и князь Пожарский, встретили их прицельным огнём.
Поляки думали прорваться у Яузских ворот, но и там крепкую оборону держала русская рать. Не удалось им пройти и через Замоскворечье, а у Тверских ворот, где были стрелецкие слободы, ударили по захватчикам стрельцы.
Совсем худо стало полякам. И тогда один из шляхтичей закричал:
— Жги дома!
Горящей смолой принялись они поджигать дома. Огонь побежал по деревянным строениям.
Из-за дыма и пламени русским пришлось оставить свои засады.
Ночью захватчики решили выжечь весь Белый город и Скородом.
За два часа до рассвета приступили поджигатели к своему злодейству. Подожжённый с нескольких сторон, город запылал.
Весь следующий день князь Дмитрий Пожарский, укрывшись в небольшом острожке, отбивал нападения поляков. Но к вечеру, «изнемогши от великих ран», упал князь наземь. Так и погиб бы храбрый воин, если бы други надёжные не вынесли его из огня да не сумели доставить в Троице- Сергиев монастырь.
Король Сигизмунд на помощь своему гарнизону послал ещё войско под командой полковника Струся. По сожжённой безмолвной Москве Струсь провёл солдат прямо в Кремль.
Москвичи же покинули столицу. Они ушли навстречу отрядам ополчения.
ЗАХВАТЧИКИ В КОЛЬЦЕ
Минуло ещё несколько дней. Поляки, нёсшие дозор на колокольне Ивана Великого, вдруг приметили, как широкой полосой — будто река откуда хлынула — подступали к городским стенам русские отряды.
Доложили польскому воеводе Гонсевскому. Накинув меховую боярскую шубу, тот сам поднялся на верхнюю площадку колокольни. Долго смотрел.
«А вот и русаки. Движутся!.. — Гонсевский зябко поёжился, поглубже запахнулся в шубу. — О, Дева Мария, что ж им тут надо, в пустой Москве, где лишь ветер свищет среди чёрных головешек?»
Не понять того поляку, не уразуметь.
Пока не подошли все отряды, Гонсевский распорядился, чтобы Струсь во главе семисот всадников вышел навстречу русским и вступил с ними в бой.
Увидев конницу, русские начали рассыпаться по обе стороны от дороги. «Жалкие трусы», — подумал польский воевода и уже ощутил хмельную сладость победы.
Но когда всадники приблизились, бегущей толпы перед ними не было, а на дороге выросли вдруг какие-то сооружения на санях, похожие не то на стену, не то на срубы. Такого Струсю видеть не доводилось.
— Что это? — спросил он у бывалого рыжеусого ротмистра, который не раз уже нюхал порох в боях с «московитами».
— Русская придумка — «гуляй-города». Без пушек их нелегко взять. Лучше всего обойти.
В это время со стороны деревянных сооружений грянули выстрелы.
— В обход! — скомандовал Струсь.
Но конница в несколько рядов была окружена «гуляй-городами». Потеряв до сотни убитыми, поляки еле вырвались из окружения, поскакали назад.
На следующий день подошёл к Москве рязанский воевода Прокопий Ляпунов, да ещё примкнули к нему с казаками атаманы Трубецкой и Заруцкий. Стали они за Симоновым монастырём. Когда же Гонсевский попытался их отогнать, ополченцы так «смело вломились» в ряды захватчиков да устроили им такую рукопашную, что поляки бежали и опомнились лишь в Китай-городе.
После этого русские отряды без препятствия подступили к Белому городу и разместились вдоль его стен.
И у Яузских ворот, и у Покровских, и у Тверских ворот — везде стали ополченцы. Город был взят в кольцо.
Вот ведь как получилось: строили москвичи стены, старались поставить их как можно крепче, а теперь приходилось самим брать эту твердыню.
Да беда-то не в том заключалась. Ратному делу ополченцы научились, и смелости им не занимать.
Но не было в рядах ополченцев единства и согласия. Среди воевод поднялись раздоры да неурядицы.
Поляки воспользовались распрями. Гонсевский приказал подкинуть в казачьи таборы поддельную грамоту за подписью Ляпунова. В грамоте той призывалось после взятия Москвы «бить и топить казаков без пощады». В июле 1611 года казаки позвали Ляпунова к себе «в круг», где он и был убит.
После гибели Ляпунова в ополчении «случился раскол». Из-под Москвы ушли отряды дворянские, крестьянские да посадские. Всё это подорвало силы ополченцев.
Однако ополчение хоть и не могло взять Москву, но связывало захватчикам руки: столица по-прежнему была в кольце.
В сентябре на помощь своему гарнизону король Сигизмунд III послал гетмана Яна Хоткевича.
Тот несколько раз попытался было отогнать от Москвы казаков, но из этого ничего не получилось. Повернул гетман назад в Польшу, ушла с ним и часть гарнизона вместе с Гонсевским.
Главою войска, оставшегося в Кремле, назначили Струся.
ОПОЛЧЕНИЕ МИНИНА И ПОЖАРСКОГО
Осень, осень... Полетел лист с деревьев. Небо тучами подёрнулось.
Да не от туч померкло всё вокруг, а от чёрной печали, от скорбных вестей. Пал после долгой осады Смоленск. Шведы захватили Новгород. Во Пскове очередной «вор» Сидорка появился, царевичем Дмитрием назвался. Подмосковное ополчение распадалось. По южным рубежам пустошили земли татары крымские. Плохо, плохо на Руси!
...В сентябре в Нижнем Новгороде по звону соборного колокола стекался на площадь народ. День был будний, и люди с тревогой переглядывались: к чему всех созвали — к добру ли, к худу ли? Но не для вести какой собрали нижегородцев, а была им зачитана грамота из Троице-Сергиева монастыря. Грамота призывала спасти Отечество «от смертной погибели», «быть всем в соединении и стать сообща» против иноземных захватчиков и предателей. Грамота торопила: «Пусть служилые люди без всякого мешкания спешат к Москве».
Загудела толпа, да стихла разом: слово взял земский староста, мясной торговец Кузьма Минин. Уважал народ Минина, был он человек разумный и совестью чист.
— Люди добрые, — начал Кузьма, — про великое разорение земли Русской вы сами знаете. Не щадили злодеи ни старцев, ни младенцев грудных. Коль вправду хотим спасти Московское государство, не будем жалеть ничего: продадим дворы, имущество, наберём людей ратных и будем бить челом тому, кто бы вступился за Русь и был нашим начальником.
Стали нижегородцы сходиться в домах да на улицах, судили-рядили, как быть. Минин появлялся на сходках, толковал с людьми, ободрял. Первым он и пример показал: отдал все свои деньги на создание войска.
Тут и другие горожане примеру последовали. Иной последнее отдавал, только чтобы в стороне не оставаться.
Но, прежде чем скликать людей ратных, нужно было выбрать воеводу. Минин сказал, что нет воеводы лучше, чем князь Дмитрий Михайлович Пожарский. В Пожарском не было ни лишней гордости, ни спеси, он умел ладить с людьми и ни перед кем не величался своими заслугами. Воевода он был искусный, человек надёжный и честный — только такой и мог сослужить Отечеству великую службу. С радостью откликнулся князь Пожарский на призыв Минина. Без промедления стали набирать войско.
Многие города русские посылали в Нижний свои деньги, оружие и припасы разные, отовсюду потянулись в ополчение к Минину и Пожарскому ратные люди. В декабре 1611 года создано было в Нижнем Новгороде и общерусское правительство — «Совет всей земли».
Забеспокоились в Москве поляки. В начале февраля они велели боярам, которые заодно с ними были, «принажать» на патриарха Гермогена, чтобы тот остановил своим словом нижегородское войско. Но Гермоген был твёрд и «на прельщения неподатливый». Не удалось его ни запугать, ни умаслить. В лицо боярам бросил старик такие слова: «Да будут те благословенны, которые идут на очищение Московского государства, а вы, окаянные московские изменники, будьте прокляты!»
В первом ополчении, где теперь оставалось большинство казаков и бывших «тушинцев», опять раздоры пошли. Верх одержали те, кто призывал служить новому самозванцу.
Чтобы помешать второму ополчению, атаман Заруцкий в марте попытался захватить Ярославль: с северных посадов и уездов шло к Минину много ратников. Но не удалась казацкому атаману эта затея. Опередил его князь Пожарский, вовремя привёл ополчение к Ярославлю.
Здесь, на Волге, четыре месяца продолжал собирать князь своё войско, готовился к походу на Москву.
На выручку гарнизону, засевшему в Кремле, король Сигизмунд опять послал подкрепление. Узнав об этом, Пожарский сразу двинул ополчение к столице.
Уже будучи неподалёку от Москвы, в Троице- Сергиевом монастыре, князь отправил в таборы казачьи послов, велел сказать, что ратники на казаков зла не имеют и биться с ними не собираются.
— Пусть разумеют казаки, — напутствовал он своих гонцов, — незачем нам промеж собой впустую кровь проливать. У нас ныне один враг — захватчики.
Однако, едва лишь первые отряды нового ополчения подступили к Москве, атаман Заруцкий бежал из таборов. Князь Трубецкой остался.
20 августа Пожарский разбил свой стан у Арбатских ворот, потому как основная угроза (войско Хоткевича) ожидалась со стороны Смоленской дороги. Чтобы Струсь не мог выйти из Кремля и соединиться с Хоткевичем, Пожарский разместил несколько отрядов по стене Белого города — от Петровских ворот до Никитских и Чертольских ворот (ныне Кропоткинских). В Замоскворечье раскинули таборы казаки. Им в подкрепление Пожарский прислал пять конных сотен.
21 августа войско Хоткевича подошло к Москве.
ТРЁХДНЕВНОЕ СРАЖЕНИЕ
Ой и красивую же армию привёл гетман под стены русской столицы! Есть тут на что взглянуть. Посмотрите на одежды нарядные у польской шляхты и у дворян литовских, посмотрите на коней резвых да на сбрую дорогую, посмотрите на оружие грозное, посмотрите на шрамы боевые у немецких и венгерских наёмников! А пушки, порохом пропахшие! А литавры, ярче солнца блестящие!
Да и сам Ян Карл Хоткевич полководец был прославленный; таких воинов крепких, как шведы, не раз побивал. «А русским-то ополченцам уж куда до шведов!» — считал Хоткевич. И другие его военачальники так же думали. Пан Будило писал Пожарскому: «Лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам своих людей». Верно, видом да выучкой уступали полякам русские ратники. И числом их было поменьше: у поляков — двенадцать тысяч, у русских — около десяти.
Утром 22 августа, переправившись через Москву-реку, повёл своё войско Хоткевич в наступление к Чертольским воротам.
— Вперёд, орлы!.. Вперёд!.. — радовался гетман Хоткевич. — Ждут вас награды и слава!
Вот уж и Чертольские ворота. Ворваться бы в них, влететь яростным ветром!
Да не тут-то было! Спешились русские, встали возле укреплённых стен, приготовились к рукопашному бою.
Ещё перед сражением сказал Пожарский короткую речь. Не обещал он ратникам ни лёгкой победы, ни добычи богатой, ни званий почётных.
— Земля Русская, — молвил князь, — ждёт от нас правого дела. Будем же крепко стоять под Москвой и биться до смерти.
Семь часов длился бой. И ружья палили, и сабли сверкали, и «в ножи» воины друг на друга кидались. Туго ополченцам пришлось. У поляков-то сил поболее было. Тем временем казаки Трубецкого смотрели со стороны на битву (стояли они недалеко — у Крымского двора), участия не принимали. Не отпускали они от себя и те конные сотни, что дал им Пожарский.
— Пора, князь, на подмогу идти, — говорили Трубецкому ополченцы.
— Успеется.
Был среди присланных конников и Григорий — ножевник с Бронной слободы. Попробовал он совестить казаков: там, мол, кровь льётся, а вы тут сиднем сидите.
— Прикуси язык, — ответили казаки и добавили слово хулящее. — Богатеи пришли из Ярославля, и сами, одни, отстоитесь. А нам биться нынче не в охотку.
Обидно Григорию. Ну какой же он богатей! Коня ему купили из тех денег, что Минин собирал, а саблю Григорий сам сработал — на то и ножевник он. Подговорил Григорий товарищей, и поскакали они на подмогу по своей воле, без разрешения Трубецкого.
— Стой! — закричали вслед казаки. Да не сдержались — тоже в бой устремились.
Отступил с потерями Хоткевич. Оставил на поле боя тысячу убитых поляков да наёмников. Порванные знамёна в пыли валялись. Лишь брошенные литавры всё так же ярко блестели.
В тыл ополчению попытался ударить из Кремля Струсь. Но вылазка эта не имела успеха. Стрельцы, стоявшие в Белом городе, отогнали поляков назад.
Ночью гетман приказал одному из отрядов пробиться в Кремль и доставить припасы осаждённому гарнизону. Отряду удалось пройти через Замоскворечье и соединиться с кремлёвским гарнизоном, но обоз с продовольствием русские захватили.
23 августа Хоткевич со всем своим лагерем переместился к Донскому монастырю, чтобы опять же через Замоскворечье прорваться в Кремль. Гетману было известно о неладах между казаками и ополчением, и он считал, что Трубецкой не окажет стойкого сопротивления.
Но просчитался Хоткевич. Князь Пожарский, разузнав обо всём от лазутчиков, тоже переставил войска, чтобы защищать Замоскворечье. Теперь он стоял на Остоженке, откуда в любой миг мог переправиться вброд через Москву-реку. Передовые отряды перебросил на правый берег: пешие стрельцы рассыпались у рва по Земляному валу с пушками. Казаки, которые были с Пожарским, стали в острожке там, где Пятницкая с Ордынкой сходятся, — у Климентовской церкви. Этот острожек охранял дорогу, ведшую от
Серпуховских ворот к Плавучему мосту, что соединял Замоскворечье с Китай-городом.
24 августа гетман, пустив в бой все свои силы, занял укрепления Земляного вала и ввёл в город четыреста повозок для осаждённых в Кремле. Но обоз достиг лишь Ордынки: атаки русских ратников не давали ему продвигаться дальше. Венгерские наёмники всё же сумели захватить Климентовский острожек, да на этом и закончилось наступление войск Хоткевича.
Казаки, державшие острожек, хотя и отступили, но недалеко. Залегли, постреливают, смотрят, как поляки в острожек подводы заводят. Случилось так, что меж казаков очутился Севастьян — ткач с Кадашей. Говорит он им:
— Самый бы раз острожек вернуть. Не ровён час, поляки ещё войско подтянут, нам же с вами худо будет.
— Назад подадимся. Лежи. Чего рвёшься?
— Дом тут мой недалече, как не рваться.
— Какой дом? Всё повыжжено.
— Место родное осталось, а избу новую срубим, — отвечает Севастьян. — Гнать надо поляков.
— А наш дом повсюду. Где переночуем, там и дом.
— Понятно: люди вольные. Нынче вы здесь, а назавтра вас и след простыл. Но всё ж неверно говорите. Дом ваш — земля Русская. — И повторил: — Гнать надо поляков.
— Лежи, покуда вставать не велено.
— Чего ждать? Сами острожек отдали, сами и назад возьмём да ещё обоз прихватим.
Поднял-таки Севастьян казаков. Ринулись они на приступ, долго бились и с пехотой венгерской, и с конниками польскими, а всё ж отбили Климентовский острожек. Отступил враг. Одной пехоты семьсот человек на поле брани оставил. Брошены были и все подводы с провизией.
Тем временем князь Пожарский перевёл на правый берег Москвы-реки главные силы. И разыгралось в Замоскворечье сражение на долгие часы. Попеременными были успехи. К тому же казаки Трубецкого то вступали в бой, то уходили.
Уже смеркаться начало, когда в стан к Пожарскому прискакал Минин и попросил дать ему людей «на поляков и литву ударить».
— Бери, Кузьма, кого хочешь, — ответил князь верному соратнику.
Взяв три конные дворянские сотни, Минин переправился через реку и напал с фланга на вражеские роты, что были возле Крымского двора.
Удар этот застал поляков врасплох. Побежали они, смяли своих, внесли сумятицу. Тут обрушились и ополченцы Пожарского на лагерь гетмана, конница врезалась, «тиском» (то есть дружно) пошла пехота. Увидев это, казаки Трубецкого тоже все как один за оружие взялись. Покатилось назад войско Хоткевича.
В три дня Пожарский полностью разгромил прославленного Хоткевича. Лишь четыреста всадников осталось у гетмана от всей армии.
ЗАВЕРШЕНИЕ
Оставалось теперь справиться с теми поляками, которые засели в Китай-городе и Кремле.
Пожарский приказал вести по осаждённым навесную стрельбу из мортир. Полетели через стены «ядры каменные и огненные». Пушки стояли даже у самого Кремля со стороны Москвы-реки.
Поляки сидели без продовольствия и терпели во всём большую «тесноту»: русские перекрыли у них все ходы-выходы. Чтобы не было понапрасну кровопролития, князь Пожарский предложил вражескому гарнизону сдаться.
«Ведомо нам, — писал он, — что вы, сидя в осаде, терпите страшный голод и великую нужду... Теперь вы сами видели, как гетман пришёл и с каким бесчестием и страхом он ушёл от вас, а тогда ещё не все наши войска прибыли... Не ожидайте гетмана. Приходите к нам без промедления. Ваши головы и жизнь будут сохранены. Я возьму это на свою душу и упрошу всех ратных людей. Которые из вас пожелают возвратиться в свою землю, тех пустят без всякой зацепки... Если которые из вас от голоду не в состоянии будут идти, а ехать им не на чем, то, когда вы выйдете из крепости, мы вышлем таковым подводы».
На доброжелательное письмо князя поляки прислали оскорбительный ответ. Они считали, что ратники ополчения, оторванные «от сохи», по-настоящему воевать не могут, и советовали Пожарскому распустить войско: «Пусть холоп по-прежнему возделывает землю, поп пусть знает церковь, Кузьмы пусть занимаются своей торговлей».
22 октября князь Пожарский обратился к ратникам:
— Люди русские, настал час последней битвы московской. Пусть не верят поляки в наше ратное умение, то их дело. Крепки стены Китай-города, да боевой дух воинства нашего ещё крепче. На приступ!
Заиграли призывные трубы, взметнулись на ветру знамёна. Кинулись к стенам Китай-города ратники — по приставным лестницам полезли.
Побежал со всеми и Афонюшка-возчик с Ордынки. Здоров Афоня: в его ручищах сабля острая детской забавой кажется.
— Брось, — кричат ему товарищи, — сабельку да возьми оглоблю, толку больше будет!
Взяли русские Китай-город. Лишь в Кремле поляки остались. Но теперь немедля согласились они на сдачу, о пощаде только упрашивали.
26 октября Пожарский подписал договор, по которому обещал сохранить осаждённым жизнь. На следующее утро все кремлёвские ворота были открыты.
Торжественно вступили в город русские войска. Полки Пожарского шли со стороны Арбата, казаки Трубецкого — от Покровских ворот. Воины двигались «тихими стопами» с победными песнопениями. И весь народ был «в великой радости и весели».
Король Сигизмунд, узнав обо всём, устремил свою армию на Москву. По пути он попытался было захватить Волоколамск, который, по словам русских, в «великом государстве Московском как бы деревенька». Но и Волоколамск оказался не по силам королю. Сигизмунд снял осаду «и пошёл к себе в Польшу с позором».
Так в напряжённых битвах под стенами московскими решалась судьба всей Руси.
А в 1818 году в Москве на Красной площади был установлен памятник двум славным сынам русского народа. Надпись на нём такая: «Князю Пожарскому и гражданину Минину благодарная Россия».
И коли нам с вами случится быть у того памятника, тоже скажем:
— Низкий поклон вам, герои, от потомков.
Рекомендуем посмотреть:
Нет комментариев. Ваш будет первым!