Отец Алеши, будучи лесником, всегда ходил в обход по лесу без ружья.
- Зачем мне оно? - говорил отец. - Я свой лес знаю, и стрелять мне не в кого.
- А если медведь нападет? - спрашивал Алеша. - Или волк?
Отец отвечал загадочно:
- Договоримся!..
Летом в обход отец брал с собой Алешу; и, пожалуй, больше всего они любили бывать в дальней дубраве.
Вот и сейчас, среди осени, они издалека угадали ее по крепкому свежему духу, от которого сразу прошла усталость.
Дубрава была небольшая, если судить по счету: двенадцать древних дубов, но по виду она была великой. Стволы дубов в три обхвата, а то и толще, шли ввысь, а ветви их оплетали небо вместе с птицами, белками, белыми облаками и васильковой высотой.
А отец рассказывал:
- Разве это дубы? Вот в Древней Руси были дубы так дубы! Вся Русь была в дубравах. Из одного дерева выдалбливали целый корабль и плыли на нем по морю Варяжскому, ныне Балтийское. И по морю Русскому, ныне Черное...
- Из этих корабль не получится? - спросил Алеша.
- Почему не получится? - ответил отец. - Из этих, конечно, тоже получится. Только им до тех дубов расти да расти.
- А куда те-то делись?
- Человек вырубил. По глупости. По жадности, - нахмурился отец. - Пойдем наши дубки посмотрим.
Они обошли рядки молоденьких дубков, которые отец и сын посадили на свободном месте несколько лет назад. Листья утех дубков были крупные, взрослые, а вот стволы тоненькие, как стебли цветов, и отец весело сказал:
- Внуки твои в них аукаться будут!
- А я? - спросил Алеша.
- А ты бороду отрастишь по грудь и тоже будешь аукаться - внуков собирать.
- А ты?
- Я-то?..
Разговор, подобный этому, отец и сын вели в дубраве не первый раз, и все-таки всегда он звучал по-новому и дословно не повторялся.
Вот и сейчас отец вспомнил и сказал сыну новость:
- Вон в том дупле, старики рассказывали, в старину жил отшельник. Сидел добровольно. Богу молился. Никуда не выходил, почитай, три года. Сидит, слышит: девушки аукаются! По ягоды пришли. Он взял и выглянул. «Господи, - говорит, - красота-то какая! Девушка-красавица каждой ягодке кланяется. Это надо же! И помочь ей некому. Много ли она по одной-то насобирает? А я тут сижу и ничего не знаю».
Вылез отшельник из дупла, поклонился, поздоровался. Мужик он молодой, нестрашный. Девушка его не испугалась и согласилась, чтобы он помог ей ягоды собирать. Так в четыре руки они набрали лукошко с верхом. Свадьбу сыграли. И больше тот мужик в дупло не залезал. «Нечего, - говорит, - мне там делать».
- Можно я посмотрю то дупло? - спросил Алеша и почему-то покраснел.
- Отчего же нельзя? - разрешил отец. - Можно, только осторожно: в дупле, думаю, как в печной трубе, пыли и грязи много. А на тебе - новая рубашка...
- Я ее не испачкаю!
К дуплистому дубу он полетел ветром; из-под ног его с кряканьем поднялись утка и нарядный селезень, что кормились на земле, и улетели.
Прижимаясь к дубу всем чутким легоньким телом своим, Алеша находил в коре его уступы и впадины, поднялся к дуплу и заглянул в него.
Оттуда дохнуло воском и курятником.
Сперва Алеша ничего не увидел.
Одна чернота.
Ночь.
А потом увидел два желтых глаза.
Кто это?
Рысь?
Страшно ему стало.
Неожиданно для себя мальчик чихнул, оттого что, пока лез, что-то попало ему в нос, а вот теперь благополучно выпихнулось.
Алеша не увидел, как желтые глаза погасли, а только почувствовал, как большая рыхлая птица, окатив его воздухом, вылетела из дупла и бесшумно скрылась в дубраве.
Сова!
- Эй! - как в бочку, ухнул Алеша в темноту дупла. Кто, мол, следующий? - Эй!.. Эй!.. Эй!..
Следующего не было; и Алеша осторожно залез в дупло. Оно было просторное и не очень захламленное. Местами в засохшем птичьем помете, а местами - в чьей-то ветхой шерсти, отчего Алеша заключил, что здесь, возможно, ночевал медведь, да не один раз, и видел свои медвежьи сны, и думал свои медвежьи думы.
В дупле пахло воском, и, стало быть, здесь долгое время была борть - жилище для диких пчел, где они хранили дикий мед - самый целебный в мире.
На донышке дупла обнаружилась широкая ступень, на которой, наверное, отдыхал отшельник... Алеша опустился на нее, и ему стало хорошо-хорошо в середке большого живого дерева.
Дерево дышало и чувствовало Алешу, а он - дерево.
Вход виделся белым кругом света, а в нем шевелились и разговаривали зеленые ветви с резными листьями.
Алешу поразило, что рядом с ними неподвижно торчали мертвые ветви без листьев и некому было убрать или оживить их.
«Не случилось ли что с отцом?» - подумал Алеша.
...Ас отцом за это время, пока сын обследовал дупло, случилось вот что.
Он шел по дубраве, подбирая самые ядреные желуди для новой посадки, думал о том, что старый - старится, а молодой - растет, и опомниться не успел, как под ноги ему, словно полосатые арбузы, покатились полосатые кабанята с визгом и хрюканьем.
Над ними возвышалась темная голова, на конус, как у торпеды, - мать-кабаниха с белыми клыками - и мчалась прямо на него.
Лесник подпрыгнул, пальцами обеих рук уцепился за кору дуба и высоко подтянул ноги в кирзовых сапогах...
Рассекая клыками кору дуба до самой заболони, кабаниха несколько раз прошлась под ним с раздраженным хрюканьем.
- Ты, мать, полегче, - попросил ее лесник. - А то клыки обломаешь. Новые не вырастут.
Он попытался подняться наверх, но ничего из этого не получилось: дуб был широк и неохватен, как стена, а кора у него хоть и шершава, да не зацеписта.
Нельзя ни подтянуться, ни упереться.
Что теперь делать-то?
Позвать Алешу? А если кабаниха на него кинется? Предупредить его голосом? Воздуха нет для крика - грудь к коре прижата...
Руки с превеликим трудом держали лесника. Они посинели.
А кабаниха с кабанятами, повизгивая, похрюкивая, под ногами у него хрумкала желудями.
В этом году их уродилось редкостно много.
Тревога толкнулась в груди Алеши.
Он вылез из дупла, белкой скользнул на землю, сложил руки рупором и закричал что было силы:
- Па-па-а-а!
И еще:
- Э-ге-ге-ге-ге-ге-гей!
Голос его с эхом, с подголосьями прошелся-прокатился по дубраве. Раз. Другой. Третий.
Кабаниха замерла, послушала и без лишнего шума увела кабанят из дубравы.
Руки у отца разжались, и он рухнул на землю. Хорошо, что она была толсто выстлана дубовыми листьями, и он не расшибся.
Он лежал на спине, слышал голос сына, тревогу в этом голосе, но у человека не было сил откликнуться.
Когда же Алешин голос стал приближаться, силы нашлись.
Отец встал и, улыбаясь, пошел навстречу сыну.
Обеими руками Алеша схватил отцову руку и ахнул:
- Папа, у тебя кровь из-под ногтей!.. И на той руке кровь... Что с тобой было-то?
- Что было-то?.. - Отец ответил не сразу. - Что было - то прошло.
А потом, обмякнув лицом, рассказал сыну про свое приключение и показал дуб, на котором он провисел неизвестно сколько времени - по часам не засекал. При виде затесов, сделанных кабанихой, на отца напала тошнота...
Алеша сбегал в подлесок и принес ему красную гроздь рябины: рябиновая горечь сбивает тошноту.
- У меня тошнота другая, - сказал отец. - От переживаний. Поздний страх пришел... Рябина тут не поможет. Я ее и не почувствую.
Когда же отошли от дуба с кабаньими затесами, отец с удовольствием отведал рябины и похвалил:
- До чего же вкусная, господи!
- Теперь ты с ружьем в обходы будешь ходить? - спросил Алеша.
- Зачем? - спокойно ответил отец. - Оно тут все равно не помогло бы. По лесу идешь - уважай его и себя и смотри в оба.
Мало-помалу происшествие с кабанихой и кабанятами стало забываться. Отец с сыном не по разу обошли дубраву; и рыжие белки, как сгустки огня, нет-нет да и пропархивали у них над головами.
- Мы с тобой по скатерти идем, - говорил отец. - По скатерти-самобранке... Желудей-то как густо насыпано! Кто только сюда не приходит кормиться! И медведи, и лоси. И утки, и гуси. И глухари, и тетерева. И белки... Ну, кто еще? Ну... само собой понятно... кабаны. Всех угостит зеленая дубрава. Никого голодным не отпустит.
Алеша спросил:
- А почему у самого зеленого дуба всегда бывают мертвые ветки?..
Отец ответил раздумчиво:
- Старое - старится. Молодое - растет.
Разговор этот они вели не в первый раз, и Алеша, получая истинное наслаждение от разговора со старшим, наперед знал многое из того, что расскажет ему отец.
Многое, да не все.
Станислав Романовский «Озеро Емельяна Пугачева»
Нет комментариев. Ваш будет первым!