Альберт Швейцер. Краткая биография
Про Альберта Швейцера для детей школьного возраста. Интересные факты биографии
Альберт Швейцер, лауреат Нобелевской премии мира (1875-1965)
Вряд ли мне доведется еще когда-нибудь встретить человека, в котором доброта и стремление к красоте так идеально дополняли бы друг друга.
А. Эйнштейн
Это рассказ о человеке, который в юности дал самому себе клятву до 30-летнего возраста заниматься искусством и наукой, а после 30 — посвятить свою жизнь «непосредственному служению человечеству».
Альберт Швейцер — немецко-французский философ, врач, миссионер, музыкант, родился 14 января 1875 г. во французском городке Кайзерсберг (провинция Эльзас) в семье протестантского священника. Вскоре после рождения ребенка его родители переехали в Гюнсбах. Поскольку Эльзас был аннексирован Германией в результате франко-прусской войны 1871 г., Швейцер получил германское гражданство. Француз по происхождению, он научился бегло говорить на обоих языках. По собственному свидетельству Швейцера, у него, как и у его четырех сестер и брата, было счастливое детство. Многие представления о жизни, природе, людях сформировались у Аьберта именно в детские годы.
Из воспоминаний А. Швейцера о детских годах
Я не был драчливым. Но мне нравилось меряться силой с другими в дружеских потасовках. Как-то по дороге домой из школы я схватился с Георгом Ничельмом, который был старше и считался сильнее меня, и победил его. Уложенный на обе лопатки, он выкрикнул: «Давали бы мне два раза в неделю мясной суп, как тебе, я был бы таким же сильным!» Удрученный подобным завершением игры, я поплелся домой. Георг со злой откровенностью высказал то, что я уже мог почувствовать при иных обстоятельствах. Деревенские ребята обращались со мной не совсем так, как друг с другом. Я был для них тем, кому лучше живется, пасторским сынком, из богатеньких. Я страдал от этого. Я не хотел быть другим, не хотел жить лучше их. Мне опротивел мясной суп. Стоило только его легкому запаху повеять над столом, и я слышал голос Георга Ничельма.
Теперь я тщательно следил за тем, чтобы ничем не отличаться от других. К зиме я получил пальто, переделанное из старого отцовского. Но ни один деревенский мальчишка не носил пальто. В тот день, когда в первый раз нужно было его надеть к воскресной заутрене, я отказался это сделать. Разразился громкий скандал. Отец дал мне оплеуху. Это не помогло. Пришлось взять меня в церковь без пальто..
Эта тяжкая борьба длилась все время, пока я учился в сельской школе, и отравляла жизнь не только мне, но и моему отцу. Я не желал носить ничего, кроме варежек, ведь деревенские мальчишки не носили ничего другого. По будням я ходил в деревянных башмаках, так как они тоже надевали кожаные только по воскресеньям. Каждый раз с приходом гостей конфликт вспыхивал с новой силой, потому что я должен был предстать перед ними «прилично одетым».
Дома я еще шел на уступки. Но как только речь заходила о том, чтобы разодевшись, как барин, куда-то отправиться, я тут же превращался в негодника, приводившего в ярость своего отца, и бесстрашного героя, мужественно терпевшего оплеухи и заточение в чулане. Я и сам тяжело страдал, восставая против воли родителей...
А вот еще один сюжет из воспоминаний А. Швейцера.
Еврей из соседней деревни, Мойша, вел мелочную торговлю и приторговывал скотом. Иногда он на своей тележке, запряженной ослом, проезжал через Гюнсбах. Для деревенских мальчишек это всегда было событием. Они бежали следом и издевались над ним. Однажды я увязался за ними, хотя не понимал, что все это должно значить. И вот я несся вместе с другими за ним и его ослом и орал, как все: «Мойша! Мойша!»... А Мойша со своими веснушками и сивой бородой продолжал свой путь так же невозмутимо, как и его осел. Только иногда он оборачивался и улыбался нам смущенно и доброжелательно. Эта улыбка покорила меня. От Мойши я впервые узнал, что значит молча сносить преследования. Он стал моим великим воспитателем. С тех пор я приветствовал его с особой почтительностью. Много позже, уже гимназистом, я усвоил себе привычку подавать ему руку и проходить вместе с ним часть пути. Но он так и не узнал, что он для меня значил. Ходили слухи, что он ростовщик и пожиратель состояний. Я никогда их не проверял. Для меня он, с его чуть виноватой улыбкой, навсегда остался Мойшей, еще и сегодня призывающим меня к терпению там, где я мог бы вспылить и разбушеваться.
И еще несколько воспоминаний Швейцера о детских годах.
Оглядываясь на прошлое, я могу сказать, что всегда страдал при виде тех бедствий, которые наблюдал в мире. Непринужденной детской радости жизни я, собственно, никогда не знал и думаю, что у многих детей дело обстоит так же, хотя внешне они и кажутся веселыми и беззаботными.
Особенно же удручало меня то, что так много боли и страдания приходится выносить бедным животным. Вид старого хромого коня, когда один крестьянин тащил за собой, тогда как другой подгонял его палкой — коня гнали на бойню, — преследовал меня неделями.
Я не мог понять — это было еще до того, как я пошел в школу, — почему я в своей вечерней молитве должен упоминать только людей. Поэтому, когда матушка, помолившись вместе со мной и поцеловав меня на сон грядущий, уходила, я тайно произносил еще одну, придуманную мной самим молитву обо всех живых существах. Вот она: «Отец небесный, защити и благослови всякое дыхание, сохрани его от зла и позволь ему спокойно спать!»
Глубокое впечатление произвел на меня случай, происшедший, когда мне было семь или восемь лет. Генрих Бреш и я смастерили рогатки из резиновых шнуров, из них можно было стрелять маленькими камешками. Была ранняя весна, стоял Великий пост. Как-то воскресным утром он предложил мне: «Давай пойдем на Ребберг, постреляем птичек». Это предложение ужаснуло меня, но я не осмелился возразить из страха, что он меня высмеет. Так мы оказались с ним возле еще обнаженного дерева, на ветвях которого бесстрашно и весело распевали птицы, приветствуя утро. Пригнувшись, как индеец на охоте/мой спутник вложил гальку в кожанку своей рогатки и натянул ее.
Повинуясь его настойчивому взгляду и мучаясь страшными угрызениями совести, я сделал то же самое, твердо обещая себе промахнуться. В этот миг сквозь солнечный свет и пение птиц до нас донесся звон церковных колоколов. Это был благовест, звонили за полчаса до главного боя. Для меня он прозвучал гласом небесным. Я отшвырнул рогатку, вспугнул птиц, чтобы спасти их от рогатки моего спутника, и побежал домой. С тех пор всякий раз, когда я слышу сквозь солнечный свет и весенние голые деревья звук колоколов Великого поста, я взволнованно и благодарно вспоминаю, как во мне тогда зазвучала заповедь: «Не убий».
С того дня я научился освобождаться от страха перед людьми. В том, что затрагивало мои глубочайшие убеждения, я теперь меньше считался с мнением других, и меня уже не так смущали насмешки товарищей.
Тот путь, каким вошла в мое сердце заповедь, запрещающая нам убивать и мучить, стал величайшим переживанием моих детских лет и моей юности. Все остальное рядом с ним поблекло.
Когда я еще не ходил в школу, у нас был рыжий пес по кличке Филакс. Как и многие другие собаки, он не любил людей в униформе и всегда бросался на почтальона. Поэтому мне было поручено при появлении почтальона удерживать Филакса, который кусался и однажды уже нападал на жандарма. Прутом я гнал его в угол двора и не выпускал оттуда, пока почтальон не уходил. До чего же гордое ощущение — чувствовать себя укротителем зверей, стоять перед рычащим и клацающим зубами псом, удерживая его ударами, зная, что он хочет вырваться на свободу! Но чувство гордости проходило. Когда мы потом с друзьями сидели рядом, я винил себя за то, что бил его. Я знал, что мог бы удержать его в отдалении от почтальона по-другому: взяв за ошейник и поглаживая. Но вот опять наступала роковая минута, и я вновь поддавался пьянящему чувтву, воображая себя укротителем зверей...
Однажды на каникулах сосед доверил мне править его повозкой. Его гнедой был уже почтенного возраста и страдал одышкой. Он не мог долго бежать рысью, но, охваченный азартом бесстрашного возницы, я кнутом заставлял его ускорить бег, хотя понимал и чувствовал, что он уже устал. Мне кружила голову гордость: я правлю несущимся рысью конем. Хозяин не возражал, «чтобы не испортить мне удовольствия». Но что осталось от этого удовольствия, когда мы вернулись домой и, распрягая лошадь, я заметил то, что не видно было из повозки, — как ходуном ходят ее бока! И что пользы в том, что я смотрел в ее усталые глаза и молча молил о прощении?
В другой раз я удил рыбу с приятелем. И ужас, охвативший меня при виде мучений проколотых крючком червяков и пойманных рыбок, которым рвали рты, освобождая их от крючка, отвратил меня от рыбной ловли. Я даже нашел в себе мужество удерживать от ужения других.
Из таких хватающих за сердце и часто постыдных переживаний у меня постепенно сложилось непоколебимое убеждение, что мы можем нести смерть и страдание другому существу только тогда, когда у нас нет иного выхода, и что мы должны испытывать ужас, заставляя страдать и убивая по неразумению. Это убеждение овладевало мною сильнее и сильнее. Я все больше убеждался в том, что мы все, в сущности, так и думаем, но только не осмеливаемся в этом признаться, боясь насмешек над нашей «сентиментальностью» и потому заглушая свой внутренний голос. И я поклялся, что никогда не позволю себе стать бесчувственным и никогда не убоюсь упрека в сентиментальности.
Как пишет Велимир Петрицкий, состоявший в личной переписке с А. Швейцером, жизнь, согласно Швейцеру, как самое сокровенное из того, что создала природа, требует к себе величайшего уважения. «Этика благоговения перед жизнью, — писал Швейцер, — не делает различия между жизнью высшей или низшей, более-ценной или менее ценной. Нельзя с пренебрежением относиться к примитивным формам жизни, бездумно уничтожать их. Кто знает, какое значение имеет та или иная ветвь вечного древа жизни во Вселенной?»
Посещая среднюю школу в Мюнстере, а затем в Мюльхаузене, Швейцер одновременно учился игре на органе. В 1893 г. он поступил в Страсбургский университет, где изучал теологию и философию, а получив степень доктора философии и доктора теологии, в 1901 г. был назначен профессором теологического колледжа Св. Фомы и через год стал его директором.
Помимо чтения лекций, Швейцер играл на органе и занимался научной работой. Он стал крупнейшим специалистом по творчеству Баха, биографию которого издал в 1908 г. Швейцер являлся также крупнейшим экспертом по конструкции органов. Его книга на эту тему, вышедшая в 1906 г., спасла множество музыкальных инструментов от неоправданной модернизации.
Несмотря на достижения в области философии, теологии, музыковедения, Швейцер чувствовал себя обязанным исполнить свою юношескую клятву. Ведь, считая себя в долгу перед миром, он тогда решил после 30 лет посвятить себя «непосредственному служению людям». Вот как пишет ученый о своем решении:
План, который я теперь намеревался привести в исполнение, созрел у меня уже давно — еще в те дни, когда я был студентом. Учась в университете и радуясь счастливой возможности изучать и даже заниматься самому наукой и искусством, я не мог не думать постоянно о тех, которые были лишены этого счастья из-за материальной необеспеченности или слабого здоровья. Мне казалось непостижимым, что я могу вести такую счастливую жизнь, в то время как столько людей вокруг меня вынуждены беспрерывно бороться с лишениями и страданиями.
В одно прекрасное летнее утро я проснулся с мыслью, что не должен принимать доставшееся мне счастье как нечто само собой разумеющееся, но обязан отдать что-то взамен. Много раз до этого я пытался понять, что означают для меня лично слова Иисуса: «Кто хочет жизнь свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет жизнь свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее». Теперь ответ был найден. В дополнение к внешнему у меня было теперь и внутреннее счастье.
Каков будет характер моей будущей деятельности — этого я еще не мог сказать. Это подскажут обстоятельства. Несомненным было только одно: это должно быть непосредственное служение людям, пусть даже незаметное и не бросающееся в глаза.
Статья о нехватке врачей в Африке, прочитанная Швейцером в журнале Парижского миссионерского общества, подсказала ему, что надо делать. Оставив работу в 1905 г., Швейцер поступил в медицинский колледж Страсбургского университета, возмещая расходы на обучение за счет органных концертов. В 1911 г. он сдал экзамены и, высвобождая время для работы над дипломом и подготовки к предстоящей поездке в Африку, отказался от преподавания в Страсбургском университете и от чтения проповедей в церкви Св. Николая.
По свидетельству биографов, Швейцер уделял мало времени жизненным утехам. Разумеется, он ходил в гости и не отказывался выпить с друзьями рюмку эльзасского вина, которое предпочитал всем другим. Этот обходительный мужчина высокого роста, приятной наружности имел успех у женщин. Ни одна девушка мечтала стать спутницей жизни такого разносторонне одаренного и столь популярного в обществе человека. Но, очевидно, Швейцер был необыкновенно требователен не только к себе, но и к потенциальной подруге, и эта требовательность исключала возможность случайных связей или пустого флирта.
В 1909 г. Альберт Швейцер подружился с Еленой Бреслау, дочерью преподавателя Страсбургского университета. Поистине эти двое нашли друг друга. Елена всегда стремилась помогать униженным и обездоленным. Она готова была участвовать вместе со Швейцером в осуществлении той грандиозной задачи, которую он перед собой поставил. В 1912 г. 18 июня состоялось бракосочетание Альберта Швейцера и Елены Бреслау. Они тотчас же стали готовиться к отъезду в Африку. Надо было тщательно продумать, какое медицинское оборудование и какие лекарства брать с собой. Малейшая оплошность, отсутствие какого-либо хирургического инструмента или лекарства могли обернуться трагедией. Из Европы, в случае необходимости, все это было бы доставлено лишь много месяцев спустя! Супруги располагали к тому же весьма ограниченными средствами, приходилось считаться и с этим. Кроме того, А. Швейцер торопился завершить издание своих книг по теологии и диссертацию по медицине.
В 1913 г. Швейцер с женой отплыли в Африку, где хотели основать больницу при миссии в Ламбарене (Французская Экваториальная Африка, ныне Габон). Потребность в услугах врача была огромной. Не получая медицинской помощи, африканцы страдали от малярии, желтой лихорадки, сонной болезни, дизентерии, проказы и многих других тяжелых заболеваний. В первые девять месяцев Швейцер принял 2 тыс. больных.
Пациентов оказалось больше, чем я ожидал. Я послал обширный заказ июньской почтой, но лекарства придут не раньше, чем через три-четыре месяца, а между тем хинин, антипирин, бромистый калий, салол и дерматол почти на исходе...
Однако что значат все эти неприятности в сравнении с радостью, которую я испытываю от того, что нахожусь здесь, работаю и помогаю людям? Какими бы ограниченными ни были наши средства, как все-таки много можно сделать с их помощью!
Достаточно увидеть радость человека, которого мучила язва, в момент, когда раны его уже перевязаны и ему не приходится больше волочить по грязи свои бедные кровоточащие ноги. Достаточно увидеть это, чтобы почувствовать, что работать здесь стоит.
В 1917 г. Швейцер с женой, как германские подданные, были интернированы во Францию до конца Первой мировой войны. В 1919 г. у них родилась дочь Рена. По окончании войны Швейцер провел еще 7 лет в Европе. Истощенный, больной, измученный необходимостью выплачивать долги по Ламбарене, он работал в муниципальной больнице Страсбурга. В это же время возобновились его органные концерты.
В те годы Швейцер развил систему этических принципов, которую назвал «Почтение к жизни». Свои взгляды он изложил в книгах «Философия культуры», опубликованных в 1923 г. «Определение этики представляется мне таким, — объяснял Швейцер. — То, что поддерживает и продолжает жизнь, — хорошо; то, что повреждает и нарушает жизнь, — плохо».
Этика его конкретна. Один из ее принципов: «человек — человеку» — как раз и направлен на то, чтобы каждый из нас помогал другим, ближним и дальним; помогал конкретным делом — материально, морально, состраданием, милосердием, спасением. Принцип «судьба обязывает» требует большей отдачи от тех, кто здоров и силен, состоятелен и удачлив, талантлив и деятелен, в пользу больных и страждущих, немощных, лишенных возможности быть деятельными.
Швейцер снова собирался в Ламбарене. Но существовала очень важная проблема, которая долгое время ставила под вопрос эти планы: его жене по состоянию здоровья была противопоказана Африка, не говоря уже о том, что у нее на руках оставалась пятилетняя дочь. Супругам пришлось принять суровое решение — о разлуке на долгие годы. И только благодаря тому, что Елена понимала важность замысла своего мужа и, находясь в Европе, деятельно помогала ему во всем, а затем великолепно организовала постоянную помощь из Европы, Швейцеру удалось заново создать, а впоследствии и расширить прославившуюся на весь мир больницу.
Вернувшись в Ламбарене в 1924 г., он нашел лечебницу в руинах. Но благодаря его невероятным усилиям она постепенно превратилась в комплекс из 70 зданий (в ее штат входили врачи и медсестры из числа добровольцев). Комплекс строился как типичное африканское селение: электричество было проведено только в операционные, вокруг свободно бродили животные, и членам семьи разрешалось ухаживать за больными во время выздоровления. Швейцер считал очень важным вызвать доверие местных жителей, оказывая им помощь в знакомых для них условиях (к началу 60-х гг. XX в. в больнице Швейцера размещалось 500 человек). Самые суровые критики признавали, что там соблюдались строжайшие правила антисептики и что уровень хирургии был очень высок. Известный американский хирург доктор Роберт Голдуин, работавший у Швейцера, писал: «Множество раз я и другие врачи консультировались у него, и его суждения всегда оказывались правильными. Надо помнить, что большинство своих операций доктор Швейцер проделал во время Второй мировой войны (в возрасте 68 лет), и его дотошные отчеты об операциях можно найти в старых журналах...».
Периоды работы в Африке Швейцер чередовал с поездками в Европу, во время которых читал лекции и давал концерты, чтобы собрать средства для больницы.
Он был удостоен многих наград. В 1928 г. город Франкфурт наградил его премией имени Гете, воздав должное «гетевскому духу» Швейцера и его служению человечеству.
Когда в 1939 г. в Европе началась Вторая мировая война, лекарства для Ламбарене стали поступать из США, Австралии, Новой Зеландии. После войны ученый встречался с А. Эйнштейном. Швейцер уверял его, что разум и нрав
В 1952 г. Швейцер находился в Ламбарене, когда пришла весть о присуждении ему Нобелевской премии мира. Но он не мог оставить своих обязанностей в Африке и присутствовать на церемонии награждения, поэтому премию принял французский посол в Норвегии. На деньги, полученные от Нобелевского комитета, Швейцер построил лепрозорий недалеко от больницы в Ламбарене.
В конце 1954 г. великий гуманист и мыслитель отправился в Осло, где 4 ноября выступил с Нобелевской лекцией «Проблемы мира». В своем обращении Швейцер напомнил о стремительном развитии техники, главным образом техники военной. Развитие это привело к тому, что «человек стал сверхчеловеком».
Став суперменами, мы стали чудовищами. Мы допустили, чтобы массы людей, во Вторую мировую войну число их достигло двадцати миллионов, были убиты, чтобы целые города с их обитателями были сметены с лица Земли атомными бомбами, чтобы огнеметы превращали человеческие существа в пылающие живые факелы.
Мы знаем об этих событиях из газет, но судим о них в зависимости от того, приносят они успех той группе наций, к которой мы принадлежим, или нашим врагам. И даже соглашаясь, что подобные действия есть проявление бесчеловечности, мы оправдываемся, что события войны вынудили нас допустить это... Сегодня существенно, чтобы мы все признали себя виновными в бесчеловечности.
Швейцер, согласно ритуалу, зачитал свое обращение и поклонился королю Норвегии, но король сказал: «Это я должен вам поклониться». На доктора набросились корреспонденты, которые требовали новых рецептов спасения мира, и он предложил им «возрождение духа» вместо «успехов науки и техники» или хотя бы в дополнение к ним.
И в дальнейшем Швейцер продолжал бороться за дело мира. В 1957 г. он выступил с «Декларацией совести». В ней он призвал всех людей мира объединиться и потребовать от своих правительств запрещения испытаний ядерного оружия. Вскоре после этого 2 тыс. американских ученых подписали петицию о прекращении атомных испытаний. Б. Рассел и К. Коллинз в Англии развернули кампанию за ядерное разоружение. В 1958 г. начались переговоры о контроле над вооружениями, которые пять лет спустя завершились формальным договором сверхдержав о запрете на испытания.
Последнее, что сделал Швейцер при жизни для дела мира, подписал за несколько дней до кончины уже совсем непослушной рукой Обращение лауреатов Нобелевской премии к главам правительств крупнейших государств с требованием немедленно прекратить преступную войну во Вьетнаме.
Текст обращения ему прислал известный американский ученый и борец за мир Л. Полинг. Поскольку тот торопил Швейцера с отправкой подписанного им обращения, 90-летний старик сам понес пакет к уходившему из Л амбаре не речному пароходу. Назад, к дому, он шел не спеша, а вернувшись, лег на свою почти походную койку, попросил поставить долгоиграющую пластинку с записью фуг и прелюдий Баха и больше уже не вставал. Швейцер скончался в Ламбарене 4 сентября 1965 г., его похоронили рядом с женой, умершей в 1957 г. Руководство больницей перешло к их дочери.
Более полувека лечил больных врач Альберт Швейцер. Народ современного африканского государства Габон свято хранит память о человеке, пришедшем в их края не грабить, не обогащаться, но сострадать и помогать. Сегодня в Ламбарене продолжает действовать больница, носящая имя своего основателя. Правительство Габона создало на ее основе первый в стране научно- исследовательский экологический центр. Как и раньше, работать в больнице приезжают врачи-добровольцы из различных стран мира.
Рекомендуем посмотреть:
Интересные факты о растениях для детей 8-10 лет
Интересные факты про рыб для младших школьников, 2 класс
Нет комментариев. Ваш будет первым!