Я грузинка. Мое имя Нина — княжна Нина Джаваха-оглы-Джамата. Род князей Джамата — славный род; он известен всему Кавказу, от Риона и Куры до Каспийского моря и Дагестанских гор.
Я родилась в Гори, чудном, улыбающемся Гори, одном из самых живописных и прелестных уголков Кавказа, на берегах изумрудной реки Куры.
Гори лежит в самом сердце Грузии, в прелестной долине, нарядный и пленительный со своими развесистыми чинарами, вековыми липами, мохнатыми каштанами и розовыми кустами, наполняющими воздух пряным, одуряющим запахом красных и белых цветов. А кругом Гори — развалины башен и крепостей, армянские и грузинские кладбища, дополняющие картину, отдающую чудесным и таинственным преданием старины...
Вдали синеют очертания гор, белеют перловым туманом могучие, недоступные вершины Кавказа — Эльбрус и Казбек, над которыми парят гордые сыны Востока — гигантские серые орлы...
Мои предки — герои, сражавшиеся и павшие за честь и свободу своей родины.
Еще недавно Кавказ дрожал от пушечных выстрелов и всюду раздавались стоны раненых. Там шла беспрерывная война с полудикими горцами, делавшими постоянные набеги на мирных жителей из недр своих недоступных гор.
Тихие, зелёные долины Грузии плакали кровавыми слезами...
Таинственные огоньки.
Башня смерти
— Нина, Нина, подите сюда!
Я стояла у розового куста, когда услышала зов моего пажа — Юлико.
Стоял вечер — чудесный, ароматный, на которые так щедр благодатный климат Грузии. Было одиннадцать часов; мы уже собирались спать и на минутку вышли подышать ночной прохладой.
— Да идите же сюда, Нина! — звал меня мой двоюродный брат.
Он стоял на самом краю обрыва и пристально взглядывал по направлению развалин старой крепости.
— Скорее! Скорее!
В один прыжок я очутилась подле Юлико и взглянула туда, куда он указывал рукою. Я увидела действительно что-то странное, из ряда вон выходящее. В одной из башенок давно позабытых, поросших мхом и дикой травою развалин мелькал огонёк. Он то гас, то опять светился неровным жёлтым пламенем, точно светляк, спрятанный в траве.
В первую минуту я испугалась. «Убежим!» — хотелось мне крикнуть моему двоюродному брату. Но вспомнив, что я королева, а королевы должны быть храбрыми, по крайней мере в присутствии своих пажей, я сдержалась. Да и мой страх начинал проходить и мало-помалу заменяться жгучим любопытством.
— Юлико, - спросила я моего пажа, — как ты думаешь, что бы это могло быть?
— Я думаю, что это злые духи, — без запинки отвечал мальчик.
Я видела, что он весь дрожал, как в лихорадке.
— Какой же ты трус! — откровенно заметила я и добавила уверенно: — Огонёк светится из Башни смерти.
— Башни смерти? Почему эта башня называется Башнею смерти? — со страхом в голосе спросил он.
Тогда, присев на краю обрыва и не спуская глаз с таинственного огонька, я передала ему следующую историю, которую рассказывала мне старая грузинка Барбалэ.
«Давно-давно, когда мусульмане бросились в Гори и предприняли ужаснейшую резню в его улицах, несколько христианских девушек-грузинок заперлись в крепости в одной из башен. Храбрая и предприимчивая грузинка Тамара Бербуджи вошла последней в башню и остановилась у закрытой двери с острым кинжалом в руках. Дверь была очень узка и могла пропустить только по одному турку. Через несколько времени девушки услышали, что их осаждают. Дверь задрожала под ударами турецких ятаганов.
— Сдавайтесь! — кричали им враги.
Но Тамара объяснила полумёртвым от страха девушкам, что смерть лучше плена, и, когда дверь уступила напору турецкого оружия, она вонзила свой кинжал в первого ворвавшегося воина. Враги перерезали всех девушек своими кривыми саблями, Тамару они заживо схоронили в башне.
До самой смерти слышался её голос из заточения; своими песнями она прощалась с родиной и жизнью...»
— Значит, этот огонёк её душа, не нашедшая могильного покоя! — с суеверным ужасом решил Юли- ко и, дико вскрикнув от страха, пустился к дому.
В тот же миг огонёк в башне потух...
Вечером, ложась спать, я долго расспрашивала Барбалэ о юной грузинке, умершей в башне. Моё детское любопытство, моя любовь к таинственному были затронуты необычайным явлением. Однако я ничего не сказала Барбалэ о таинственных огоньках в башне и решила хорошенько проследить за ними.
В эту ночь мне плохо спалось... Мне снились какие-то страшные лица в фесках и с кривыми ятаганами в руках. Мне слышались и дикие крики, и стоны, и голос, нежный, как волшебная свирель, голос девушки, заточённой на смерть...
Несколько вечеров подряд я отправлялась к обрыву в сопровождении моего пажа, которому строго-на- строго запретила говорить о появлении света в Башне смерти. Мы садились на краю обрыва и, свесив ноги над бегущей далеко внизу, потемневшей в вечернем сумраке Курой, предавались созерцанию. Случалось, что огонёк потухал или переходил с места на место, и мы с ужасом переглядывались с Юлико, но всё-таки не уходили с нашего поста.
Любопытство моё было разожжено. Начитавшись средневековых рассказов, которыми изобиловали шкафы моего отца, я жаждала постоянно чего-то фантастического, чудесного. Теперь же благодаря таинственному огоньку мой по-детски пытливый ум нашёл себе пищу.
— Юлико, — говорила я ему шёпотом, — как ты думаешь: бродит там умершая девушка?
И встретив его глаза, расширенные ужасом, я добавила, охваченная каким-то жгучим, но почти приятным ощущением страха:
— Да, да, бродит и просит могилы.
— Не говорите так, мне страшно, — молил Юлико, чуть не плача.
— А вдруг она. выйдет оттуда, — продолжала я пугать его, чувствуя сама, как трепет ужаса пронизывает меня всю, — вдруг она перейдёт обрыв и утащит нас за собою?
Это было уже слишком. Храбрый паж, забывая об охране королевы, с рёвом понёсся к дому по каштановой аллее, а за ним, как на крыльях, понеслась и сама королева, испытывая скорее чувство сладкого и острого волнения, нежели испуга...
— Юлико! — сказала я ему как-то, сидя на том же неизменном обрыве и не сводя глаз с таинственного мерцающего огонька. — Ты меня очень любишь?
Он посмотрел на меня глазами, в которых было столько преданности, что я не могла ему не поверить.
— Больше Дато? — добавила я только.
— Больше, Нина!
— И сделаешь для меня всё, что я ни прикажу?
— Всё, Нина, приказывайте! Ведь вы моя королева.
— Хорошо, Юлико, ты добрый товарищ, — и я несколько покровительственно погладила его белокурые локоны. — Так вот завтра в эту пору мы пойдём в Башню смерти.
Он вскинул на меня глаза, в которых отражался ужас, и задрожал как осиновый лист.
— Нет, ни за что, это невозможно! — вырвалось у него.
— Но ведь я буду с тобою!
— Нет, ни за что! — повторил он. Я смерила его презрительным взглядом.
— Князь Юлико! — гордо отчеканила я. — Отныне вы не будете моим пажем.
Он заплакал, а я, не оглядываясь, пошла к дому.
Не знаю, как мне пришло в голову идти узнавать, что делается в Башне смерти, но раз эта мысль вонзилась в мой мозг, отделаться от неё я уже не могла. Но мне было страшно идти туда одной, и я предложила разделить мой подвиг Юлико. Он отступил, как малодушный трус. Тогда я решила отправиться одна и даже обрадовалась этому, соображая, что вся слава этого «подвига» достанется в таком случае мне одной. В моих мыслях я уже слышала, как грузинские девушки спрашивают своих подруг: «Которая это — Нина Джаваха?» — и как те отвечают: «Да та бесстрашная, которая ходила в Башню смерти». — Или: «Кто эта девочка?» — «Как, вы не знаете? Ведь это — бесстрашная княжна Джаваха, ходившая одна ночью в таинственную башню!»
И произнося мысленно эти фразы, я замирала от восторга удовлетворённой гордости и тщеславия. К Юлико я уже не чувствовала прежнего сожаления и симпатии. Он оказался жалким трусом в моих глазах. Я перестала даже играть с ним в войну и рыцарей.
Но заниматься много мыслью о Юлико я не могла. В моей душе созрело решение посетить Башню смерти во что бы то ни стало, и я вся отдалась моим мечтам.
И вот страшная минута настала. Как-то вечером, простясь с отцом и бабушкой, чтобы идти спать, я, вместо того чтобы отправиться в свою комнату, свернула в каштановую аллею и одним духом домчалась до обрыва. Спуститься сквозь колючий кустарник к самому берегу Куры и, пробежав мост, подняться по скользким ступеням, поросшим мхом, к руинам крепости было делом нескольких минут. Сначала издали, потом всё ближе и ближе, точно путеводной звездой, мелькал мне приветливо огонёк в самом отдалённом углу крепости.
То была Башня смерти...
Я лезла к ней по её каменистым уступам и — странное дело! — почти не испытывала страха. Когда передо мною зачернели в сумерках наступающей ночи высокие, полуразрушенные местами стены, я оглянулась назад. Наш дом покоился сном на том берегу Куры, точно узник, пленённый мохнатыми стражниками-чинарами. Нигде не видно было света. Только в кабинете отца горела лампа. «Если я крикну — там меня не услышат», — мелькнуло в моей голове, и на минуту мне сделалось так жутко, что захотелось повернуть назад.
Однако любопытство и любовь к таинственному превозмогли чувство страха, и через минуту я уже храбро пробиралась по узким переулкам крепости к самому её отдалённому пункту, откуда приветливо мигал огонёк.
Вот она — высокая, круглая башенка. Она как-то разом выросла передо мною. Я тихонько толкнула дверь и стала подниматься по шатким ступеням. Я шла бесшумно, чуть касаясь пятками земли и испуганно прислушиваясь к малейшему шороху.
И вот я у цели. Прямо передо мною дверь, сквозь трещину в которой проникала узкая полоса света.
Осторожно прижавшись к сырой и скользкой от моха и плесени стене, я приложила глаз к дверной щели и чуть не вскрикнула во весь голос.
Вместо мёртвой девушки, вместо призрака горийской красавицы я увидела трёх сидевших на полу горцев, которые при свете ручного фонаря рассматривали куски каких-то тканей. Они говорили тихим шёпотом. Двоих из них я разглядела. У них были бородатые лица pi рваные осетинские одежды. Третий сидел ко мне спиной и перебирал в руках крупные зёрна великолепного жемчужного ожерелья. Тут же рядом лежали богатые, золотом расшитые сёдла, драгоценные уздечки и нарядные, камнями осыпанные дагестанские кинжалы.
— Так не уступишь больше за штучку? — спросил один из сидящих того, который был ко мне спиною.
— Ни одного тумана.
— А лошадь?
— Лошадь будет завтра.
— Ну, делать нечего, получай десять туманов, и айда!
И, говоря это, черноусый горец передал товарищу несколько золотых монет, ярко блеснувших при свете фонаря. Голос говорившего показался мне знакомым.
В ту же минуту третий горец вскочил на ноги и повернулся лицом к двери. Вмиг узнала я его. Это был Абрек, наш молодой кучер.
Этого я не ожидала!..
Предо мною совершалась неслыханно дерзкая мошенническая сделка.
Очевидно, это были душманы, горные разбойники, не брезгавшие и простыми кражами. Абрек, без сомнения, играл между ними не последнюю роль. Он поставлял им краденые вещи и продавал их в этой комнатке Башни смерти, чудесно укрытой от любопытных глаз.
Все эти соображения вихрем пронеслись в моей пылавшей голове.
— Слушай, юноша, — произнёс в эту минуту другой татарин с седой головою, — завтра последний срок. Если не доставишь коня — берегись... Мой кинжал достанет до тебя.
— Слушай, старик: слово правоверного так же непоколебимо, как и закон Аллаха. Берегись оскорблять меня. Ведь и мой тюфенк бьёт без промаха.
И обменявшись этим запасом любезностей, они направились к выходу.
Дверь скрипнула. Фонарь потух. Я прижалась к стене, боясь быть замеченной. Когда они прошли мимо меня, я стала ощупью впотьмах слезать с лестницы. У нижней двери я помедлила. Три фигуры неслышно скользнули по крепостной площади, носившей следы запустения более, чем другие места в этом мёртвом царстве.
Двое из горцев исчезли за стеною с той стороны, где крепость примыкает к горам, третий, в котором было нетрудно узнать Абрека, направился к мосту.
Я догнала его только у обрыва, куда он вскарабкался с ловкостью кошки, и, не отдавая себе отчёта в том, что делаю, схватила его за рукав бешмета*.
— Абрек, я всё знаю! — сказала я.
Он вздрогнул от неожиданности и схватился за рукоятку кинжала. Потом, узнав во мне дочь своего господина, он опустил руку и спросил немного дрожащим голосом:
— Что угодно княжне?
— Я всё знаю, — повторила я глухо, — слышишь ты это? Я была в Башне смерти и видела краденые вещи и слышала уговор увести одну из лошадей моего отца. Завтра же весь дом узнает обо всём. Это так же верно, как я ношу имя княжны Нины Джаваха...
Абрек вскинул на меня глаза, в которых сквозил целый ад злобы, бессильной злобы и гнева, но сдержался и проговорил возможно спокойнее:
— Не было случая, чтобы мужчина и горец побоялся угроз грузинской девочки!
— Однако эти угрозы сбудутся, Абрек: завтра же я буду говорить с отцом.
— О чём? — дерзко спросил он меня, нервно пощипывая рукав бешмета.
— Обо всём, что слышала и видела и сегодня и в ту ночь в горах, когда ты уговаривался с этими же душманами.
— Тебе не поверят, — дерзко засмеялся горец, — госпожа княгиня знает Абрека, знает, что Абрек верный нукер, и не выдаст его полиции по глупой выдумке ребёнка.
— Ну, посмотрим! — угрожающе проговорила я.
Вероятно, по моему тону горец понял, что я не
— Княжна, — начал он вкрадчиво, — зачем ссоришься с Абреком? Или забыла, как Абрек ухаживал за твоим конём Шалым? Как учил тебя джигитовке?.. А теперь я узнал в горах такие места, такие!.. — и он даже прищёлкнул языком и сверкнул своими восточными глазами.
— Лань, газель не проберётся, а мы проскочим! Трава — изумруд, потоки из серебра... туры бродят... А сверху орлы... Хочешь, завтра поскачем? Хочешь? - и он заглядывал мне в глаза и вкладывал необычайную нежность в нотки своего грубого голоса.
— Нет, нет! — твердила я, затыкая уши, чтобы помимо воли не соблазниться его речами. — Я не поеду с тобой никуда больше. Ты душман, разбойник, и завтра же я всё расскажу отцу...
— А-а! — дико, по-азиатски взвизгнул он. — Берегись, княжна! Плохи шутки с Абреком. Так отомстит Абрек, что всколыхнутся горы и застынут реки. Берегись! — и ещё раз гикнув, он скрылся в кустах.
Я стояла ошеломлённая, взволнованная, не зная, что предпринять, на что решиться...
Обличительница
Утром я была разбужена отчаянными криками и суматохой в доме. Я плохо спала эту ночь. Меня преследовали страшные сновидения, и только на заре я забылась...
Разбуженная криками и шумом, ещё вся под влиянием вчерашних ужасов, я не могла долго понять —- сплю я или нет. Но крики делались всё громче и яснее. В них выделялся голос старой княгини, пронзительный и резкий, каким я привыкла его слышать в минуту гнева.
— Вай-ме, — кричала бабушка, — украли моё старинное драгоценное ожерелье! Вай-ме! Его украли из-под замка, и кольца, и серьги — всё украли. Вчера ещё они были в шкатулке. А сегодня их нет! Украли! Вай-ме, украли!
Я быстро оделась... Выйдя из моей комнаты, я столкнулась с отцом.
— Покража в доме. Какая гадость! — сказал он и по обыкновению передёрнул плечами.
Потом он прошёл в кабинет, и я слышала, как он отдавал приказание Михако немедленно скакать в Гори и дать знать полиции обо всём случившемся.
Прибежала служанка Родам и с плачем упала в ноги отцу.
— Батоно-князь! — кричала она, вся извиваясь в судорожных рыданиях. — Я хранила бриллианты княгини, я и моя тётка, старая Анна. Нас обвиняют в воровстве и посадят в тюрьму. Батоно-князь! Я не крала, я не виновата, клянусь святой Ниной — просветительницей Грузии!
Да, она не крала. Это видно было по её прекрасным глазам, честным и ясным, как у ребёнка. Она не могла, хорошенькая Родам, украсть бриллианты моей бабушки.
Ни она, ни
Но кто же вор в таком случае?
И вдруг острая, как кинжал, мысль прорезала мой мозг:
«Вор Абрек!»
Да, да, вор — Абрек! В этом не было сомнения. Он украл бриллианты бабушки. Я видела драгоценные нити жемчуга и камней в Башне смерти. Я присутствовала при его позорном торге. И быстро обняв плачущую Родам, я воскликнула:
— Утри свои слёзы! Я знаю и назову вора... Папа, папа, вели созвать людей в залу, только скорее, скорее, ради Бога.
— Что с тобой, Нина? — удивился моему возбуждению отец.
Но я вся горела от нетерпения. С моих губ срывались бессвязные рассказы о Башне смерти, о драгоценностях, о двух душманах и Абреке-предателе, но всё так скоро и непонятно, точно в бреду.
— Иди, Родам, прикажи всем людям собраться в зале, — приказал отец.
Когда она вышла, он запер дверь за нею.
— Ну, Нина-радость, — ласково произнёс он, — расскажи мне всё по порядку толково, что случилось?
И он усадил меня на колени, как сажал в детстве, и старался успокоить насколько мог. Я в какие-нибудь пять минут поведала ему всё, захлёбываясь и торопясь от волнения.
— И ты уверена, что это тебе не приснилось? — спросил отец.
— Приснилось? — пылко вырвалось у меня. — Приснилось? Но если ты не веришь мне, спроси Юлико, он тоже видел огоньки в башне и следил за ними.
— Юлико дурно. Он заболел от испуга. Но если б даже он был здоров, я не обратился бы к нему. Я верю моей девочке больше, чем кому-либо другому.
— Спасибо, папа! — ответила я ему и об руку с ним вошла в залу.
Там собрались все люди, за исключением Михако, ускакавшего в Гори.
Я взглянула на Абрека. Он был белее своего белого бешмета.
— Абрек! — смело подошла я к нему, — Ты украл вещи бабушки! Слышишь, я не боюсь твоих угроз и твоего мщения и повторяю тебе, что ты вор!
— Княжна шутит, — криво усмехнулся горец и незаметно пододвинулся к двери.
Но отец поймал его движение и, схватив за плечо, поставил его прямо перед собою. Лицо отца горело. Глаза метали искры. Я не узнавала моего спокойного, всегда сдержанного отца. В нём проснулся один из тех ужасных порывов гнева, которые делали его неузнаваемым.
— Молчать! — прогремел он так, что, казалось, задрожали своды нашего дома, и все присутствующие в страхе переглянулись между собой. — Молчать, говорят тебе! Всякое запирательство только увеличит вину. Куда дел ты фамильные драгоценности княгини?
— Я не брал их, батоно-князь. Аллах знает, что не брал.
— Ты лжёшь, Абрек! — выступила я снова. — Я видела у тебя в башне много драгоценных вещей, но ты все их передал тем двум душманам, и они отнесли всё в горы.
— Назови мне сейчас же имена твоих сообщников, укажи место, где они скрываются! — снова проговорил отец.
— Не знаю, батоно-князь, никаких душманов. Верно, княжне привиделся дурной сон про Абрека. Не верь, батоно, ребёнку.
Но слова горца, очевидно, истощили последнее терпение отца. Он сорвал со стены нагайку и взмахнул ею. Раздался пронзительный крик. Вслед за этим, прежде чем кто-либо успел опомниться, в руках Абрека что-то блеснуло. Он бросился на отца с поднятым кинжалом, но в ту же минуту сильные руки Брагима схватили его сзади.
— Потише, орлёнок, не доросли ещё крылья! — крикнул с недобрым смехом Брагим, закручивая на спине руки Абреку.
Тот дрожал с головы до ног, его глаза горели бешенством, багрово-красный рубец — след нагайки — бороздил щёку.
В ту же минуту дверь широко распахнулась и полиция, предшествуемая Михако, вошла в зал.
При виде вооружённых людей Абрек сделал невероятное усилие и, вырвавшись из сильных рук Брагима, бросился к окну. С быстротой молнии вскочил он на подоконник и, крикнув «айда», спрыгнул вниз, с высоты нескольких саженей, прямо в тихо плещущие волны Куры...
Это был отчаянно-смелый прыжок, которому мог бы позавидовать любой джигит Кавказа...
Я долго не могла забыть стройную фигуру разбойника-горца, стоящую на подоконнике, его дикий взгляд и короткую, полную злобной ненависти фразу: «Ещё свидимся — тогда попомните душмана Абрека!» К кому относилась эта угроза — ко мне ли, за то, что я выдала его, или к моему отцу, оскорбившему вольного сына гор ударом нагайки, — я не знаю. Но его взгляд скользнул по нам обоим, и невольно опустились мои глаза, встретив его сверкающие бешеным огнём зрачки, а сердце моё болезненно сжалось предчувствием и страхом.
— Исчез мошенник, — сказал отец, подойдя к окну и вперив глаза в пространство.
— Отчаянный прыжок, — сказал старый военный пристав, друг отца, — этот негодяй, должно быть, разбился насмерть.
— Нет, я уверен, что бездельник остался жив, он ловок, как кошка, — ответил отец и, в несколько приёмов разломав свою казацкую нагайку, отшвырнул её далеко в сторону.
— Молодец, барышня, — обратился ко мне пристав. — Не ожидал от вас такой прыти.
— Да, она у меня храбрая! — ласково скользнул по мне взглядом отец и потом, с серьёзным лицом, взял мою руку и поцеловал её, как у взрослой.
Я была в восторге. Мне казалось, что поцелуй такого героя, такого бесстрашного джигита, каким я считала отца, должен превратить мою нежную детскую руку в сильную и твёрдую, как у воина.
Ликуя и беснуясь, я вихрем помчалась к Юли- ко — рассказать ему о случившемся. Он лежал бледный, как труп, в своей нарядной постельке и, увидя меня, протянул мне руки. Андро успел его предупредить обо всём, и теперь глаза его выражали неподдельное восхищение перед моим геройством.
— О, Нина! — мог только выговорить он. — Если у престола Бога есть Ангелы-воители, вы будете между ними!
Не могу сказать, чтобы восторженный лепет моего кузена я пропустила мимо ушей. Напротив, я готова была теперь простить ему его вчерашнюю трусость.
— Уйди, Андро! — приказала я мальчику.
Как только маленький слуга вышел, я рассказала Юлико всё, что случилось со мною.
— Вы настоящая героиня! — прошептал мой двоюродный брат. — Как жаль, что вы не родились мальчиком!
— Это ничего не значит, — спокойно возразила я, и вдруг совершенно безжалостно добавила: — Ведь между мальчиками найдётся и не одна такая тряпка, как ты.
Но когда я увидела, как он беспокойно заметался в своей постельке среди подушек, украшенных тончайшими кружевами и княжескими гербами, я словно спохватилась и сказала:
— Успокойся, Юлико, ведь я понимаю, что твоя робость происходит от болезненности, и я уверена, что она пройдёт с годами.
— Да, да, она пройдёт, наверное, пройдёт, только вы не презирайте меня, Нина. О, я вырасту и буду храбрым. Я пойду в горы, найду Абрека, если он не погиб в реке, и убью его из винтовки дяди. Вы увидите, что я это исполню... Только это будет не скоро!
Потом он тихо прибавил:
— Как бы мне хотелось, чтобы вы снова возвратили мне звание пажа. Я постараюсь быть храбрым насколько могу!
Я посмотрела в его глаза. В них были слёзы. Тогда, жалея его, я сказала торжественно:
— Князь Юлико! Возвращаю вам звание пажа вашей королевы.
И дав ему поцеловать мою руку, я с подобающей важностью вышла из комнаты.
...........
Проходили дни, недели — фамильных бриллиантов бабушки так и не нашли, хоть подняли на ноги всю полицию Гори. Не нашли и Абрека, хотя искали его усердно. Он исчез, как исчезает камень, брошенный в воду.
Таинственные огоньки, мерцавшие по вечерам в Башне смерти и пленявшие меня своей таинственностью, также исчезли. Там снова воцарилась прежняя тьма...
Нет комментариев. Ваш будет первым!